Разве Джонатан не был достоин такой жены, какой была для Дона Ивана?

Она начала писать. В самой верхней части листка она вывела:

«Услаждать Джонатана всеми способами».

А остальное составляла по пунктам:

1. Больше заниматься местной благотворительностью с четкими контурами и очертаниями;

2. Больше проявлять интереса к бизнесу Джонатана. Предлагать свои услуги, где только будет доступно. Может, в одном из его отелей;

3. Как только завершится обстановка дома — чаще устраивать приемы гостей;

4. Разузнать о возможности «Архитектурного Дайджеста» сделать фото вышеупомянутого дома или дома в Малибу;

5. Уйти с курсов кулинарии и драматургии: нет времени;

6. Принимать больше витаминов. Не забыть — это важно;

7. Больше отдыхать.

В нижней части листа, в качестве особого пункта было приписано:

«Подумать о возможности иметь ребенка».

Она не забыла о своем обещании Джерри. Она будет ждать, пока об этом не заговорит сам Джонатан. Все же втайне от него она должна принять это решение первой.


Спустя неделю ей пришлось подновить свой список. Джонатан удивил ее покупкой шале в Аспене, который стал носить ее имя согласно документам на дом и на особой дощечке, укрепленной на фасаде.

Вот тебе, Ивана! Разве у тебя есть шале, носящий твое имя?

Она прибавила к своему списку: «Как можно быстрее обставить шале в Аспене и доставить туда кого-нибудь из „Архитектурного Дайджеста“, даже если придется для этого применить силу».

Подумав немного, она жирной чертой подчеркнула пункт о ребенке.

Она никогда не загадывала о своем будущем и не могла быть в нем уверенной, но одну вещь она знала наверняка: Джонатан, который столь доверчиво и открыто подарил ей свою любовь, заслуживал всего, что она могла ему дать, всего самого-самого лучшего. Он заслуживал настоящий, живой дар любви…

29. Осень 1989 года

— Я буду с тобой откровенен, Андрианна, — сказал Джерри, глядя на нее из-за своего стола. — Тесты прошли нормально, и я пришел к выводу, что ремиссия у тебя все еще продолжается. Но, знаешь… Мне не нравится то, что я вижу своими глазами. Мне не нравится, как ты выглядишь.

— О, как мы сегодня не галантны, доктор! Между прочим, мой муж говорит, что я красивее обычного. Он сказал мне это сегодня утром.

— Значит, у него плохое зрение. А может быть, он просто настолько занят своей работой, что не успевает внимательно в тебя всмотреться. Если бы он это сделал, он бы увидел, что ты выглядишь крайне усталой, безжизненной и, наконец, бледной. Со своими запросами он совсем тебя замотает.

— Уж не начал ли ты всерьез критиковать Джонатана? Я обойдусь без этой критики. Если хочешь знать, у Джонатана вообще нет никаких запросов по отношению ко мне. Он не такой, как ты думаешь. Он идет навстречу малейшим моим желаниям. Да он только и делает, что балует меня! И я решила, только я сама, что он не должен быть обманут тем, что женился на женщине, которая…

Джерри хотел вставить какую-то реплику, но она не дала ему этого сделать и продолжала:

— Впрочем, ладно, тебе не надо рассказывать, ты и так знаешь… Но вот поверь мне: стоит тебе познакомиться с Джонатаном, как ты сразу увидишь, какой это замечательный человек, практически всегда добродушен, невзирая на то, какое у него на самом деле настроение. И великодушен. Настолько великодушен! А его щедрость? Тебе известно, что он дарит мне подарки на каждый праздник! Даже на такие, на которые не принято дарить. Даже на День Труда. А на Четвертое Июля он подарил мне красно-бело-голубой браслет с рубинами, сапфирами и жемчугом!

— По-моему, слишком кричаще, а потому безвкусно.

— А по-моему, то, что ты сейчас сказал — отвратительно! И вообще, я теперь и сама не знаю, с какой стати терплю тебя.

— Зато я знаю. С такой стати, что ты нуждаешься во мне, чтобы использовать меня в своих гадких целях.

— О, Джерри, давай не будем ссориться. Кстати, мне пора идти.

— Почему так скоро вдруг? Тебя ждет твой муж? — фальшиво поинтересовался он.

— Нет, не ждет. Он даже не знает, что сегодня я у тебя. А ты… ты действительно невыносим! И неблагодарен! Я уверена, что для клиники Джонатан сделал самый крупный взнос.

— Это всего лишь денежки. Кроме того, много оторвали на налоги.

— Я ухожу. Хватит с меня на сегодня твоего общества. Когда я тебя увидела впервые, мне казалось, что ты святой, нежный, обаятельный, понимающий и чертовски симпатичный.

— А теперь что кажется?

— А теперь я думаю, что в тебе есть только последнее качество. В самом деле, что с тобой произошло?

Он поиграл завитком ее волос.

— Кто знает? Может быть, вся проблема в том, что я немножко ревную, — сказал он, очевидно шутя.

— Ты ревнуешь? Не верю своим ушам. К чему это ты можешь ревновать?

— Не к чему, а скорее — к кому.

Больше она не задавала вопросов. Она не хотела слышать на них ответы.

— Через две недели у нас здесь состоится торжественное освещение полученной земли. Ты приедешь? Я думаю, что твое присутствие на церемонии было бы только полезным, ведь…

— Нет, Джерри, не думаю, что получится.

— А почему?

— Потому что я не нужна тебе там. Теперь, когда у тебя есть почти все деньги, которые нужны, и когда начало уже положено, я думаю, лучше всего мне на этом закончить. К тому же, если я поеду на эту церемонию, то Джонатан обязательно попросится со мной, а я просто не могу допустить этого.

— Ты все еще не можешь сказать ему всю правду о себе? Вот тут ты все уши мне прожужжала про то, какой он замечательный, а ведь выходит, что ты сама ему веришь не настолько, чтобы…

— Хоть ты и являешься единственным человеком, который знает обо мне все до конца, ты ничего не понимаешь. А теперь до свиданья, поздравляю с торжеством и привет Мелиссе.

— Хорошо. Я провожу тебя. — Затем он сказал то, что говорил каждый раз. — И запомни: ешь свои витамины и, ради всего святого, отдыхай побольше и ни в коем случае не допусти беременности.

Она показала ему нос.


Все же, сидя на следующее утро в своей любимой комнате и ожидая, пока к завтраку появится Джонатан, она думала, вернее, продолжала думать о том, что говорил ей накануне Джерри. Неужели она в самом деле выглядит так плохо? Усталой и бледной? Выжатой как лимон? Да, в последнее время она и сама чувствовала себя все более изможденной, хотя и не признавалась в этом Джерри. Может, ей и впрямь следует немного расслабиться? Прекратить на время все свои суетливые занятия? Успокоиться? И пока не думать о возможности родить ребенка? Отложить это до лучших времен, пока она не почувствует себя увереннее в смысле здоровья? Но если ее ремиссия завершится, тогда ее «чертова монстра» можно будет унимать только медикаментозными средствами. Это будет началом конца… Конца всего… Всей ее удивительной жизни вместе с Джонатаном.

Нет, теперь она не перенесет потери такого масштаба! Теперь, когда ей наконец-то довелось испытать всю полноту жизни… настоящей любви. Эта любовь создала все, что ее окружало, до чего она могла дотронуться, на что посмотреть, что почувствовать… И все это было так красиво и удивительно хорошо! Каждая крохотная деталька! Даже их своеобразный семейный ритуал — завтрак по утрам в ее любимой комнате.

Едва она закончила обстановку дома, как это решение само собой пришло ей в голову — всегда завтракать только в этой комнате и сделать из этого добрый обычай, ритуал. Смысл такого намерения заключался в том, что именно семейные обычаи, как проявление постоянства, дают ей надежду, уверенность в том, что ее узы с Джонатаном являются неразрывными, что эти узы не дано порвать никому и ничему.

Что касается Джонатана, то он с воодушевлением воспринял такой способ проведения утра: сидеть в окружении пальм, фикусов, орхидей — белых, желтых, пурпурных, в окружении всей яркой красоты и света, бьющего со всех сторон в восьмиугольной комнате, где все окна — от пола до потолка. Джонатан с удовольствием проводил здесь время и говорил, что эта комната суть порождение «золотого видения» жизни, которым якобы обладает его жена. Он говорил, что у нее есть способность даже обычное помещение превратить в волнующую и вдохновляющую сказку.

Прежде чем сесть за стол, Джонатан наклонился и поцеловал Андрианну. Его губы нежно скользнули по ее шее. В этом было не меньше чувственности, как и в их ночной любви. Она затаила дыхание, старалась полнее вкусить радость от этого поцелуя, смакуя его, как она смаковала каждую минуту, проведенную с мужем. И в который уже раз за последнее время она просила у судьбы волшебную палочку, которой бы она могла указать на Джонатана, на это утро, на их любовь — и поймать момент, как кинокамерой, и сохранить его нетронутым на все время, которое еще было впереди… Навечно…

Она позвонила. Звонок давал знак Сильвии, что она может войти и начать сервировать стол. Потом Андрианна окинула претенциозным взглядом одеяние Джонатана — то самое, в которое он облачался в рабочие дни: темный деловой костюм, белая рубашка, неяркий красный галстук (иногда менялся цвет галстука и рубашки) — и с подчеркнутой медлительностью произнесла следующее:

— Джонни, милый… Я не перестаю утверждать, что ты лучше всех мужчин, которых мне только приходилось видеть… Но сегодня такой редкий, великолепный день, что я подумала… что ты захочешь изменить некоторым своим привычкам в отношении гардероба… И скинуть эту униформу сию же секунду!.. В конце концов, милый, это Лос-Анджелес. Только гробовщики, адвокаты и театральные агенты надевают здесь деловые костюмы… Да и то…

Она часто говорила ему эти слова, и это тоже являлось частью их утреннего ритуала.

Он отвечал, ей как обычно:

— Хорошо, — торжественно кивнул он. — Через день-два я решусь и… не надену костюм… не надену вообще ничего. Но я должен предупредить тебя. Тебе будет неприятно, когда узнаешь, что я был на улице атакован ордами сексуально озабоченных, которые будут драться между собой за право обладания моим великолепным телом. А хочешь, я отправлюсь в офис с плакатом, на котором будет начертан девиз: «Все на спасение калифорнийского фруктового урожая!» Или еще лучше: «Я верю в секс, наркотики и рок-н-ролл».

Все это было нонсенсом, обычными между ними шутками и, разумеется, частью их семейного утреннего ритуала.

В первый раз она выразила свое упорное желание видеть мужа в более свободной одежде сразу после их свадьбы. И она имела в виду это совершенно серьезно, не совсем понимая, что строгий костюм Джонатана и этот темновато-красный галстук вовсе не прихоть и не следствие вкусов его в отношении одежды. Позднее она наконец осознала, что внешний вид Джонатана — вещь глубоко и всесторонне им продуманная. Примерно тогда же она поняла, что Джонатан никогда и ничего не делает без причины и без серьезных размышлений.

В городе, где каждый одевался как придется, Джонатан выгодно отличался от толпы своим официальным костюмом. Его галстук и белоснежная сорочка были просто эффектными пропагандистскими трюками, благодаря которым Джонатан везде был заметен и отличим от других людей. А Джонатан свято верил в преимущества такого положения дел. Это было частью создания общего имиджа, а в такие вещи, как имидж, Джонатан не просто верил, а верил безотчетно и… оправданно.

В то утро Джонатан был в прекраснейшем расположении духа главным образом потому, что накануне Джонни Карсон избрал его жертвой своей шутки. А именно: он прошелся по поводу привычек Джонатана Веста всегда выделяться среди людей чем-то индивидуальным. Сидя в телестудии перед камерами, Джонни Карсон делал испуганное лицо и говорил, что последнее время томится тревогой о том, что, проснувшись однажды в своем доме в Малибу, он увидит над океаном огромные буквы: «ТИХИЙ ОКЕАН ДЖОНАТАНА ВЕСТА», воздвигнутые в небе своим соседом Джонатаном.

Аудитория, бывшая в то время в студии, покатилась со смеху. Видно было, как люди переглядываются, с подозрением смотрят друг на друга, как бы спрашивая: «А кто же из нас этот самый Джонатан Вест?»

Сильвия внесла в комнату поднос с пухленькими стаканами, в которых исходил пузыриками ледяной апельсиновый сок (она за минуту до этого вытащила сок из цинкового ведерка со льдом — так любил Джонатан). Поставив стаканы на стол, Сильвия достала из кармашка небольшую белую табличку и укрепила ее на середине стола, повернув фасадом к Джонатану. На табличке было написано: «СТОЛ ДЛЯ ЗАВТРАКА ДЖОНАТАНА ВЕСТА».

Джонатан взорвался:

— Очень смешно, миссис Вест!