Джун Зингер - Секс после полудня

Она стояла у окна своей спальни и смотрела на золотой день, начинавшийся с легкого ветерка, и настолько погрузилась в свои мечтанья, что и не заметила его присутствия, пока он не подошел к ней сзади вплотную. Она почувствовала на затылке его дыхание, и его теплое тело стало прижиматься к ней.

Она прижалась к нему спиной и несколько мгновений не двигалась, едва дыша и чувствуя, как по ее телу проходит знакомая электрическая дрожь. Затем он повернул ее к себе и наклонился к ней так, что она несколько раз провела своими губами по его губам, по его коже, погладила его волосы, отчаянно желая обнять его всего. И того же хотел он.

Они исполняли ритуал: он гладил ее, она ласкала его. Они делали то же, что веками делают все любовники, веря, что все это новое, свежее, удивительное. Потом, когда окончательное наслаждение больше оттягивать было нельзя и ожидание стало нестерпимым, он понес ее к кровати.

Когда он оставил ее, она томно лежала в постели, погруженная в приятное ощущение наступившего после напряжения покоя. Она чувствовала это и раньше, но только после того, как была близка с ним несколько раз, она подумала, что, и верно, такая близость перед закатом или, как сегодня, перед завтраком — это нечто совсем особое, как еще раньше уверяла ее мать, золотой дар, минуты, похищенные у вечности…

Она пошевелилась, подняла веки и поняла, что лежит не в своей большой бархатной кровати с кружевными подушками, атласными простынями и пуховым одеялом. Нет, она лежит в какой-то другой кровати и со всех сторон опутана мелкими трубочками. Она поняла, что с ней что-то случилось, что она находится в больнице, а может быть, и при смерти…

— О, Господи! Не сейчас! Я не готова к смерти! — вскрикнула она.

Да, в первый раз случилось так, что жизнь показалась ей невероятно милой, и она была не готова — ни она, ни он.

И затем она опять тихо взмолилась:

— Пожалуйста, Господи, не надо, не сейчас…

Она почувствовала холодную руку на лбу и как сквозь туман увидела людей — медсестер и врачей в белых халатах, двигавшихся и разговаривавших друг с другом.

«Они так заняты, а я так устала…»

— Где я? — спросила она сестру, которая начала прилаживать какое-то приспособление.

Молодая женщина приветливо ей улыбнулась.

— Не беспокойтесь, с вами все будет хорошо.

— В какой я больнице? — продолжала она.

— В Седерс-Синае.

— Разве? Не может быть!

— Но почему? — спросила сестра с улыбкой.

— Потому, что я навещала здесь друзей и всегда был какой-нибудь вид…

«Может быть, только из лучших комнат Седерса, открывался вид на красивые голливудские горы, — подумалось ей. — Но разве она — не его жена? И лежит не в одной из лучших комнат? Люкс на восьмом этаже…»

— Но здесь ничего не видно, — воскликнула она по-детски. — В этой комнате нет окон.

— Это потому, что вы — в ОИТ. Но, должно быть, скоро у вас будет очень хорошая комната с самым лучшим видом.

ОИТ! Отделение интенсивной терапии! Ну конечно! Куда же еще могли ее поместить. Ее предупреждали, да-да, ее предупреждали, что ее положение опасно, и она пошла на это, но не безрассудно. Это был обдуманный риск. Это для него. И по крайней мере, он имел на это право.

— Какой сегодня день? — спросила она.

— Сегодня среда, четырнадцатое, день святого Валентина. Может быть, вам сегодня что-нибудь подарят. Правда, будет здорово?

— Сегодня — точно — Валентинов день?

— Да, точно.

— Сегодня особенный день, — сказала она сестре.

— Конечно.

Но сестра едва ли поняла ее. Она не знала, конечно, что это большой день. В этот день ОН перешел важную черту, черту, которая отделяла просто миллионера от миллиардера. И хотя она могла бы получить сегодня подарок, он говорил ей об этом, а в отличие от нее он никогда не лгал, она знала, что теперь от него больше не будет подарков. Как только он узнает, что она в больнице — и почему, он ее не простит. И конечно, его подарок не имеет такого большого значения, дело было в ее подарке для него.

— Не надо ему говорить, что я здесь, — прошептала она. — Он очень рассердится.

— Нет, — ответила сестра. — Никто на вас не рассердится.

— Нет, рассердится. И он имеет на это право.

На самом деле она никогда не видела, чтобы он сердился. По крайней мере, на нее. Но на этот раз по-другому быть уже не может. Теперь он придет в ярость и проклянет ее навечно… Как Хэтчиф проклял Кэти.

— Мы должны знать, кто ваш доктор, — сказала сестра, наклоняясь к ней. — Это очень важно. Мы его вызовем сюда, и все будет хорошо.

— Нет, он рассердится. Кто привез меня сюда?

— Точно не знаю, но говорили, что ваш домохозяин.

— Хорошо, — сказала она с облегчением. — Я не хотела бы, чтобы его беспокоили. Сегодня у него слишком важный день. Не надо его беспокоить.

— Вы не хотите беспокоить вашего доктора? Поверьте мне, он сам бы хотел, чтобы его вызвали, и он конечно не рассердится, я вам обещаю.

— Нет, не доктора! Хэтчифа! — она дернулась в волнении.

«Она не понимает, надо чтобы она поняла».

— Не надо беспокоить Хэтчифа! Он рассердится! И он проклянет меня! Он бросится на кровать и будет горько плакать. А потом проклянет меня навечно. Он скажет: Катарина Эрнтшоу, пусть твоя душа никогда не найдет покоя, пока я жив. Потому что ты — моя душа, а я не могу жить без своей Души.

— Нет, дорогая, никто вас проклинать не будет. Закройте глаза и постарайтесь немного отдохнуть, ладно? — Сестра вздохнула и погладила ее по руке.

Она послушно закрыла глаза — и без того трудно было держать их открытыми. Трудно было даже говорить…

Она услышала, как мужской голос спрашивал у сестры:

— Она сказала вам имя своего врача?

«Нет! Нет! Я не могу никому об этом сказать! Это секрет!»

— Боюсь, что нет, доктор. Мне кажется, она не в себе. Она бредит. Она говорит, что какой-то Хэтчиф на нее очень рассердится, что он ее проклянет, что он бросится на кровать и скажет: Катарина Эрнтшоу, я проклинаю тебя навечно. Но разве ее так зовут, доктор Хейл?

— Едва ли. — Голос был сухим и в то же время печальным. — Хэтчиф и Катарина Эрнтшоу — это герои романа о трагической любви, мисс Петерс.

— Но, доктор, значит, она думает, что она — Кэти?

— Да… Но это не необычно в ее положении, когда теряется чувство реальности.

— Ах, доктор, сможем ли мы!.. — слова застряли в горле девушки.

— Может быть… Если мы найдем ее врача. Если мы вовремя сможем выяснить, с чего, черт возьми, все это у нее началось… Проклятье! Я не могу поверить, что сюда доставили эту женщину, чертовски богатую и в таком положении, — и никто в этом чертовом доме не знает ее доктора. Может ли такое быть?

И тут она услышала, как другой человек, тоже врач, сказал:

— Наконец-то нашли ее мужа.

«Ах, нет, не надо его беспокоить сегодня! Нельзя!»

Она хотела закричать, но голос не слушался ее.

— Он позвонил из машины и сказал, что едет.

— А врача-то удалось найти? — Это опять был доктор Хейл. — Кто-нибудь объяснил ему, что нам нужны ее медицинские данные и что это крайне важно?

— Я не знаю. Я с ним не говорил. Но я думаю, что ему объяснили ситуацию.

— Да, ему нужно было бы быть здесь уже давно, и тогда бы мы…

— Давно? Ладно. Остается только молиться, что это будет сделано до того, как эта женщина впадет в кому, из которой ей уже не выйти. Положение невыносимое. Здесь, в одной из лучших больниц мира, жена одного из четырехсот — между жизнью и смертью, а мы вынуждены работать в потемках, без истории болезни. Невероятно!

«Ах нет, доктор, совсем не невероятно! Секреты сопровождали меня всю мою жизнь!»

Но теперь все это не важно. Все ее секреты высвечены жестоким светом дня. Вызовут ли его гнев все эти секреты и ложь или сегодня он переживет беспокойство за все дни? Сегодня, когда его мечты уже почти осуществились…

Наступило молчание, но в комнате повисло напряжение. Она с усилием открыла глаза и увидела, что все смотрят на нее. Сама она переводила взгляд с одного лица на другое, и все они выражали разные чувства. Печаль. Отчаяние. Жалость. Даже злость. Вот это лицо, исполненное гнева, конечно, принадлежит доктору Хейлу.

Веки сомкнулись. Невозможно было выносить такое напряжение чувств.

— Как это печально: она такая красивая! — сказал сестра Петерс, словно бы уже оплакивая ее.

И перед тем, как она снова ушла в беспамятство, она услышала тихий голос другого врача:

— Да, это впервые. Среди моих пациентов еще не было жены миллиардера.

— Он правда миллиардер? — спросила сестра.

— Если не совсем, то почти. — Это опять подал голос второй врач.

А доктор Хейл сказал хрипло:

— Дело в том, что я совсем не уверен, чтобы ее могли спасти даже его миллиарды…

Когда она снова открыла глаза, она в несколько секунд определила, где она находится. А когда она все вспомнила, то вновь ощутила холодный страх. Сколько прошло времени? Валентинов день еще не кончился? ОН не приходил? Или уже ушел разочарованный? Или пришел и ушел, холодно вычеркнув свою потерю, как положено хорошему бизнесмену, каким он и был?

Она вспомнила, как он говорил:

— Если ясно, что дело гиблое, то не надо валять дурака, чтобы подсластить пилюлю, бросая на это большие деньги. Надо скорее освободиться.

А разве ее дело не было гиблое?

Или ей, может быть, только показалось: вот он стоит над ней и в ярости проклинает ее навеки?

И тут она увидела его. Он стоял в дверях. И — о, Господи! — он действительно был в гневе, никогда она не видала его таким мрачным. Даже Хэтчифа превзошел. Но что это? Его лицо выражает гнев, и он что-то кричит.

До того, как она узнала его, она отошла от прошлого, чтобы не терять время, но она также не думала и о будущем. До того, как она полюбила его, она цеплялась только за неустойчивое настоящее. Но встретив его, она отважилась мечтать о будущем — о любви, о полуденных ласках…

«И вот он пришел чтобы проклясть ее или чтобы попрощаться?»

Он подошел к кровати и, несмотря на слезы и ярость, никогда не казался ей таким красивым, даже в первый раз. О, она никогда не забудет, как она впервые увидела Джонатана Веста…

Она всегда будет помнить, как впервые увидела Джонатана Веста, — как будто в кадре цветного широкоэкранного фильма. Это было в холодный осенний день, когда она должна была подняться на борт «Королевы Елизаветы», чтобы отправиться из Саутхемптона в Нью-Йорк.

Они стояли у причала с Дуайтом Рамсоном, который привез ее на лимузине и делал последние попытки удержать ее, как она и предвидела. Как все процветающие люди, Дуайт легко не отступался. Он хотел, чтобы она вышла за него замуж, и клялся, что страстно ее любит.

Он стоял совсем рядом и настойчиво повторял, что они могут вернуться в машину и уехать, а корабль отплывет без нее. Для него это было просто, но он ошибался. Это было не просто и невозможно.

Все же она слушала его очень внимательно. Она многим ему обязана. Он всегда был ей добрым другом. Но вот, когда она увидела высокого светловолосого незнакомца на палубе, который смотрел на нее, она почувствовала легкое учащение пульса, что ее несколько озадачило. Она давно уже, очень давно не чувствовала ничего подобного.

Она стала оглядываться по сторонам, пропустив последние слова Дуайта мимо ушей. Но Дуайт заметил это.

— В чем дело? — спросил он раздраженно.

— Как в чем?

Он сказал с упреком:

— Ты не слушаешь, Энди.

Она терпеть не могла, когда он называл ее Энди.

— Да нет же, я слушаю.

Она мило улыбнулась ему и решила больше не смотреть на красивого незнакомца. В конце концов мало ли было красивых незнакомцев в ее жизни. А таких друзей, как Дуайт, еще поискать.

— Я думаю, мне пора на корабль, Дуайт. Проводишь меня? А может, не надо? Может, лучше попрощаться здесь? — Она готова была уехать на много месяцев, и так уже задержалась, по крайней мере, в Лондоне. И позволяла Дуайту проявлять свое внимание, что превратилось в удобную привычку. А для нее это означало также ощущение безопасности и надежности от его присутствия, как уже бывало… с другими мужчинами и в других местах.