Итак, Мара спрашивает себя, что он здесь делает. Мара этого не осознает, хотя подсознательно чувствует, что его поиск любви или, по крайней мере, его поиск желания любви в этом бессмысленном путешествии — всего лишь поиск причины для полного отчаяния, обретя которое, он наконец сможет, как будто очистив совесть, пойти под воду. В этом, конечно, есть какая-то женственность, вернее, добровольное принятие своей пассивной роли: трагедия кажется ему сладкой — но только до тех пор, пока он признается себе в самой возможности этой трагедии. Вот и теперь, затеяв игру, в которую он боится посвятить сам себя, он идет через мелкую реку, и ему хочется думать, будто на дне реки под слоем ила прячется неразорвавшаяся бомба или — вдруг — труп летчика-камикадзе с угрем, копошащемся в пробитом черепе.

На одном из мостиков, на котором хватало места только на одну машину, Маре пришлось прижаться к самому краю деревянного настила, лишенного поручней, чтобы пропустить «Ниву» вперед. Преодолев мост, машина остановилась, и водитель несколько раз ему просигналил. Мара тоже замер, испуганно и нечаянно, по привычке, отрицательно покачал головой. «Нива» постояла еще несколько секунд, потом дернулась и укатила с ревом вперед по уже относительно ровной дороге. Только тогда Мара догадался, что его могли бы подвести хотя бы до края деревни, и он пожалел, что отказался ехать. Больше по пути он никого не встретил.

Когда он добрался до большой дороги и вышел к мосту, солнце скрылось за тучей, и уже где-то за спиной опять звенели колокола — на этот раз далеко и печально.

Незаметно, без всякого разбега, начался противный дождь со снегом. Мост был длинный и грязный; здесь уже было какое-то движение машин, поэтому Маре приходилось то и дело прижиматься к ограждению. И все же деться было некуда, и его облили этой грязью.

Вскоре после моста Мара свернул с основной дороги на маленькую дорожку, уводящую в лес; у поворота он разглядел неприметный указатель на санаторий: этот знак был покрыт вмятинами от пуль — вероятно, кто-то стрелял по нему из пневматического ружья. Этот исколеченный знак окончательно прикончил в нем хорошее настроение. Поднимаясь по подъездной дороге на холм, вилявшей по хвойному лесу, Мара выбился из сил. Наконец он вышел к большим воротам и увидел за ними два пятиэтажных корпуса, похожие на два серых обрубка скалы, поднявшихся из земли. «Странно, — подумал Мара, — но эти дома как будто должны были быть здесь всегда, так они казались к месту; словно вокруг них вырос лес, а дорога сама собой вытекла однажды, давно, из ворот вниз, к подножию холма…»

Он замер перед воротами, пытаясь успокоиться. То ли от свежевого воздуха, то ли от волнения, у Мары закружилась голова.

Глава 8. Встреча

В назначенное время Лиза ждала его приезда у ворот, возле домика для охраны, прямо перед табличкой «Санаторий Сосны». Сердце билось в груди часто и громко, как будто она собиралась совершить преступление. Ее осуждали молчание старых сосен и грозный лечебный корпус, нацеливший на нее восемь пустых оконных глазниц (некоторые стекла были матовые, и казались особенно пустыми). Сейчас Лиза так чутко восприняла это обступившее со всех сторон молчание: Мара станет первым незнакомцем, которого она впустит к себе, в это место, которое, хотя и вынужденно, уже стало ее вторым домом или, скорее, второй тюрьмой.

Лиза пришла к воротам даже раньше, чем нужно, и теперь слегка волновалась. Этим утром, возможно, ради него она стояла перед зеркалом дольше обычного; возможно, ради него ей захотелось избавиться от своих слабостей: накрасить губы, выбрать что-нибудь не слишком мятое, «поприличнее» — например, черную шерстяную юбку; она даже надела туфли на каблуке… От всего этого ей было неловко. Не слишком ли она перестаралась?

Он не пришел вовремя, и Лизе пришлось его ждать. Она присела на скамейку в главной аллее. Холодный ветер задувал ей под юбку. «Все-таки надо было надеть джинсы», — подумала Лиза. Минуты тянулись, а он все не появлялся. Когда прошло полчаса, она до крови искусала нижнюю губу. А потом прошел почти час… Это ожидание становилось нестерпимо тревожным. Тогда она решила, что надо ему позвонить. Несколько раз она включала экран, но боялась набрать его номер: они ведь ни разу не говорили по телефону! Лиза не могла вспомнить его голос, когда они обменялись парой фраз во время их первой встречи, на музыкальном фестивале в недостроенном бассейне. Откуда она может знать: вдруг голос у него неприятный?

Внезапно Лиза отчетливо поняла: если они встретятся сейчас, что-то изменится, что-то уйдет. У нее промелькнула мысль: «Может, лучше бы он уже не приехал».

Как раз в этот момент Мара появился на подъездной дороге за воротами. Убегать было поздно. Лиза встала со скамейки и как-то нервно махнула ему рукой. На Маре были болотного цвета пуховик и какая-то дурацкая вязаная шапка. Увидев Лизу, он тут же снял эту шапку, — и было ясно, что он сам ее стыдится, — и неуклюже затолкал ее в широкий, неестественно отвисший карман. Она поняла, почему у него такие большие карманы: «Он набивал в них камни, когда шел в воду». И он догадался, что она тоже это поняла.

— Я рада, что ты приехал, — сказала Лиза.

— Я тоже рад, — сухо сказал Мара и неловко улыбнулся.

Они пошли по аллее в сторону жилых корпусов в тени неподвижных сосен. Им хотелось так много сказать друг другу, но оказавшись рядом, они почему-то — возможно, из-за смущения — не могли придумать, как начать разговор.

Чтобы уменьшить вред от этого молчания, Лиза потянулась к нему, она хотела взять Мару под руку, но Мара, не разгадав ее движения, как раз в этот момент отстранился. Он поздно понял свою ошибку, а Лиза, растерявшись на секунду, притворилась, что поправляет волосы. От этого им обоим стало только хуже, и потом они двигались на некотором расстоянии друг от друга, немного взволнованные из-за досадно упущенной возможности.

Поначалу они даже боялись посмотреть друг на друга и только изредка — для этого им приходилось совершать над собой усилие — осмеливались обменяться робкими взглядами и какими-то натянутыми улыбками. Только спустя некоторое время им удалось хотя бы разглядеть друг друга и признать, что Мара был тем самым Марой, а Лиза была той самой Лизой…

И все-таки каждый из них остался недоволен тем, что в реальности они выглядели иначе, чем сами себе представляли. Так, Лиза внезапно поняла, что Мара, оказывается, очень неуклюжий и рассеянный; к тому же бесформенная заношенная одежда висела на нем мешком, а роста он оказался чуть ниже, чем она запомнила. И то, как Мара все время сутулился и недоверчиво озирался исподлобья, только усиливало это впечатление.

А его в Лизе смутил непривычный наряд. Мара, обычно слишком невнимательный ко всему, что его не касалось, почти сразу решил, что Лиза выглядит странно. Непривычная одежда совсем ей не шла (юбка? каблуки?), это чувствовалось по ее скованным движениям, по нервному покусыванию ярко-накрашенных губ — это только подчеркивало ее широкий рот.

Впрочем, ему понравился ее нос с небольшой приятной глазу горбинкой, и подумав об этой дерзкой горбинке (они долго шли боком друг к другу, из-за чего он мог как следует ее рассмотреть), он решил, что у нее благородный, даже аристократический профиль. Но то, что волновало Мару больше всего, — каким же окажется ее взгляд? — он пока не мог с точностью рассмотреть. Лишь на одно мгновение, когда они свернули с аллеи на узкую тропинку, Маре удалось украдкой посмотреть ей в глаза: их цвет показался ему всего лишь темно-карим, даже каким-то тусклым. Он с разочарованием подумал, что не увидел во взгляде Лизы никакой пронзительности, которая, наверно, ему померещилась.

Но на самом деле, пусть и не в глазах друг друга, они оставались все теми же Марой и Лизой. И если бы кому-то удалось посмотреть на них со стороны, (на их неловкие соприкосновения плечами, на их смущенные взгляды), то этот кто-то наверняка бы решил (потому что это так легко — выносить приговор незнакомым людям): эти двое подходят друг другу.

— Я живу вон там, — тихо сказала Лиза, указывая на один из высотных корпусов, — а здесь у нас столовая.

Мара смущенно кивнул. Ему тоже захотелось что-то сказать, но все слова как будто вылетели из головы. Спустя несколько секунд он ухватился за первую промелькнувшую мысль.

— Я привез вино, — тихо сказал он.

Лиза, услышав только последнее слово, улыбнулась и покачала головой:

— Я бы тоже сейчас выпила вина. Нет, вина здесь даже не купишь. Иногда я прошу санитарок привезти что-нибудь из деревни, но это большая проблема.

Мара кивнул и выдавил глупую улыбку. Все выходило как-то неправильно. Он собирался все ей объяснить, но в конце аллеи Лиза вдруг сощурилась и ускорила шаг: ей хотелось поскорее проскочить площадь перед парковкой — самый открытый отрезок пути. Меньше всего ей хотелось сейчас случайно столкнуться с Молоховым.

— Прогуляемся, если ты не против? — спросила она, оглядываясь по сторонам.

— Конечно, если ты не замерзла…

С минуту или больше они шли молча. Когда они вышли из аллеи на узкую тропинку, Мара дотронулся до ее плеча и приоткрыл свою потертую сумку, показав содержимое Лизе.

— Ты писала, что любишь красное полусухое, да?

— Ты привез выпить? — Она взволнованно улыбнулась. — Отлично! Будет чем согреться. Только не пали его, пока не придем ко мне в номер.

«К ней. В номер», — подумал Мара.

Вскоре они вышли к мосту над оврагом, через который вела дорожка к дальнему хозяйственному корпусу. Эту дорожку почти не чистили, поэтому по ней не гуляли старики. Лиза вела Мару почти бессознательно, думая о том, чем бы развлечь его потом. А Мара все время смотрел под ноги и даже не пытался заговорить первым. Только на середине моста он остановился и подошел к сырой холодной оградке и положил на нее локти. Лиза заметила, что Мару тоже что-то беспокоит. Она остановилась и тихонько подошла к нему.

На дне оврага в пяти метрах под ними лежал мкорый снег. Они простояли так несколько минут, и Лиза стала переминаться с ноги на ногу и похлопывать себя по бокам, чтобы не замерзнуть; а Мара, на рукавах которого появились большие пятна от сырой оградки, казалось, будто не замечал холода.

Лиза подумала, что Мара, может быть, из-за чего-то на нее обижен. Она положила руки на плечи Мары и сказала:

— Правда хорошо, что ты приехал.

— Да, — сказал Мара. — А тут, кажется, совсем не так плохо, как я представлял.

— Пожалуй, что так, — сказала она и улыбнулась. — Но здесь бывает очень одиноко, особенно по вечерам.

Он улыбнулся ей в ответ.

Что-то между ними оттаяло. Он немного успокоился.

— А тут у нас живописные руины, — сказала Лиза. — Жаль, их не увидишь в рекламном буклете.

Она указала на хозяйственные постройки в лесу. В окне одного из домиков горел свет, и тогда Лиза подумала, что там, наверно, заперся ее лечащий врач. «Может быть, у него как раз выходной». Если так, то это была хорошая новость — она означала, что Молохов уже не выйдет до поздней ночи.

Они пошли дальше, и Мара взял Лизу за руку. Его рука была теплой, а кончики длинных пальцев — холодными. «Как хорошо», — подумала Лиза.

Она решила, что они дойдут до дальней ограды, а обратно вернутся коротким путем. У нее уже промокли ноги, но поворачивать назад сразу ей не хотелось, чтобы не обидеть Мару.

— Оставаться надолго одной мне не тяжело, но иногда хочется с кем-то поговорить, — тихо скахала Лиза. — Не с кем попало, конечно, а с кем-то, кто тебя поймет.

Мара кивнул. Они немного помолчали. Вокруг них кружился легкий снег. Впереди замаячил высокий забор и приоткрытая калитка, над которой была приколочена поржавевшая табличка. Мара прочитал: «Курение во внутреннем периметре и по внешнему периметру строго запрещено! Администрация».

Вскоре они замедлели шаг. Лиза откашлялась и заговорила снова — дрожавшим от холода голосом:

— Представляешь, этой ночью мне снились осьминоги на дне Москвы-реки. Никак не могу забыть, как ты о них писал. А утром я подумала, что, может быть, это не так уж и странно. Я имею в виду жизнь осьминогов. Ведь нам, людям, неправильно судить, что для осьминогов хорошо, а что плохо. Вот мы, например, знаем, что большинство найденных осьминогов предпочитают жить на глубине моря, скажем, где-нибудь у берегов Коста-Рики, или даже в холодных водах Арктики, но ведь это совсем не значит, что все осьминоги хотят откладывать яйца, выращивать потомство и до смерти ползать туда-сюда по дну, ворочая своими присосками. Все осьминоги любят одиночество, но может, есть какой-нибудь особый, неизученный вид осьминогов, представители которого предпочитают жить в полной изоляции в неуютной пресной воде и ни от чего не зависеть. Среди других полноценных осьминогов их даже могут считать сумасшедшими, но им самим все равно, что о них думают. Их, этих осьминожьих изгоев, осталось совсем мало, а те, что остались, не хотят попадаться никому на глаза, поэтому их никто и не видел. А что ты думаешь, Мара?..