Посколько инцидент был напрямую связан с общественной безопасностью на дороге, в настоящее время всем органам Строгинского, Крылатского и Кунцевского районов, задействованным в сфере охраны общественного порядка и общественной безопасности, а также государственным надзорным органам было настоятельно рекомендовано провести надлежащие проверки торговых объектов на предмет реализации алкогольной продукции в ночное время».

Случайно или нет, Мара узнал о смерти Ани от ее мужа. Каким-то образом у того оказался номер Мары. Возможно, он подряд обзванивал аниных знакомых по ее записной книжке, или каким-то иным образом узнал марин номер.

Когда утром зазвонил телефон, Мара еще спал. На другом конце провода долго висела тишина, потом незнакомый мужской голос сухо обронил несколько слов:

— Аня покончила с собой. Похороны во вторник. Наверно, она бы хотела, чтобы ты пришел.

Мара не сразу осознал смысл услышанного. Не дождавшись его ответа, мужчина повесил трубку.

Все еще сонный и сбитый с толку, Мара вслушивался в короткие гудки, словно в далекие и глухие выстрелы охотничьего ружья. Он думал, что сразу же заплачет, он правда так думал. Но за окном шел спокойный дождь со снегом, угрюмо ворковали голуби, забившиеся под железный козырек на балконе, а кот как раз в этот момент гадил в ванной за стенкой. Московская грязная и мелочная жизнь продолжалась, как будто ничего не случилось. И Мара не заплакал — вернее, не сразу.

Окружающее спокойствие квартиры было просто невыносимым. Он перевел взгляд на мольберт, безмолвно выраставший посреди комнаты. Россыпь кривых линий на холсте показалась Маре такой фальшивой и неживой… Он бросил телефон на матрас, достал из-под подушки любимый нож и изрезал холст вклочья. Если никого ему не спасти, то уж лучше ничего после себя не оставить. В эту минуту ни в чем не было никакого смысла: ни в смерти одинокой Ани, его любовницы и его второй матери, дававшей ему деньги, ни в мертвых детях самки осьминога, покоявшихся на дне заброшенного отстойника, ни в подростках-жертвах-депрессивных-пабликов, чьи трупы всплывут весной и присоединятся к бесконечной секции плавания.

Мир — вода, и все вокруг бессмысленно течет и бессмысленно умирает. А он? Он стоит на берегу, вяло наблюдая за бессмысленным потоком жизни. Его существование — дряблая пародия, отстойная попытка найти себя, самовлюбленность пунктира в пустоте. Может, поэтому сейчас ему так страшно захотелось уничтожить холст — эту маленькую часть себя, чтобы хоть на мгновение почувствовать себя живым.

Когда Мара опустился на колени, окруженный клочками недописанной картины, он почувствовал, как кот лижет его пальцы. И вот тогда уже Мара зарыдал — сам уже не знал почему: то ли от тоски, то ли от вечной и неистребимой жалости к себе. Он плакал воскресным утром в одиночестве, и его одинокое сердце рвалось на части. Он наконец-то плакал — по Ане, по матери и по себе самому. А кот лизал его пальцы, и голуби ворковали под балконным козырьком. Жизнь, к несчастью, продолжалась. Единственное, что могло удержать его на плаву — это тихий голос, доносившийся из закоулков сознания:

«Ты будешь бороться — что бы ни случилось?»

«Будешь пытаться найти другой выход — даже если тебе будет очень плохо, очень-очень?»

«Даже если тебя потащит в пещеру бешеный медведь?»

«Даже если планету захватят осьминоги и сделают тебя своим рабом?»

— Я… Я не знаю, — прошептал Мара.

~ ~ ~

Над водой стелился пар. День был морозный, и дымка поднималась на несколько метров, скрывая горизонт. Тихо качались венки, ветер расплетал букеты цветов. Красные ленты лениво колыхались в речной ряби. Здесь Аня ушла в воду. Она была человеком утренних пробежек, миксера и будильника. И к своему последнему в земной жизни решению она подошла если не слишком ответственно, то наверняка. Мара с тоской подумал, что Аня выбрала хорошее место: Москва-река в этом месте не замерзает круглый год — то ли из-за плавильных заводов, то ли из-за сброса оборотных вод большого предприятия выше по течению.

Настоящих похорон для добровольно ушедших в воду обычно не устраивают — Ане предстояло навсегда остаться на дне, там, внизу, под толщей мутной воды, где плавают московские осьминоги, мутировавшие на промышленных отходах, сигаретном пепле и креме для загара посетителей городских пляжей.

Возможно, однажды ее тело, уставшее от бесконечного одиночества, все же само поднимется на поверхность, но тогда ее выловят речные дворники и перезахоронят на подводном кладбище — в бетонном гробу или в урне. Но так или иначе, вода уже навсегда приняла ее в свои холодные объятия.

Людей на берегу было немного. На обочине стояло несколько машин. Сгорбленный седой мужчина застыл в каком-то забытьи у самой воды и бесцельно смотрел в пространство. На нем были болотного цвета резиновые сапоги, казавшиеся необъяснимо грубыми и печальными. В этом мужчине Мара сразу признал аниного мужа.

Мара молча подошел к нему, склонился над водой и подарил реке две свои скромные гвоздики.

Они простояли плечом к плечу еще минут сорок и за это время не обменялись и словом. Было уже неважно, знал ли этот мужчина об отношениях между своей женой и молодым художником. Может, он и не подозревал даже, что она была в депрессии, что глушила боль дорогим вином… Теперь все было кончено: узел был разрублен. Аня, как всегда, самостоятельно приняла решение и не оставила прощальной записки. Она даже ему не позвонила. Наверно, думала, что так будет лучше для всех. Но Мара знал, что в глубине души Аня тоже была эгоисткой. Беспомощная злость кипела у него внутри и не находила выхода.

Потом подъехали еще несколько машин, и на берег высыпала стайка родственников. Вдруг Мара почувствовал себя совершенно чужим. Он вышел на дорогу и побрел по обочине в сторону Живописного моста, где в недоумении застыли строительные краны.

Ани больше нет. Ничего не осталось от матери. В целом мире у Мары осталась только Лиза. Но и она была так далеко. Да и разве она могла ему помочь? Нет, он не станет впутывать ее во все это. У нее полно собственных проблем. Лиза казалась ему хрупкой елочной игрушкой — дотронься и разобьешь. В конце концов, есть вещи, с которыми человек должен справляться в одиночестве.

Получив первую зарплату, Мара уволился с работы, закупился пакетами дешевого вина и заперся в своей керамзитобетонной клетке. Он собирался пить в одиночестве до потери памяти. Пить до тех пор, пока глухая боль не уйдет. Или хотя бы до тех пор, пока не кончатся деньги.

Глава 18. Спиной к торжеству

Мара не навестил Лизу на Новый Год. Она подозревала, что случилось нечто плохое, хотя и не решалась об этом спросить.

Лиза чувствовала, что с приходом зимы что-то в Маре изменилось, и эта перемена ее пугала. В последнее время их переписка свелась к обмену короткими сообщениями раз в неделю. Он говорил, что у него все в порядке, что он работает, пытается рисовать… Но явно избегал подробностей. Мара не рассказывал ей о своей жизни, и это обижало ее. Разве между ними не существовало негласное обещание, что они должны делиться друг с другом самым личным и сокровенным?

Мара закрылся от нее — она это ясно ощущала. И как ни пыталась она напомнить ему о данном обещании, он оставался холоден и немногословен. Значит, этот Новый Год ей придется встретить в одиночестве. Впрочем, к этому она уже была внутренне готова.

Лиза вообще не любила семейные праздники — даже в детстве. А первый Новый Год после похорон Вани был одним из самых ужасных дней в ее жизни. Отчасти потому, что заранее приготовленные для брата подарки больше некому было дарить. Тогда, два года назад, вместе с мамой они связали для Вани шапочку с помпоном. А еще Лиза приберегла для брата коробку с коллекционным изданием очень кровавой хоррор-игры для приставки, которую она целый месяц прятала от родителей… Но в начале декабря 2015-го, случилось то, что случилось: Вани не стало.

А когда не стало Вани, из этого праздника окончательно исчезло все волшебство. Даже хуже — от него повеяло чем-то жутким и противоестественным. Последние два года их семья не отмечала Новый Год. Все свелось к механическому обмену подарками — да и то по привычке. И Лизу это вполне устраивало. Какой смысл в елке и гирляндах без искренней радости ее младшего брата?

Но здесь, в санатории, для Лизы было невозможно полностью избежать торжества. Она знала об этом, потому что вот уже две недели пациенты только и говорили, что об этом никчемном празднике. В очереди на процедуры, в столовой и перед дверьми кабинетов лечащих врачей шептались: а какое будет меню? а урежут ли тихий час? а пригласят ли аниматора? И все в таком духе. Санаторий захлестнуло ожидание праздника. А Лиза не могла понять: неужели им всем правда так нетерпится усесться за праздничный стол? Отчего им так хочется притворяться счастливыми? А самое главное — почему они всерьез говорят об этим бестолковых приготовлениях? От всех этих скучных людей и от их тоскливых разговоров о еде Лиза быстро устала. И все чаще в эти предпраздничные дни она стала навещать Молохова.

Вечером тридцать первого декабря — к почти всеобщей радости — в санаторской столовой действительно устроили праздничный ужин. На столы поставили по свечке и постелили пестрые скатерти. В зале притушили свет, и среди одиноких тусклых огоньков вскоре покатились тележки подавальщиц, раскрашенных по-праздничному провинциально — ярко-красные губы, нездорового цвета румяна на щеках и густые зеленые мазки на веках. В этой полутьме женщины показались Лизе похожими на средневековых японских воинов, идущих в атаку в масках демонов. Потом они и вовсе слились у нее перед глазами в одно яркое мутное пятно, в многоликую и бесформенную боевую машину, гремевшую железом тележек и лязгавшую столовыми приборами.

Подали жареную курицу, салаты с обезжиренным майонезом и даже по бокалу «Советского Шампанского» на пациента. А потом отодвинули столы и объявили танцы. Пенсионеры и дети-инвалиды весело заковыляли в центр зала. Там, на скромной табуретке, уже сидел старичок-аккордионист и меланхолично наигрывал смутно знакомые романсы.

Лиза решила, что не сможет выдержать больше не минуты этого абсурда. Она сгребла остатки еды в салфетку, встала из-за стола и тихонько вышла на улицу.

Ночь была морозная и тихая. Только за спиной, из столовой, раздавались приглушенная мелодия аккордеона, хлопки, взвизгивания старух и удары костылей по полу.

Снег приятно захрустел у Лизы под ногами, когда она обошла лестницу, чтобы покормить котенка. Тот не заставил себя долго ждать и почти сразу выбежал на ее зов. Принявшись за еду, он все же то и дело отрывал нос от грязного блюдца и мурлыкал, посматривая на Лизу. Даже во время еды котенок разрешал ей себя гладить.

— Кто у меня любит пожрать? Кто этот пушистый дурачок? — ласково говорила Лиза.

Перед входом в аллею стоял Молохов. Лиза не сразу заметила его фигуру, выраставшую из земли в том месте, где свет, лившийся из окон столовой, сталкивался с темнотой внутреннего двора.

— Устала от праздника? — спросил Молохов.

Лиза оглянулась.

— Вы меня напугали.

Молохов с улыбкой приблизился к ней. В уголке его рта горел размытый огонек сигареты.

— Не знала, что вы курите, — сказала Лиза.

— Не курю. Позволяю себе только одну сигарету в год. Что поделать, не могу отказать себе в маленьком удовольствии.

Врач протянул Лизе пачку. Она достала сигарету, и Молохов помог ей прикурить.

— Ровно одну — в год? — удивленно спросила Лиза.

Молохов кивнул.

— Да. Не больше, но и не меньше. — Он помолчал. — И все же за свою жизнь я выкурил уже столько сигарет, что сбился со счета.

Лиза улыбнулась, приняв это за шутку. С минуту они курили молча.

Вскоре в столовой стихла музыка и голоса пациентов. Наверно, внутри включили телевизор. Послышался бой Курантов.

— Загадай желание, Лиза, — шепнул Молохов.

Она не стала возражать. Если уж сам Молохов позволяет себе слабость, так почему бы и ей раз в год не помечтать?

С последним ударом часов Лиза закрыла глаза и проговорила у себя в голове: «Не отпускай меня, Мара».

А потом она открыла глаза.

2017, зима.

— Вот видишь, совсем не больно, — сказал Молохов с улыбкой. — С Новым Годом, Лиза.

В столовой заиграл гимн, и ночь снова наполнилась хриплым смехом, звоном посуды и голосами. И тут же исчезло то слабое и обманчивое ощущение волшебства.

~ ~ ~

На второй день после праздника Лизу навестил отец. Привез подарки: носки, шерстяной шарф и пакет мандаринов.

— Мама приехать не смогла, — сказал он сразу после того, как достал вещи из машины. — Уехала со своей компанией на обучение в Карелию.