Салли Боумен - Секстет

Наташа подошла к сыну и поцеловала его в голову.

– Дорогой, ты говорил с папой? Он в Монтане? На ранчо?

– Наверное, да. Я забыл спросить. Он купил двух новых лошадей. Тебе – серую, ее зовут Мисти, а для меня маленького жеребца, его зовут Бриллиант. У него белая звездочка на морде и все четыре ноги в белых чулках.

– Как чудесно! – Наташа еще раз поцеловала мальчика. – Значит, он все-таки был на ранчо.

– Наверное. – Малыш нахмурил брови. – Я хотел спросить, но мы стали разговаривать про книгу. – Он показал на «Остров сокровищ». – Я ему рассказывал про слепого и про Сильвера. Этот слепой, он такой страшный. У него специальная палка, и хотя он ничего не видит, он все-таки находит людей. Он их выслеживает, и его слышно по палке – тук, тук, тук…

Наташа выпрямилась и подала знак Анжелике.

– Я припоминаю, – сказала она сыну, – что он плохо кончил.

– Вот и папа сказал то же самое.

– Давай выпьем чаю, дорогой. У нас будет праздничный чай. Сегодня – канун Дня Всех Святых. – Она взглянула на часы. – Я хочу успеть до того, как Мария придет делать мне массаж. Можешь надеть костюм, который ты сделал, а мы все на тебя посмотрим. Давай пить чай. Анжелика купила совершенно особенный торт.

Торт был украшен шоколадной ведьмой, которая летела на помеле на фоне неба из белого шоколада. Восторг Джонатана, его смешной праздничный костюм вызывали умиление Наташи. Она смотрела на сына, такого маленького для своего возраста, с печальным личиком – такое лицо могло бы быть у ребенка-клоуна, – и у нее сжималось сердце от его невинности и беззащитности. В свои семь лет этот неустанно оберегаемый ребенок не понимал, что его праздник прошел совсем не так, как у других детей. Он не будет шалить и проказничать, как это будут делать они. Под присмотром Анжелики он навестит пожилого постояльца «Карлейла», который любит мальчика и пользуется абсолютным доверием. Потом он вернется, Мария похвалит его костюм, а когда мать отправится в театр, они будут вместе с Анжеликой смотреть по видео диснеевские мультфильмы. И все это время где-нибудь поблизости будут находиться телохранители. Ее сын был пленником ее славы и славы отца, а также пленником людей, которых эта слава могла привлечь.

Наташа поспешно отбросила эту мысль. Другую мысль выбросить из головы оказалось труднее. Четыре месяца молчания, говорила она себе, пытаясь сосредоточиться на деталях праздничного дня, которого с таким нетерпением ждала – торте с ведьмой, костюме мага, волшебном жезле, собственными руками сделанном Джонатаном, звездах на его колпачке. Она видела, как он счастлив, как гордится своим костюмом, и старалась подыграть сыну. Она издала очень естественный крик ужаса, когда Джонатан произнес магическое заклинание, и по всем правилам отпрянула и вскрикнула, когда Анжелика появилась в дверях, изображая из себя весьма внушительного вида ведьму. Но все это время Наташа продолжала думать о загадочном подарке мужа, уже ожидавшем ее в театре. Томас, не любивший преувеличений и всегда тщательно взвешивавший свои слова, не стал бы говорить, что это самый лучший подарок, если бы не имел к тому оснований.

– Вы очень напряжены, – немного позже услышала она от Марии, когда та делала ей массаж. Мария налила на ладони душистого массажного масла и начала медленными ритмичными движениями растирать спину актрисы. Спальня наполнилась ароматами лаванды и розмарина. Мария не могла похвастаться привлекательной внешностью, но руки у нее были поистине волшебными. Только не сегодня.

– Я все время ощущаю ваше напряжение, – сказала Мария, перейдя к шее. – Попытайтесь расслабиться, иначе, боюсь, вы не сможете сегодня петь. О чем вы думаете? Я чувствую, вас что-то беспокоит.

– Ничего. Все. «Конрад», сегодняшнее интервью, спектакль, Томас, Джонатан, жизнь. Почему меня оставили в покое на целых четыре месяца? Я ничего не знаю, Мария.

– Вы так прекрасны, – искренне воскликнула Мария. Ее чуткие руки мягко массировали Наташину спину нисходящими движениями вдоль позвоночника. – В жизни не видела такой красивой женщины. Лежите спокойно. Вы слишком много работаете. Расслабьтесь. Я могу избавить вас от всех проблем, и вы это знаете.

Это было правдой. Массаж всегда оказывал на Наташу именно такое действие, но сегодня он оказался бессильным. Процедура была закончена, но напряжение осталось. За полтора часа до поднятия занавеса Наташа Лоуренс уже была в театре, в своей уборной, и там, как и обещал Томас Корт, а он всегда выполнял свои обещания, – ее ждала посылка от бывшего мужа.

Это был конверт из плотной оберточной бумаги, на которой почерком Томаса было написано «Элен». Она вертела его в руках, потом просто разорвала обертку. Внутри, как она и ожидала, оказалась книга, а между страницами романа она нашла тот самый сюрприз – маленькую вырезку из газеты недельной давности.

У нее задрожали руки, текст поплыл перед глазами. Заметку об обнаруженном недавно в Глэсьер-парке трупе мужчины она прочла три раза. Действительно, лучшего подарка Томас не мог ей преподнести. Тем не менее к тому времени, как бумажка сгорела в пламени спички, Наташа уже справилась с волнением. Она отряхнула пальцы от пепла, вымыла руки и начала гримироваться.

Когда появился ее костюмер, она уже была, как всегда перед выходом на сцену, совершенно спокойна и сосредоточенна. Костюмер, женоподобный молодой человек, нанятый по ее просьбе и одевавший ее для спектакля, обладал удивительной способностью оставаться невидимым. Он помог ей надеть белое платье из органди для первой сцены. В первом акте мюзикла, когда на сцене появлялась Эстелла-ребенок, парика не требовалось, и Наташа Лоуренс обычно причесывалась сама. Невидимый молодой человек незаметно исчез и вернулся только после второго звонка.

Он задержался в дверях, завороженный магическим превращением. Полчаса назад в уборной сидела женщина, теперь здесь была девочка – своенравная и упрямая. Он не мог оторвать глаз от тройного отражения в зеркалах, пока эта девочка накладывала на губы последние штрихи. Потрескивала лампа, тихо шумел увлажнитель.

– Миссис Лоуренс, дали второй звонок. Вам что-нибудь принести? – осведомился он.

Он знал, что в ответ услышит нетерпеливое «нет», и знал, что оно будет произнесено надменным английским голосом Эстеллы. Невидимый молодой человек, романтик в том, что касалось актерской игры, приходил в восторг от чудесного перевоплощения, полного слияния актрисы с образом. Иногда, рассказывая приятелям о своих театральных открытиях, он с гордостью рассказывал об этом. Ожидая ответа, он уловил в воздухе необычный запах чего-то паленого.

– Воды. Воды с медом. У меня пересохло в горле, – услышал он голос Наташи Лоуренс, а не Эстеллы.

Удивившись, молодой человек поспешно выполнил просьбу Наташи. Отступление от традиции обеспокоило его, но тревога оказалась напрасной. После спектакля он, как и многие в тот вечер, пришел к выводу, что Наташа Лоуренс играла в тот день изумительно – лучше, чем когда бы то ни было.

В канун Дня Всех Святых намечалась вечеринка по поводу нового фильма – не то завершения, не то выхода его на экран, не то просто для того, чтобы предоставить заинтересованным лицам возможность заключить несколько сделок, связанных с фильмом. Фотограф, Стив Марков, доставший приглашение для Линдсей Драммонд, склонялся к последнему.

– Деньги, – говорил он, вертя в руке странного вида пригласительную открытку, доставленную в лондонскую квартиру Линдсей посыльным, и театрально нюхая ее. – Я чую деньги. Совместное производство? Право проката? Видеокопия для Венесуэлы?

Он улыбнулся одной из своих мимолетных улыбок, выражавших скорее насмешку. Линдсей посматривала на него с некоторым подозрением. Марков был одним из ее самых давних друзей, но его бьющая через край энергия временами действовала ей на нервы. Раньше хотя бы отчасти противостоять напору Маркова Линдсей помогали друзья, и лучше всех в этом отношении была Джини Хантер. Но теперь Джини уехала в Вашингтон, округ Колумбия, и защитить Линдсей было некому, приходилось сражаться в одиночку. А Марков как раз проводил грандиозную кампанию с целью изменить жизнь Линдсей, которую он находил скучной. Она подозревала, что эта странная пригласительная открытка была частью его стратегического плана. В чем он и признался – растянувшись на ее диване с подушками, нацепив свои неизменные темные очки и нахально улыбаясь.

– Линди, ты обязательно должна пойти, – настойчиво твердил он. – Я иду, Джиппи идет. Ты тоже должна пойти. Nel mezzo del cammin, любовь моя. Пользуйся жизнью.

– Ненавижу эту фразу, – ответила Линдсей, вертя открытку в руках. – Это штапм, ужасающая банальность.

– Данте – банальность?

– Нет, не Данте. И перестань, пожалуйста, выпендриваться. Перестань называть меня Линди. Как, по-твоему, это прочесть?

– Думаю, надо отразить ее в зеркале.

Линдсей так и поступила. Текст пригласительной открытки, производивший впечатление арабского, санскрита или иероглифов на невообразимо розовом фоне, сразу же приобрел нормальный вид, однако понятнее не стал.

«Diablo!!!» – было напечатано крупным шрифтом. А внизу помельче краткий призыв с претензией на каламбур: «Лулу повелевает всем всю ночь праздновать Ночь Всех Святых». В углу совсем мелко – адрес и три номера факса.

– Кто такая Лулу? – спросила Линдсей, изучая послание.

– Лулу Сабатьер. Ты ее должна знать, это живая легенда. Ее все знают.

– А ты сам-то ее знаешь, Марков?

– Не совсем, – уклончиво ответил Марков. – Я знаю о ней, а она знает обо мне. А теперь она знает и о тебе и потому пригласила тебя на вечер. Правда, на самом деле вечер не ее. У нее, но не ее. Лулу просто нужна для вывески. Добро пожаловать в Страну чудес, Линди. Ты же знаешь, что могут устроить эти киношники.

– Другими словами, она занимается связями с общественностью? – Линдсей окинула его холодным взглядом. – Так вот, значит, какой это вечер. Боже, дай мне силы…

– Связи с общественностью? Я оскорблен подобным обвинением до глубины души.

– А что же еще? Эти идиотские штучки, зеркальный текст. Очень похоже. Попытка привлечь к себе внимание третьесортными трюками. А что она придумает в следующий раз? Пошлет приглашение азбукой Морзе?

– Между прочим, это идея. Надо будет посоветовать.

– А Diablo? Кто такой Diablo? Или что такое Diablo? Или где?

– Неужели ты хочешь сказать, что ты не знаешь? – Марков даже снял черные очки и смерил ее взглядом, выражавшим жалость, смешанную с презрением. – Линди, детка, где ты была весь прошлый месяц. Может, на Плутоне? Diablo, прелесть моя, это название новой компании Томаса Корта. А Томас Корт – надежда американского кинематографа, и он будет на этом вечере. Лично. Живьем. По крайней мере, Лулу клянется, что будет, хотя, конечно, она не тот человек, чьим клятвам можно верить.

Линдсей в течение некоторого времени переваривала это сообщение. Чувство собственного достоинства возобладало над любопытством.

– Марков, – заявила она твердым тоном, – я не собираюсь туда идти.

– А ты заинтригована… Признайся, что заинтригована. Так и знал, что Лулу удастся подцепить тебя на крючок.

– Ничего подобного. Лулу? В жизни не слышала более дурацкого имени.

– Ее еще называют Пандорой.

– Еще не легче. Марков, у меня принцип – не ходить на такие вечера. Жизнь слишком коротка.

Линдсей тут же поняла, что эта фраза была ошибкой. Губы Маркова изогнулись в довольной усмешке. Он допил кофе и взялся за дело.

– Ты же хочешь изменить жизнь, – начал он. – Или нет? Если мне не изменяет память, радость моя, месяц назад или около того ты говорила…

– Что я говорила, я помню.

Линдсей поспешно встала, быстро подошла к окну и посмотрела вниз, на хорошо знакомые лондонские улицы. Осенний ветер весело кружил опавшие листья, ярко светило солнце. Она отошла от окна, взбила подушки на диване, поправила и без того аккуратно сложенную стопку воскресных газет, оглядела посуду, оставшуюся от ленча, схватила кофейник и налила себе еще чашку кофе, хотя пить его ей не хотелось.

Этими бесполезными действиями она надеялась отвлечь Маркова, но не тут-то было. Он упорно продолжал гнуть свое.

– Ты упоминала о возрасте, – продолжал он все с той же улыбкой, которая всегда ее бесила. – А еще о карьере, а также о доме. Помнится, прозвучали слова «синдром опустевшего гнезда»…

Линдсей тихонько застонала. Одной из самых неприятных черт Маркова была превосходная память. Он всегда помнил все разговоры слово в слово. Неужели она действительно могла так низко пасть, чтобы произнести настолько пошлую фразу? «Опустевшее гнездо»? Да еще этот «синдром»…

– Я, наверное, была пьяна, – возразила она. – Если я это сказала, значит, я была пьяна. Это не считается.