— Спасибо, — заканчиваю за него, уже зная, что он наслаждался моим номером, и потому что не уверена, что смогу справиться с описанием его впечатлений, пока его руки касаются моей кожи.

Халат спадает ниже к талии, и его руки тоже следуют за ним. Кингстон опускается руки к моей пояснице, и я испытываю покалывание от кончиков его пальцев при каждом касанием.

— Эхо, — бросает он, его голос настолько хриплый и глубокий, что я издаю стон и полностью растворяюсь в его прикосновениях. — Ты восхитительная. Но я не могу…

Его слова обрываются, руки исчезают, и вместо них я чувствую прикосновение его губ. Горячие, влажные, с открытым ртом поцелуи, словно дождь скользят по моим плечам, а затем всё ниже и ниже по моей спине, его тяжёлое дыхание заполняет комнату. Я молча проклинаю свой закрытый спортивный бюстгальтер, когда он препятствует его губам опуститься ниже.

Я отказываюсь от всех ощущений, невыносимо пульсирующих между ног, и поворачиваю лицо, чтобы найти его рот. Он тоже поднимает голову, и всё затуманивается, когда наши рты соединяются вместе.

О, Боже. Я не могу сдержать стон, и он растворяется в нашем горячем, страстном поцелуе, в то время как наши языки отчаянно сталкиваются, словно у них больше никогда не будет такого шанса. Он обхватывает ладонями мои щёки, и, поставив меня в более удобное для себя положение, приподнимает мой подбородок так, чтобы быстрее и глубже впиться поцелуем в мои губы — с жаждой, сравнимой с ударом небес.

Я быстро разворачиваю тело и позволяю своим рукам бродить по его груди, исследуя каждую выпуклую твёрдую мышцу. Ощущения переполняют меня, и я боюсь, что могу потерять сознание в любой момент.

И затем всё исчезает, когда он резко встаёт, издавая рёв, наполненный болью и разочарованием, его великолепная грудь вздымается быстрее, чем моя собственная.

— Ты должна уйти, — он отворачивается от меня, сильно потирая рукой затылок. — Сейчас, Эхо. Это было ошибкой. И не должно повториться. Спокойной ночи.

Я нервно поправляю свою одежду и немного колеблюсь, когда встаю. Чувствую себя дурой — распутной, жалкой дурой. Я сделала что-то неправильно? Это был мой первый поцелуй, и мысль о том, что я всё испортила, — раз он требует, чтобы я ушла, — разрушает меня.

Но я ничего не спрашиваю. Вместо этого, молча ухожу в свою комнату и падаю на кровать лицом вниз. Последнее, что я помню, когда засыпаю — это его глупые предупреждения об искушении.

И мои слёзы.




Глава 19

Сегодня утро воскресенья, а не неделя публичных представлений, поэтому я, несмотря на то, что ещё достаточно рано, одеваюсь и направляюсь к павильону, чтобы насладиться умиротворением, когда ночь перетекает в утро. Я хочу — нет, нуждаюсь — найти спасение в музыке и выступлении. Я хочу потеряться в них, чтобы никто не смог меня отыскать, даже я сама.

Только это, в любом случае мне не соответствует. Я ищу старую Эхо: ту молодую девушку, которой я была до того, как Кингстон Хоторн приехал в наш дом. Уравновешенную версию себя, которая не стала бы надевать бикини и обманывать себя, полагая, что это невинно, чтобы потом выставить себя на посмешище.

Но мне не удаётся это сделать даже в полдень, когда моё одиночество нарушают неприятные звуки хихиканья и визга. Вися высоко в воздухе на перекладине, я смотрю вниз, готовая попросить немного уединения, но ошеломлённо останавливаюсь.

Клей, Кингстон и парень, которого я узнаю с футбольного матча, присоединяются ко мне, и они не одни. С ними девушки, и каждая обнимает того парня, на которого претендует. Я не знаю ни одну из них, но мне не нравится, что они находятся в моём павильоне.

Так значит Кингстон и Клей приятели? И что ещё лучше, где Саванна? Может, я с ней и не разговариваю, но мне кажется, сейчас она является связующим звеном каждому из них/им обоим.

Кингстон подходит и выключает музыку, а затем запрокидывает голову, чтобы посмотреть на меня.

— Привет тебе там, подруга. Твои родители сказали, что я могу пригласить всего несколько человек. Надеюсь, ты не возражаешь, я не знал, что ты будешь здесь. Мы можем найти другое место.

Трио тарталеток хихикает, что меня не очень-то и удивляет.

Я не указываю на то, что музыка должна была подсказать, что я нахожусь здесь. И если он решил вернуться к называнию меня «подругой» и выставлять напоказ другим девушкам мой павильон менее чем через двадцать четыре часа после того, как целовал не только мой рот, но и моё тело, будь я проклята, если собираюсь вести себя растерянно.

Возможно, я и правда ужасно целуюсь. Или, возможно, я слишком много читала об этом — в конце концов, он знает гораздо больше меня о той ситуации, в которой мы оказалась, наряду со следующим днём после случившегося.

Я улыбаюсь так широко, что уголки моего рта начинают болеть.

— Нет проблем. Я уже заканчиваю, — я падаю и переворачиваюсь, удачно приземляясь в сети, и не теряя времени, выбираюсь и встаю на ноги перед ними. Часть меня так и норовит сказать им, чтобы они не трогали или не сломали что-нибудь, но Клею об этом отлично известно, поэтому я хватаю свои вещи и спешу к выходу.

— Хорошо повеселитесь! — кричу я через плечо.

— Эхо, ты не должна уходить, малышка. Останься и потусуйся с ними.

Слова Клея немного замедляют мои шаги, но Кингстон окончательно останавливает меня.

— Да, Эхо, почему бы тебе не остаться? — я поворачиваюсь лицом к Кингстону с серьёзным выражением лица, не имея возможности прочитать его намерения из-за ухмылки. — Мы тебя прервали. Ты не должна уходить.

— Ага, — брюнетка, обнимающая Кингстона, неискренне соглашается, презрение в её глазах перечит словам. — Останься, пожалуйста.

Кингстон приподнимает брови в любопытстве, желая понаблюдать за моей реакцией. Думаю, я его разочаровываю, когда отвечаю любезно, без намёка уколоть в ответ или сарказма.

— Спасибо, но я действительно закончила. Мне ещё нужно сделать домашнее задание. Увидимся!

Но перед тем как уйти, я поднимаю один палец, на этот раз средний, и делаю вид, что чешу нос. И это не ускользает от Кингстона, который выпускает короткий, хриплый смешок.

Я гордо поднимаю голову и в привычном темпе ухожу, говоря себе, что вполне возможно быть аутсайдером, каким я только что была, чтобы почувствовать себя, как дома.

И я продолжаю убеждать себя в этом до конца недели, когда компания Кингстона увеличивается вдвое. Я больше не удосуживаюсь оценить кого-то — это уже не так весело, — как и он. По сути, теперь это и его дом тоже, и он имеет полное право приглашать своих так называемых «друзей».

Кингстон не проявляет ко мне особое внимание или излишнюю дружелюбность. Он просто равнодушен. Он говорит «привет» и «пока», когда мы пересекаемся дома или в школе — то, чего можно ожидать от иностранного студента, который обжился в вашей гостевой комнате. Это трудно объяснить, даже самой себе. Между нами не произошло ничего плохого, нет постоянных подстреканий или враждебности, но что-то изменилось, и это настолько ощутимо, что больно.

И в четверг, когда он садится напротив меня за ужином, я чувствую, что у меня больше нет свободы действий, чтобы спросить его о синяке под глазом.

Но мой папа, однако, не страдает похожими проблемами.

— Что с твоим глазом? — спрашивает он, гнев и подозрение сквозят в его тоне.

— Я убедил некоторых из моих новых товарищей сыграть в регби, — Кингстон выпускает смешок, но я громко и ясно слышу ложь в его словах. — Полагаю, следовало более конкретно объяснить им правила.

В глазах моего папы виден скептицизм, но он кивает.

— Похоже на то. Рад слышать, что ты не замешан в драке. Не думаю, что должен повторяться, что это неприемлемо в нашем доме.

— Конечно, — соглашается Кингстон. — Я уверяю вас, сэр, что не было никакой драки или чего-то подобного.

— Мм-хмм, — бубнит папа с сомнением, но больше ни о чём не спрашивает.

Остальная часть обеда проходит в напряжённой тишине, за исключением нескольких забавных комментариев от Сэмми. И к тому времени, как я поднимаюсь, чтобы помочь маме убрать со стола, я ни разу не встретилась с Кингстоном взглядом.

~~~~~

Следующие несколько недель проходят без каких-либо инцидентов, которые заслуживают внимания — на самом деле, если бы не отсутствие Себастьяна, то можно было бы считать, что всё вернулось на круги своя. Я вернулась к своей обычной школьной рутине, домашнему заданию и тренировкам, иногда обмениваясь короткими приветствиями с иностранным студентом по обмену, который сейчас… ощущается немного чужим.

Он, наверное, много времени уделяет своим новым друзьям и всем тем вещам, что они делают, потому что его никогда невозможно застать дома перед обедом в течение недели, или комендантским часом на выходных. Он выполняет все те задания, которые даёт ему мой папа, и каждый раз благодарит маму за приготовленную еду. Я даже несколько раз видела его выходящим из палатки с Сэмми. Но, не считая этого, такое ощущение, что его здесь вообще нет.

И всё же, в те редкие случаи, когда наши взгляды встречаются и задерживаются друг на друге достаточно долго, — чтобы быть незнакомцам, какими мы притворяемся, — думаю, я каждый раз вижу то же ошеломлённое замешательство в его глазах, которое ощущаю сама. Это трудно объяснить, но тот же самый комфорт и интимность, которые мы испытывали, по-прежнему существуют между нами, всё также вызывая мурашки, и я знаю, что если заведу разговор или попрошу его об одолжении, он выполнит всё сию же минуту и без сопротивления.

Но в глубине души мне также известна точная причина этой зияющей сейчас между нами дыры — сопротивление. Его глаза говорят мне о том, что ему то же об этом известно, и что возможно — только возможно — он тоже скучает по тому общению, что было между нами. Жаль, что мы разрушили всё, потому что я очень по нему скучаю.

Я скучаю по той весёлой дружбе, которая давалась без каких-либо усилий. Скучаю по тому, какими мы были, когда никто не видел, ведя забавный поединок с нотками остроумной кокетливости. Скучаю по нашим сообщениям. Я даже скучаю по прикосновением его губ к своим — нашем единственном поцелуе, который вызвал этот большой разрыв между нами. И особенно мне, до физической боли в груди, не хватает записок в душевой.

Но затем, однажды ночью, судьба снова сводит нас вместе.

— Эхо… не бойся, Любовь моя. Это я. Кингстон. Я держу тебя.

Я резко распахиваю глаза и медленно пробуждаюсь ото сна.

— Что случилось? — спрашиваю напряжённо.

— Шшш, — успокаивает он, держа моё тело в своих сильных руках. Он крепко обнимает меня, заставляя почувствовать безопасность. — Давай не будем будить твоих родителей.

Он идёт от лестницы к моей комнате, и ко мне внезапно приходит осознание, когда все кусочки становятся на свои места.

— Твой синяк под глазом, — бормочу я, когда он тихо закрывает мою дверь своей ногой.

— Мы можем поговорить завтра, — он укладывает меня в мою тёплую постель, а затем натягивает одеяло до подбородка. — Возвращайся ко сну. Я посижу тут, пока ты не уснёшь.

— Нет, — возражаю я, не желая, чтобы это закончилось. — Я хочу поговорить, хотя бы минутку. Пожалуйста.

Он вздыхает и потирает затылок.

— Ты забыла выпить свой чай сегодня вечером?

— Что? — пищу я. Откуда он узнал об этом?

— Должен ли я спуститься вниз и сделать тебе его?

— Нет... и теперь я действительно хочу поговорить. И да, я забыла. Я просто немного… выбилась из колеи, полагаю.

— Такое же чувство, — он заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо. — Мне очень жаль. Пожалуйста, верь мне, когда я говорю тебе, что не хочу делать ничего такого, что тебя расстроит.

Я киваю.

— Я это понимаю. Что сделано, то сделано. Я всё понимаю, — ненавижу это, но понимаю. — Откуда ты узнал о моём чае?

Он смеётся, мягко и гулко.

— Я знаю много чего о тебе, Эхо.

— Это я поставила тебе синяк, не так ли?

— Ага, — он берёт меня за руку, массируя мою ладонь большим пальцем. — Но это моя вина. Я не знал, что в такой момент не стоит пытаться разбудить лунатика.

— Мне очень жаль.

Он прикасается пальцем к моему рту и улыбается.

— Ничего страшного. Как я уже и сказал, моя вина. И сегодня… ну, у меня не было выбора, кроме как разбудить тебя, следя всё время за правым хуком. Я не мог допустить, чтобы ты спустилась вниз.

— Как… как давно ты знаешь?

— С моей второй проведённой здесь ночи.

Мой рот открывается. Я ошеломлена, что он никогда раньше не говорил об этом. Вздыхаю, готовая извиниться ещё раз, когда он продолжает.

— Большинство ночей ты приходила в мою комнату, что приводит меня к мысли, что Себастьян об этом знает, — он вопросительно наклоняет голову.