Как только она дойдет до коттеджа, она, разумеется, повернет и скажет Джонни, что в доме никого не было, но по какой-то причине, которой Роуз еще не понимала, она чувствовала, что обязана пройти через это. Было ли это обычным любопытством или просто слабой надеждой, что ее мать будет вне себя от радости при виде ее, она сказать не могла.

— Как тебя встретила мать? — спросил Джонни, прикуривая две сигареты и протягивая ей одну.

— Она вела себя совсем как скотина, — отрезала Роуз, глубоко затягиваясь, потому что все еще дрожала от этого испытания. — Она всегда была зла, как ведьма, что отец оставил деньги мне, а не ей. Я не думаю, чтобы она взаправду поверила, что Джим с ними скрылся после того, как сдал меня. А теперь она по злобе не пускает меня к Адель. По-моему, она забывает, что мне пришлось жить в трущобах и что я работала, как ломовая лошадь, чтобы посылать им деньги.

Джонни положил ей руку на плечо, и его худое лицо сочувственно сморщилось.

— Ну, не расстраивайся из-за этого, дорогая, — сказал он. — Ты по крайней мере попыталась. Когда твоя дочь придет домой и услышит, что ты была здесь, она будет довольна, как слон.

— А я думаю, старая карга ей даже не скажет, — уныло сказала Роуз. — Я знала, что глупо было сюда ехать. Я не должна была тебя слушать.

— Только не надо сразу сдаваться, — утешал он ее. — Ты застала ее врасплох. Моя старуха, бывало, мне все уши прожужжит, когда я возвращаюсь домой, обвиняя меня в любой чертовой ерунде, которая в их жизни шла наперекосяк, но стоило ей с этим пережить ночь, наутро она была сладкая как мед. Знаешь что, если мы останемся здесь на ночь, а потом ты вернешься утром, у нее будет время подумать обо всем. Ручаюсь, тогда все пройдет хорошо.

Роуз положила голову на плечо Джонни и выжала из себя слезы, потому что хотела, чтобы он пожалел ее за враждебный прием, который оказала ей мать. Она, безусловно, ожидала этого, и кроме всего прочего, это подтвердило ее давнишнее убеждение в том, что эта женщина совершенно не имеет сердца.

Но она не ожидала, что настолько смутится.

До того как она переступила порог, в ее памяти все уже давно умерло. Она хотела получить подтверждение того, что дом, в котором прошло ее детство, был лачугой, что девочка, которую она никогда не любила, не заслуживала любви и что ее жизнь была бы намного хуже, если бы она не сбежала из дому.

Но коттедж не был лачугой. Конечно, он был примитивным, безо всяких современных удобств, но он был чистый и сиял каким-то деревенским обаянием, на столе стояли цветы, в воздухе витал аромат полировки и мыла. От этого нахлынуло столько воспоминаний, которых она не хотела. И ее мать, вероятно, нашла в Адель что-то, за что ее можно было любить, иначе почему она ее так ревностно защищала?

— Ну-ну, — утешительно сказал Джонни. — Может, поедем в Гастингс и найдем гостиницу на ночь? Потом можно пойти на дамбу и весело провести время. Гастингс хорошее место, я туда часто ездил, когда был карманником.

Роуз не хотелось целый вечер изображать веселье в обществе Джонни, и она, безусловно, не хотела ложиться с ним в постель. Но если она будет настаивать на немедленном возвращении в Лондон, он будет разочарован и что-то заподозрит. Она посчитала, что будет лучше притвориться, что она взвешивает возможность вернуться завтра увидеть мать, хотя совершенно не собиралась этого делать.

Она шмыгнула носом и вытерла глаза платком.

— Я не знаю, хватит ли у меня смелости снова попытаться, — сказала она. — Но может быть, завтра я буду думать по-другому.

Лицо Джонни просияло.

— Вот и умница! Так что — к огням Гастингса?!

— А почему бы просто не поехать в Винчелси? — сказала она, указывая в направлении холма. — Я думаю, мы сможем найти комнату при пабе. Хотя нам придется назваться мистер и миссис Гэллоуэй!

Он просиял, и его маленькие черные глаза-пуговки почти исчезли в щелочках.

— Это будет для меня удовольствием, любимая, — сказал он.

Меньше чем через полчаса Роуз и Джонни сидели в баре маленькой гостиницы «Мост» — Джонни с пинтой пива, а Роуз с большой порцией диджестива[3] с ромом. Она на самом деле не знала, почему предложила остаться здесь на ночь, вероятно, это был легкий приступ ностальгии, потому что она часто сидела здесь на открытой площадке с отцом, когда была маленькая — он с пинтой пива, а она со стаканом лимонада. Но комната была роскошной, по ее меркам, все в розовом мебельном ситце и огромная мягкая кровать. И сейчас она отчаянно нуждалась в спиртном, тогда ей было бы легче изобразить радость оттого, что ляжет с Джонни в постель, поэтому она просто еще сильнее накрасилась, причесала волосы и направилась в бар.

— Только не разболтай в округе, что я местная, — предупредила она его шепотом, когда они сели за столик. — Я не хочу, чтобы до Адель дошли слухи, что я остановилась здесь с мужчиной.

— Хорошо, — сказал он, хотя был немного удивлен. — Но что, если кто-то тебя узнает?

— Это вряд ли, — сказала она. — Я была почти ребенком, когда уехала отсюда. Но если с нами вдруг кто-то заговорит, просто подыграй мне.

Но с ними никто не заговорил, даже толстая девушка, которая приковыляла забрать их грязные бокалы.

— Мы должны были поехать в Гастингс, — сказал Джонни после четвертой пинты. В пабе было тихо, как в церкви, старики сидели и молчали, и лишь временами раздавались то стук домино об стол, то странный кашель, то сдержанное приветствие кого-то входящего. Даже несколько собак, лежавших у ног хозяев, все это время не шелохнулись. — Мы могли там купить рыбы с жареной картошкой и пойти на дамбу. Я на это место сильно не рассчитывал.

Роуз и сама не сильно рассчитывала на этот паб, хотя он был причудливо мил, и все же, когда она была ребенком, считала Винчелси чудесным местом. Местечко состояло чуть ли не из одной улицы, паба и пары магазинов, но все старые дома и коттеджи были абсолютно разные, а сады очень красивые, и с любым встречным можно было поговорить.

Она вспомнила, как приходила сюда забрать письмо и как взволновала ее почта, заполненная товарами от пола до потолка, Здесь было очень темно, зато продавалось все — от пряжи для вязания, швабр и ведер до сладостей. Здесь можно было провести больше часа, просто разглядывая множество стеклянных банок для сладостей с их восхитительным содержимым, прежде чем решиться, на что потратить свой пенни.

Она много мечтала о том, что это ее магазин, что она взвешивает конфеты на больших медных весах и раскладывает их по маленьким бумажным кулечкам.

И еще ей всегда хотелось, чтобы они жили здесь. Чтобы можно было покачаться на садовых воротах и поболтать с приходящими людьми. Здесь у ее матери была подруга, к которой они иногда ходили в гости, и этот дом всегда напоминал ей о доме бабушки в Танбридж-Уэлсе. Роуз уже плохо его помнила, кроме того что там было большое пианино и чудесный сад. Интересно, подумала она, узнает ли она этот дом, если пройдет мимо?

Они вдвоем с Джонни слегка напились, и еще до того, как до Роуз это дошло, в пабе прозвонил колокольчик к закрытию. Когда они решили пойти наверх в свою комнату, Роуз решила притвориться, что выключилась, чтобы ей не пришлось заниматься сексом с Джонни.

К счастью, Джонни так возбудился в ту же секунду, как она забралась в постель, что кончил даже до соития. Немедленно после этого он заснул, и Роуз облегченно вздохнула.

Она была уставшей и пьяной, и хотя кровать была очень удобной, она не могла заснуть. Было слишком тихо, слышался только мягкий шелест занавесок, легко колебавшихся от ветерка, который шел через открытое окно, и все это живо напоминало ей о летних ночах, когда она была ребенком. Она вспомнила, как отец всегда на цыпочках заходил к ней в спальню, прежде чем они с матерью ложились в постель. Он плотнее укрывал ее одеялом, целовал в лоб и закрывал окно, если был ветер или дождь.

Роуз догадалась, что отец умер, когда в клинику принесли документы об опекунстве, поскольку в них значилась одна Хонор. Она тогда совсем никак не прореагировала, потому что вспоминала его только таким, каким видела в последний раз: патетичным инвалидом, который был совершенно беспомощен. Она просто была рада, что он перестал страдать.

Но сейчас, возможно, из-за воспоминаний, которые вызвало это место, и из-за сердитых слов, которые услышала от матери, она вдруг почувствовала угрызения совести. Она вспомнила, каким он был, когда они с матерью провожали его на вокзале во Францию. Он высунулся из окна вагона, улыбаясь им и посылая воздушные поцелуи. Он никогда не держал дистанцию, не был строгим, как отцы других девочек. Он всегда был таким приветливым, энергичным и любящим. Интеллигентным, добрым человеком, который хотел жить полной жизнью. «Мои две любимые девочки», — говаривал он, обнимая их. Было грустно, что он провел последние годы жизни, не зная, где она находится.


— Ну, чем будем сегодня заниматься? — сказал Джонни за завтраком на следующее утро.

Хозяйка накрыла столик в баре, через открытые окна лил солнечный свет. Джонни выглядел довольным собой — если бы у него был хвост, он бы вилял им. С утра, разумеется, было больше секса, и Роуз была слишком сонной, чтобы придумать отговорку. И все же, к ее собственному удивлению, она получила удовольствие, он отвлек ее от мыслей о прошлом, и перспектива провести с ним все выходные казалась более привлекательной, чем она ожидала.

— Не думаю, что можно что-то выиграть, вернувшись еще раз к матери, — сказала она, подбирая тостом с тарелки остатки желтка. — Я лучше попробую написать ей. Давай поедем в Гастингс, сегодня такой чудесный день, и мы должны им вовсю воспользоваться.

— Какая у меня хорошая девочка, — сказал Джонни с широкой улыбкой. — Я покажу тебе в тире, какой я ас.

— Я думаю, мне бы сначала хотелось чуть прогуляться, — задумчиво проговорила Роуз. — Знаешь, просто снова посмотреть на это место, увидеть, что изменилось.

— Ну, иди тогда сама, — сказал он. — Я останусь здесь, заплачу по счету и посижу на солнышке, подожду тебя. Или, может, ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?

— Нет, я лучше одна, — сказала она. Ей очень нравилось в Джонни, что он всегда чувствовал, когда она хочет побыть одна. Он не настоял, что пойдет вместе с ней к ее матери, как сделали бы другие. Роуз часто думала, что если бы все мужчины понимали эту ее потребность, возможно, ее романы длились бы дольше.

Она словно перенеслась в прошлое, пройдясь по главной улице, Розы вокруг дверей коттеджей, коты, нежившиеся на солнышке на подоконниках, сочный красный цвет старой черепицы и распахнутые двери, подпертые чем-нибудь, чтобы проветрить дом, — все точно так же, как много лет назад, когда она была ребенком, Рай всегда казался оживленным местом, где полно людей, где сутолока и шум. Винчелси был его спальней, и даже сейчас, в субботнее утро, она встретила лишь несколько человек: пару женщин с корзинками, направлявшихся в магазин, и старика с палкой, дышавшего свежим воздухом. Она услышала радиоприемник из одного открытого окна и крики детей, игравших в саду, но тишина была такой, что было слышно даже пение птиц и жужжание насекомых.

Она мгновенно узнала тот дом, в который часто ходила с матерью, и выцветшее название Хэррингтон-хаус напомнило о другом, О леди, которая часто отдавала ее матери вещи своей дочери, из которых та выросла. Роуз вспомнила голубое вельветовое платье, которое она обожала. Но она жила на болотах, и у нее редко выпадала возможность надевать его.

Единственное, чем отличался сейчас этот городок, были машины. Она предположила, что здесь могло быть несколько машин, когда она была маленькой, но она не помнила их. Сейчас здесь частенько мелькали машины, и одной из них была блестящая черная машина как раз у входа в Хэррингтон-хаус.

И тогда она вспомнила, что леди звали миссис Уайтхауз. Она всегда в шутку называла ее миссис Красный Дом, во всяком случае в разговорах с матерью, из-за красного кирпича ее дома.

Перейдя улицу, она вернулась немного назад, чтобы купить еще сигарет на почте. Она была разочарована, увидев, что многое изменилось: здесь все еще было множество банок со сладостями и пряжа для вязания, но на полках было гораздо меньше товаров, чем прежде.

Она купила пачку сигарет и в память о старых временах открытку с видом Винчелси.

— Вы привезли с собой солнце, — сказала, улыбаясь, женщина за прилавком. — Говорят, еще пару дней будет так солнечно.

Женщина была примерно одного возраста с Роуз, толстая, с красным веселым лицом и черными волосами, аккуратно собранными сзади. У нее не было сассекского акцента, поэтому Роуз была абсолютно уверена, что не ходила с ней в одну школу.

— Я сюда часто приходила, когда была маленькой, — созналась Роуз. — Здесь все как и прежде.