— Но вы не снимали номер? — уточнил Молохов без всякого выражения.

Лиза покраснела и опустила глаза. Мара понял, что попался, но отступать было поздно.

— Нет, номер я не снимал, — сказал он, развернувшись вполоборота и посматривая на Молохова с каким-то подростковым вызовом (необъяснимая гордость просыпалась в нем при самых разных обстоятельствах, но чаще всего — после того как он сам же и загонял себя в тупик), — у Лизы двухместный номер, поэтому я решил пожить у нее.

— Я сама это предложила, — тихо сказала Лиза.

Молохов кивнул.

— Я так и подумал. В таком случае мне нужно кое-что уладить. Простите, я ненадолго вас оставлю, но скоро вернусь.

Он развернулся на носках и пружинистой походкой пошел в сторону кухни. Лиза не удержалась и посмотрела ему вслед: сейчас он был только в свитере и джинсах, без привычного халата, и белые полы не развевались у его ног.

Мара тоже провожал взглядом грозную спину Молохова. Что-то в его движениях восхищало Мару, но одновременно и пугало. На мгновение он подумал, что врач мог бы сдать его администрации, но быстро отбросил эту мысль. Платил Мара за номер или нет — Молохова это по большому счету не касалось. К тому же Мара сразу решил, что лизин лечащий врач — человек порядочный, хотя ему лично он и не понравился.

Немного успокоив себя этой мыслью, Мара посмотрел по сторонам: людей в столовой было довольно много — особенно, по сравнению со вчерашним вечером, — и как минимум десять столов были заняты. Большинство пациентов ждали, когда к ним подойдут, а те, кому уже принесли еду, горбились над тарелками и редко разговаривали между собой. Почти никто не поднимал глаз, не чесался и не скрипел стулом. Несмотря на присутствие людей, в столовой сохранялась удивительная тишина, прерываемая лишь ударами вилок и ножей о тарелки и дребезжанием тележки с едой, проезжавшей между столов. Атмосфера полуживого утра, царившего в столовой, поразила Мару. Это было действительно странное зрелище, вызывавшее смутную тревогу.

Тем временем за их столом незнакомый старичок со вставной челюстью громко зашуршал салфеткой, безуспешно пытаясь вытянуть ее из держателя. Наконец, его страдания привлекли внимание Мары и Лизы, а потом на него стали посматривать и пациенты из-за соседних столов. Старушка с пучком седых волос решила ему помочь: она придвинула держатель поближе к старику и вытащила для него салфетку, но тот все еще не мог удержать ее в дрожавших пальцах. Лиза и Мара смущенно отвели глаза. Неловкость медленно растекалась над их столом, как холодная липкая каша по дну тарелки.

— Как спалось? — нарочно весело спросила старушка, взглянув на Лизу.

— Ничего, спасибо, — сухо ответила девушка.

Вскоре женщина в заляпанном фартуке подкатила к столу тележку с едой. Как ни странно, на этот раз Лизе не пришлось делиться с Марой своими порциями: женщина молча поставила перед ним две тарелки — с салатом из трех сортов фасоли и с чечевичной кашей с единственным листком сельдерея. Лиза выбрала рыбу и овощной салат. Когда подавальщица укатила тележку от их стола, у дальней колонны со стороны кухни снова появился Молохов. Он быстро подошел к их столу и, убедившись, что всех обслужили, одобрительно кивнул.

— Что ж, раз все улажено — желаю вам приятного аппетита, — сказал Молохов с кривой улыбкой.

— Спасибо, — сказал Мара. Он догадался, что его обслужили по просьбе врача.

Молохов кивнул Маре и перевел взгляд на старика за их столом. Старик только что уронил салфетку на пол и, казалось, совершенно растерялся. Все еще сжимая пальцами нижний зубной протез, он медленно поднял руку и водрузил зубы себе на голову, как корону. Взгляд его казался совершенно пустым, а вид у него был теперь как минимум странный. «Он похож на безумного короля», — промелькнула мысль у Мары в голове. В этот момент Мара, Лиза и даже старушка, не в силах скрыть удивления, уставились на поросшую родимыми пятнами плешь старика, частично прикрытую вставными зубами. Это была сцена из арт-хаусного фильма, которая никак не вязалась с реальностью.

Молохов был единственным, кто не растерялся — очевидно, благодаря многолетней медицинской практике и опыту работы в санатории, поведение старика не было для него в новинку. Со стола он взял кувшин и, наполнив водой чистый стакан, поставил его на край скатерти перед стариком. Затем Молохов ласковым, но уверенным голосом назвал пациента по имени и предложил оставить зубы там — хотя бы до конца завтрака. Старик рассеянно закивал и задвигал губами, пытаясь что-то сказать. Он начал ощупывать свою голову, но зубная корона покачнулась и упала бы прямо в тарелку, если бы Молохов ловким движением не поймал ее в ладонь с развернутой салфеткой. Со скромной улыбкой врач аккуратно забросил челюсть в стакан и прикрыл его сверху треугольным крахмальным полотенцем.

— Вот мы и разобрались с этим небольшим недоразумением, — сказал Молохов. — Думаю, теперь я могу вас оставить.

— Спасибо, — пробормотал Мара.

Молохов уже развернулся, чтобы уйти, когда Лиза схватила его за рукав свитера (образцово чистого свитера без единой выбивавшейся ворсинки), и прошептала:

— Я хотела вас кое-о-чем попросить.

Молохов наклонился к ней.

— После завтрака мы бы хотели спуститься к реке и, может быть, прогуляться до деревни.

— Ты бы хотела отпроситься на прогулку? — уточнил Молохов.

— Да.

Молохов задумался всего лишь на мгновение.

— Не вижу никаких проблем, если вы вернетесь до обеда. — Он устало улыбнулся. — Я выпросил для вашего гостя кое-что и на обед. Будет обидно, если вы его пропустите.

— Спасибо, — сказала Лиза громче, чем хотела, и бессознательно потянула врача за рукав. — Мы пойдем сразу после завтрака, поэтому наверняка успеем вернуться.

Она нервно улыбнулась, глядя Молохову прямо в глаза.

— Раз так, то — замечательно, — ответил Молохов. — Сегодня обещали хорошую погоду — иногда и такое случается в ноябре. — Он тоже посмотрел Лизе в глаза и добавил: — Я рад, что ты улыбаешься. Не теряй эту улыбку по крайней мере до нашей завтрашней встречи.

— Постараюсь, — искренне сказала Лиза и наконец отпустила его рукав.

Молохов кивком головы попрощался с сидевшими за столом и направился к выходу, достав из кармана джинсов бумажную салфетку. Он скрылся за колонной, сморкаясь на ходу.

Теперь Лиза была бы рада поесть в тишине, но старушка с собранными в пучок волосами, казалось, не могла выдержать всеобщего молчания. Почти сразу после ухода врача она начала делиться с соседями по столу довольно сумбурной историей о своей бывшей соседке по номеру, которая, как она выразилась, «тоже была сумасшедшей». К кому относилось это «тоже» понять было несложно, но старик, сидевший по правую руку от рассказчицы только согласно кивал, ковыряя ложкой очищенное яйцо. Едва ли он понимал, о чем она говорит, но хотя бы косвенно участвовать в общем разговоре ему, наверно, было приятно. Маре было печально и тяжело наблюдать со стороны за этими жалкими кивками.

А пожилая женщина, ничуть не стесняясь старика, все продолжала рассказывать Маре и Лизе о своей «не менее несчастной соседке, у которой явно было что-то не так с головой». Вероятно, она считала себя обаятельной рассказчицей. Говорила она, не отвлекаясь от поедания омлета, и у нее на губах были отчетливо видны белые кусочки, которые она то и дело слизывала языком.

— …Она была сумасшедшая и иногда так меня пугала, что я даже хотела обратиться в администрацию, чтобы ее отселили! Но, к счастью, она съехала сама на той неделе. Представляете, по ночам она пилила свой матрас пилочкой для ногтей. Она, видите ли, откуда-то узнала, что до ее приезда на ее матрасе спал мужчина! Я так понимаю, что она ненавидела мужчин. В санаторий она поехала после смерти мужа — думаю, он ее колотил. В общем, она по-настоящему слетела с катушек и каждый день — можете представить? — просила заменить матрас на новый, потому что не могла заснуть! Я как-то подглядела в ее карту: вроде бы она страдала от удушья и панических атак. Ей объясняли, что матрас положено менять только если старый придет в негодность. Но на старом матрасе она и правда спать не могла и положила его в углу номера, хотя смотрелось это ужасно. И все равно ее мучила бессонница. Тогда она стала пилить матрас по ночам, как какой-то малолетний преступник, и каждую ночь я засыпала под эти ужасные звуки, а когда просыпалась утром, то видела, что за ночь ей удалось продвинуться всего на какие-то жалкие пять или семь сантиметров. Ну, скажите мне, это ли не безумие?

Старушка посмотрела на Лизу, ожидая ее ответа. Девушка растерялась и пробормотала что-то невнятное — про то, что ей тоже приходилось терпеть свою бывшую соседку, хотя ее соседка все-таки была вполне милой женщиной и ничего особенно плохого Лиза сказать про нее не может.

— Ну вот, видите! Я о том и говорю, — сказала старушка и закивала головой, как будто Лиза подтвердила ее слова.

Затем она нежиданно повернулась к Маре.

— А вы?

— Я? — рассеянно переспросил Мара.

— Да, вы — что вы думаете об этом? — Старушка смерила его взглядом. — И кстати, я до сих пор не знаю вашего имени.

— Меня зовут Мара, я тут на пару дней.

— Замечательно, — сказала она каким-то пронзительным высоким голосом и подмигнула Лизе. — Может, расскажете что-нибудь еще? Вы, как гость в нашей глуши, могли бы поделиться с нами чем-нибудь. В конце концов, развлечь женщин чем-нибудь интересным!

Под женщинами она, вероятно, подразумевала себя и Лизу.

Но Лиза тут же покачала головой и натянуто улыбнулась, давая понять, что она не против поесть молча.

— Даже не знаю, — глухо сказал Мара. — Ваша история и так была достаточно интересной.

Старушка заговорила снова, но он не особенно вслушивался в ее слова, потому что думал о своем, наблюдая за тем, как медленно исчезают остатки яйца с тарелки беззубого старика. «А когда этот мужчина уйдет в воду, явится ли за ним великое яйцо, поднимется ли над его трупом пойманная в скорлупу страдающая душа, и насколько большой она будет?» С похорон матери образ яйца сам по себе казался Маре пугающим и противоестественно идеальным, пришельцем из другого мира. Даже вид обыкновенного куриного яйца наводил на тревожные мысли. «А ведь осьминоги рождаются из яиц», — быстро подумал он. И вспомнил отрывок из статьи, прочитанной им не так давно на одном сомнительном сайте:

«Если верить слухам, осьминоги иногда кончают жизнь самоубийством: уходят глубоко в воду, на дно особенно глубокой расщелины, чтобы затаиться в пустоте и умереть. Там, в кромешной темноте, они в непригодных для жизни условиях откладывают яйца, вероятно, избавляя от страданий одинокого существования свое потомство. И это не единичные случаи. Слишком часто моллюски добровольно обрекают себя на смерть: погружаются в трещины у берегов Коста-Рики на трехкилометровой глубине или, предчувствуя наступление холодов, зарываются в ил мелководных московских рек».

Вероятно, Мара, погруженный в свои мысли, потерял чувство времени, потому что когда он поднял глаза, то увидел, что старушка и даже старик, наконец-то одолевший яйцо, уставились на него.

— Так и что же с ней стало, с вашей соседкой? — спросил он без особого интереса. — Она допилила матрас?

— Да, она распилила его на несколько частей, а потом отнесла на свалку за столовой. И горничные даже принесли ей новый матрас, но она все равно не могла спать по ночам, — сказала старушка, и, помолчав, добавила: — А спустя несколько дней она съехала, чему лично я была очень рада.

Договорив, старушка оглядела сидевших за столом, но Мара и Лиза отвели глаза. Наверно, это ее обидело, потому что она притихла, и до самого конца завтрака не проронила больше ни слова.

Вскоре после того как разговор иссяк, из колонок под потолком, пробившись сквозь помехи, донесся трескучий мотив чего-то смутно знакомого из советской эстрады; он заполнил зал подхриповатым сопрано престарелой или уже умершей дивы. Спасительная для Мары и Лизы тишина продлилась всего несколько минут — словно какому-то таинственному невидимому оркестру, ожидавшему окончания истории старушки, наконец было разрешено вступить.

Выйдя из столовой, Мара и Лиза направились в сторону ворот через главную аллею. Над лесом медленно поднималось солнце, гревшее повылезавших отовсюду котов. Утро после ночного снегопада было холодным и сырым, но ветра не было: по крайней мере, в аллее, по которой они шли, было удивительно спокойно. Мара поднял голову и увидел, как в небо врезаются высокие и неподвижные, как вышки электромагистрали, старые сосны. Как и обещал Молохов, днем погода обещала быть неплохой.

Ворота оказались открыты и шлагбаум был поднят. Когда они подошли к выезду, Лиза заметила тонированную «Газель» у парковки для персонала. Мужчина в спецовке грузил в нее сложенное кресло-каталку. Лиза не сомневалась, что кресло принадлежало старику с ее этажа. Остальные его вещи, должно быть, уже отнесли в забитую хламом комнатку на первом этаже главного корпуса. «Конечно, теперь он точно исчез». От этой мысли что-то больно шевельнулось у нее в груди, но Лиза не дала зарождавшейся грусти захватить ее целиком. Она всего лишь чуть крепче сжала ладонь Мары и сказала — одновременно ему и себе самой: