Надев свитер и джинсы и набросив на плечи длинное меховое манто, она, крадучись, прошла мимо каюты Джонатана, старательно отводя глаза. Но как ни тверды были ее намерения — не смотреть в ту сторону — краем глаза она все-таки заметила, что шторы на окнах были плотно задернуты от утреннего света, от всех случайных прохожих.

Несмотря на все процедуры, новый макияж, новую прическу, просмотренные журналы, обед в салоне, она вернулась к себе в каюту к двум часам.

«Что теперь с собой делать?» — раздумывала она, глядя в зеркало на себя то с одной стороны, то с другой, то анфас, то в профиль. Ей не очень нравилась темная губная помада, которой так старательно накрасили ее губы, не нравился бледный фон лица, на который был наложен яркий румянец. Ей казалось, что из нее сделали кинозвезду прошлых лет, когда съемки в черно-белых фильмах требовали сильных контрастов. Не нравилась ей и новая прическа — крупные локоны, делающие волосы короче, редкая челка. Может, это и была последняя мода в современных прическах, но это была уже не Андрианна де Арте, а также и не Энн Соммер, и даже — если на то пошло, — не Анна делла Роза.

Она попробовала по-своему причесать свои кудри, приглаживала их то так, то этак, пока не добилась того, что они снова ровно падали со лба назад и на плечи естественным образом. Потом она смыла весь грим с лица, решив больше в этот день не краситься.

Ее подружка Николь, которой были знакомы многочисленные секреты красоты еще с тех времен, когда она сидела на коленях своей матери-француженки, всегда повторяла, что коже надо давать возможность «дышать, дышать, дышать…» Николь дала ей этот совет, когда они еще учились в школе, что было очень давно. Но Андрианна все еще следовала мудрым советам своей подружки. Николь со своим длинным списком правил входила в одно из самых любимых воспоминаний о прошлых днях.

Тут Андрианна отвернулась от зеркала и стала раздумывать, что же ей делать дальше. Может, принять снотворное, чтобы пережить этот день и ни о чем не думать? Нет, лучше она пересмотрит свои вещи, найдет что-нибудь, от чего можно отказаться. Когда дело доходит до разбрасывания камней — чем они легче, тем лучше, слишком много мха затрудняет движение и быстрое бегство.

Но не дойдя до середины, она бросила это занятие, она все это проделала еще до того, как покинуть Англию, зерна отделены от плевел — осталось все самое ценное, безумно дорогие творения великих мастеров стиля и моды, с незаметно вделанными в швы этикетками с именами художников-модельеров. Эти шедевры не были рассчитаны на то, чтобы от них можно было легко отделаться. Каждая вещь, на которую ушло сотни часов работы, должна была служить долго, ей не были страшны ни депрессии, ни подъемы, ни хорошие времена, ни плохие, ни войны, ни катастрофы. Хорошая одежда была неподвластна времени, и от этой мысли Андрианне стало грустно. Ее гардеробу было суждено пережить ее.

Тогда она решила пересмотреть содержимое своей шкатулки с драгоценностями, хотя в этом не было никакой нужды — у нее был список с подробным описанием каждой вещи, с указанием даты приобретения и места происхождения. Одна копия была у страховой компании, другая хранилась в самой шкатулке, чтобы облегчить таможенные процедуры, через которые приходилось проходить так часто. Еще одна копия лежала вместе с ее «важными документами» и еще одна в сумочке… на всякий случай.

Но тот осмотр драгоценностей, о котором она думала, имел совершенно иную цель. Ей надо было решить, что продать в первую очередь, когда ей потребуются деньги. И она начала раскладывать украшения на кровати на разные кучки, начиная с тех, которые она хотела бы сохранить, поскольку это было легче всего — эта кучка должна быть меньше всех.

Первым был браслет из белых и розовых бусинок, из которых было составлено ее имя — то имя, которое ей дали при рождении. Роза отдала его ей вместе с немногочисленными простыми украшениями, принадлежавшими ее матери, — подарки от Эндрю Уайта, предполагала Андрианна. Это случилось как раз перед тем, когда она уезжала в аэропорт, в тот день, когда изменилась вся ее жизнь. Она отложила его в ту кучку, которая была предназначена на «хранение». Туда же попал и браслет, недавно подаренный ей Джонатаном. Но вдруг она схватила его и надела на руку, не желая так быстро отправлять его в ящик Пандоры, как она называла свою шкатулку для драгоценностей.

Следующим был детский браслетик с талисманом, который она получила в подарок от Эндрю Уайта в день, когда ей исполнилось семь лет. Этим браслетом она начала новую кучку — кучку «жертв», подумала она.

Потом она достала несколько не очень дорогих вещиц, подаренных ей «дядей» Алексом. Начать ли с них еще одну кучку? Она будет называться «трофейной», так как все это было преподнесено ей в надежде купить ее молчание. Нет, на самом деле это были не трофеи, полученные от вымогателей. Пожалуй, это была цена за то, что она снова была принесена в жертву.

Она швырнула подарки «дяди» Алекса на браслет с талисманом от Эндрю Уайта и бросилась на кровать, уткнув лицо в подушку…

Да, она была жертвой. Жертва. Как судьбы, так и людей. Но с тревожным чувством она осознавала и то, что наряду с этим она стала жертвой по своей собственной вине, это происходило постепенно, незаметно, без четких границ, отмечающих, когда что случилось и где. С течением времени эти границы стали почти неразличимы.

Когда же все началось? Когда она перешла невидимую границу и стала жертвой своих же действий? Не тогда ли, когда умер Александер Соммер и правила, по которым она жила, резко изменились?


Ей было пятнадцать лет, она училась в «Ле Рози» в Швейцарии. Тогда ее вызвали в кабинет начальницы и сообщили, что се дядя Алекс безвременно скончался от сильного сердечного приступа. Ей выразили соболезнования и сказали, что все уже готово для ее срочного возвращения в Лондон.

— Для чего? — спросила она.

Возвращение в Лондон. Вот это да. Она никогда не жила в Лондоне, никогда не видела дома Соммеров.

— Для чего? Ах, моя милая. Чтобы утешить свою тетю, конечно, и чтобы присутствовать на похоронах, — сказала начальница, грустно улыбаясь.

Когда Энн пришла собраться в дорогу, Пенни Ли Хопкинс из Далласа, ее подруга по комнате, трудилась над своим французским произношением. Мать Пенни сказала дочери, что если та не приобретет настоящего французского выговора или, по крайней мере, не научится приличному английскому в этой баснословно дорогой иностранной школе, то может собирать чемоданы, плевать на то, во что обошлось заграничное образование, гори оно все синим пламенем.

— Понимаешь, — смеясь объясняла ей Пенни Ли, — так всегда говорят те, кто занимается нефтью, — что все горит синим пламенем. Но я не знаю никого, кто хотел бы продать свою скважину.

— Ты чего, детка? — спросила Пенни, радуясь поводу отвлечься от нудного занятия и забыв на секунду, что ей пора отучаться от своего техасского жаргона.

— Умер мой дядя, и я должна ехать в Лондон на похороны.

— Чего бы я не дала за то, чтобы оказаться на твоем месте. Вырваться отсюда, провести хоть немного дней в Лондоне! Походить по клубам, послушать приличную музыку. Может, даже «Битлов». Сорить деньгами в магазинах на Карнаби. Поверь мне, милая, я бы там так разгулялась, что даже щеки черной монахини стали бы цвета перезревшего помидора.

— Да, жаль, что мы не можем поменяться местами, Пенни. Как бы я хотела, чтобы ты поехала в Лондон вместо меня.

— О, прости меня, душечка. Я, наверное, черствая дура, ведь умер твой дядя, и все такое…

— Тебе не нужно извиняться передо мной. Ведь я не видела дядю Алекса с того дня, как он изнасиловал меня… Правда не тем, что ты думаешь, а рукой…

Пенни ахнула.

— О, Энни! Не может быть… Это правда?

— Да, это правда. И я не имею ни малейшего представления, зачем моя тетушка хочет, чтобы я была на похоронах. Она ненавидит меня за один только мой вид, и уверяю тебя: чувство это взаимно.

Но и до того телефонного разговора, когда Андрианна сообщила «тетушке» о том, что произошло между ней и Александером, они с Хелен почти не общались. Нечастые каникулы в Цюрихе, когда Хелен большей частью отсутствовала. Посылки по почте — подарок ко дню рождения или на рождество, иногда что-нибудь очень дорогое, вроде шелковой блузки из Парижа или огромного экстравагантного флакона духов или, что бывало чаще, что-нибудь практичное, вроде прочной кожаной сумочки из Италии или Испании. Кроме того, были посылки с вещами, без которых нельзя было обойтись.

Каждую осень ей присылали две новые школьные формы, состоящие из жакета и юбки и серого свитера (на смену белым блузкам) и дважды в год — смотря по сезону — приходили пальто, плащ и какой-нибудь жакет. Кроме того, были еще и носовые платки, и белье, банные халаты и ночные рубашки, целый набор белых блузок для формы, воскресное платье для посещения церкви и два нарядных выходных платья.

Раз в месяц на ее имя приходил чек на небольшую сумму — карманные деньги — и дважды в год чек на другие расходы: на поездки, покупку туфель, сапог, лифчиков (когда она выросла достаточно, чтобы их носить), поскольку такие предметы лучше всего примерять на себе.

Но после того телефонного разговора, когда Хелен обозвала ее мерзкой маленькой вруньей, приходили только посылки с самыми необходимыми вещами за вычетом легкомысленных предметов, карманные деньги были урезаны вдвое, а подарки и чек на дополнительные расходы и вовсе ликвидированы.

Если не считать того, что Андрианну удручала ничтожная сумма денег, во всех других отношениях такой порядок прекрасно устраивал ее. К этому времени она стала находить необъяснимое удовольствие в том, что «тетка» ненавидит ее, и давно уже перестала плакать по ночам.


Андрианна взглянула на платье, которое она должна была надеть на похороны — черное бархатное, с большим белым кружевным воротником и широкой юбкой, доходившей ей почти до щиколоток, — и открыла рот от удивления.

— Это мне? Тетя Хелен, я уже не девочка, — она посмотрела опекунше прямо в лицо и увидела, что та прекрасно ее поняла. — Я буду выглядеть в нем просто смешно.

— Тогда прекрати строить из себя девочку, — прошипела Хелен. — А чего еще ты ожидала? Последнюю модель от Мари Квант? Нечто умопомрачительное из «Петтикоут Лейн»? Неужели ты думаешь, что я позволю тебе красоваться в платье, которое едва прикрывает промежность?

Думаешь, я не заметила твою фотографию в «Эль», где на тебе такое короткое мини, что волоски можно пересчитать? Где была сделана та фотография? Ах да, в Сан-Тропезе, во время твоих бесконечных каникул. В какой же компании на этот раз? Кто эта девчонка и два идиота рядом с тобой? Шведская шлюшка, отец которой сделал деньги на производстве унитазов?

— Жан-Поль Полиньяк и Тедди Робертс не идиоты, как вы выражаетесь, а мои школьные товарищи, которые случайно оказались в Сан-Тропезе в одно время со мной. А Пия Стромберг и ее отец, известный промышленный дизайнер, были так добры, что пригласили меня в Сан-Тропез только потому, что мне некуда было деваться в каникулы. А ту юбку мне купили Пия и ее отец, а еще и джинсы, сандалии, бикини, потому что у меня не было ничего, что хоть отдаленно походило бы на то, во что одеваются девушки в Сан-Тропезе, а на те деньги, что были у меня, я бы не смогла купить и пары колготок.

— Ах так? В таком случае я могу дать тебе совет, который может пригодиться тебе в будущем. Не езди в Сан-Тропез, и у тебя не будет никаких проблем. В конце концов, где это сказано, что пятнадцатилетние девчонки должны прохлаждаться на Ривьере да еще с гардеробом, который больше подходит проститутке, чем школьнице?

— Тогда, куда, по-вашему, мне деваться, когда все едут домой или на курорт со своими родителями? — ровным голосом, тихо спросила Андрианна.

На секунду Хелен растерялась, но тут же взяла себя в руки.

— Как ты мне надоела, Энн. Ты даже не в состоянии найти себе подходящих подруг. Ведь именно для этого тебе предоставлена возможность учиться в одной из самых лучших в мире школ для избранных. Неужели я еще должна выбирать для тебя подруг? Разве я недостаточно сделала для тебя?

О да, дорогая «тетя» Хелен, вы сделали для меня больше, чем достаточно.

Андрианна смотрела на черное бархатное траурное платье, брошенное на китайскую софу в стиле чиппендейл[10], что стояла в бело-золотой гостиной огромного особняка георгианской[11] эпохи на фешенебельной Гросвенор Сквер. Потом она обвела глазами всю комнату, позолоченные канделябры и фарфоровые мейсенские фигурки на каминной доске, на старинные гобелены и картины, висящие на стенах.

Когда она впервые попала в эту комнату, она переходила от одной картины к другой, очарованная подписями художников, все они были ей знакомы по урокам искусства. Два портрета работы Джорджа Ромни, один Гейнсборо, два Констебля и один Тернер. Только одна эта коллекция Хелен стоила целое состояние… и за которую она почти ничего не дала взамен. И даже при этом она умудрилась надуть покупателя, миллионера, который не удосужился как следует проверить, за что платит такие деньги. Кем бы ни был Эндрю Уайт, бизнесмен он был преотличный.