— А где здесь? — Я затруднилась с вопросом. Лешка сокрушенно качнул головой:

— Пойдем.

Он за руку вел меня вокруг дома. Я испытывала неловкость оттого, что пришлось спросить его о туалете, и оттого, что он меня провожает.

Я видела, Лешку злит моя щепетильность. Он считает, раз мы женимся, между нами нет запретных тем. Я считаю, запретные темы остаются и после свадьбы.

«Он чего, меня до дверей поведет? — паниковала я. — А может, дверь галантно откроет, пропустит и останется стоять ждать?»

Я была близка к обмороку. К счастью, у Лешки случился нечастый приступ понимания. Он остановился у заднего крыльца и сказал:

— Войдешь в дом, сразу налево по коридору первая дверь, вторая — ванная. Я буду у стола.


Лешка стоял у стола в компании нескольких парней и девушек. Я подошла, и он познакомил меня с друзьями. Потом началась обычная вечеринка: немного вина, танцы, шутки, легкий флирт. Я насмеялась и натанцевалась и уже немного устала, когда откуда-то возникла Мария Алексеевна и предложила пойти домой. Лешка разгулялся и не хотел уходить. Он немного поклянчил, но я решительно подхватила под руку свекровь, и ему пришлось смириться.

Дом высился темной глыбой, но при нашем появлении, в окнах первого этажа загорелся свет. Мария Алексеевна вырвалась из моей руки и, забавно подпрыгивая, устремилась к калитке.

— Это папа вернулся! — с радостным придыханием выкрикнула она на бегу.

Я оказалась неготовой к встрече с Лешкиным отцом. Вот странно, вроде как я здесь, чтобы с ним познакомиться, и ждала его приезда, а оказалась неготовой. Именно сейчас, в данную минуту. А ведь до этого совсем не волновалась, да что там, не волновалась — думать не думала о Лешкином отце.

Какая у них семья? Какие отношения? Почему-то вспомнились стихи из книжки Марии Глебовой. Я читала ее сегодня, и стихи меня удивили.

Что он за человек — Лешкин отец? Я совершенно растерялась и мысленно кляла себя за бестолковость. Собралась замуж и ничего не знаю о родителях жениха. Ну не дура? Есть ли еще такие на свете? Правда, кем бы и какими бы ни были Лешкины родители, моего отношения к нему это не изменит. Но все же хоть из обычного нормального человеческого любопытства могла бы спросить? Нет, не спросила. Никогда не спрашивала. И Лешка у меня ничего не спрашивал. Нам было не важно. Хватало друг друга. Как же так? Вот ужас-то…

Мой шаг невольно замедлялся и замедлялся. Лешка тоже не проявлял нетерпения. Он не побежал вслед за матерью, спеша пасть в отцовские объятия. Нет, он спокойно шел, даже не шел, скорее, топтался рядом со мной.

Когда нам все-таки удалось достигнуть калитки, дорожка к дому ярко освещалась светом из окон. Мария Алексеевна метеором преодолела расстояние до любимого и уже скрылась в доме.

Почему-то ее стремление к мужу сильно подействовало на меня. Я дернула Лешку за рукав, увлекая в наиболее темный угол двора. Лешка послушно шагнул за мной и в темноте сразу полез обниматься, ошибочно решив, что позван именно для этого.

Я не стала его разубеждать, устроилась в теплых руках и дала немножко себя потискать. Занятие начало меня увлекать, я испугалась, что забуду, о чем хотела поговорить с Лешкой, и решительно уперлась ладонью ему в грудь. Лешка не сразу понял, чего я хочу, а поняв, слегка ослабил хватку и засопел обиженно.

— Леш, — попросила я негромко, — давай я познакомлюсь с твоим отцом завтра?

— Давай, — охотно согласился Лешка и снова притиснул меня к себе.


Очень хотелось спать, глаза слипались, но я даже помыслить не могла о расставании с теплым, нежным Лешкой. Мы сидели, обнявшись, на досках, сложенных за сараем, и молчали. Последние полчаса мы даже не целовались, просто сидели и смотрели на звезды. Лешка тихонько запел. Негромко очень верно и мелодично он пел старую итальянскую песенку. Я уже слышала однажды, как он ее поет. В тот раз Лешка был очень счастлив. Значит, и сейчас тоже. Почему-то я вся прониклась нежностью и благодарностью. И почему-то вспомнила, что так и не поговорила с Лешкой о родителях. Очарование разрушилось, я разволновалась, не зная, с чего начать разговор, и ляпнула первое, что пришло на ум.

— Леш, а отец уходил от вас? В другую семью?

Лешка не вздрогнул, не крикнул, не отшатнулся. Сидел как сидел, обнимал меня, глядел на звезды, спросил без удивления:

— Почему ты так решила?

— Из-за стихов, — неловко ответила я, сгорая от стыда. Поинтересовалась семьей жениха, называется.

Лешка помолчал, обнял меня покрепче, прижался щекой к моему виску. Я замерла, он заговорил, и я с удивлением услышала в его голосе улыбку. Он читал стихи, написанные его матерью, и я слышала в его голосе нежность и тихую гордость. Мне нравилось, как Лешка читал стихи Истоминой, я даже расстроилась, когда он без паузы спросил:

— Эти?

— Да. А ты что? Все ее стихи наизусть знаешь?

Лешку позабавило благоговение в моем голосе, и он рассмеялся. Его тихий смех что-то сделал со мной. Я неожиданно для себя обхватила руками смутно белеющее в темноте лицо и быстро покрыла поцелуями. Лешка благосклонно переждал мой приступ, а когда я, застеснявшись, спрятала лицо у него на шее, погладил по плечу.

— Это не про нас. Плод фантазии. У мамы чрезвычайно развито поэтическое воображение. Она вживается в образ и пишет от лица героини. У нее есть потрясающий военный цикл. Одно стихотворение «Сон матери». Она представила, что меня убили в Афгане. Потрясающе. Мне было восемь лет, я жил с ее родителями.

Я надеялась услышать стихи. Но Лешка стихов читать не стал, а стал обниматься и целоваться.


Дверь скрипнула у меня за спиной. Лешка в последний раз прижал меня к своему твердому животу, одновременно ткнувшись лицом в мою шею, и я ступила на лестницу. По-хорошему следовало бы умыться, а то я и вчера легла без этого.

Из-под двери ванной пробивалась полоска света, и слышался шум льющейся воды. Я немножко постояла, послушала, подумала, что не такая уж я и грязная. Утешив себя таким образом, решила завтра встать пораньше и пробраться в ванную до домочадцев.

Я взялась за ручку своей двери и в это время услышала Лешкин голос. Я шагнула к перилам и, перегнувшись через них, в круге света увидела Лешку и Таню.

Таня выглядела заспанной и очень хорошенькой. Ее туго подпоясанный халатик подчеркивал талию и грудь. Мне не понравилось, что Лешка стоит там с ней, смотрит на ее талию и грудь. Не исключено, что Лешка заметит Танины прелести. А зачем это, раз он собрался жениться? На мне. Глупо было бы уйти и закрыть за собой дверь. Я и осталась.

— Что, Глеб Александрович приехал?

— Да, около часа назад.

— А я спала и не слышала. Где он?

— В ванной.

— Вот черт! Как же я не слышала? А вы давно дома?

— Только вошли.

— А Мария Алексеевна?

— Она тоже дома. Иди спать.

— Нет. Мне надо повидать Глеба Александровича.

— Зачем он тебе?

— По работе.

— Какая работа ночью? Завтра, все завтра.


Укладываясь спать, я размышляла о нежелании Лешки говорить о своем отце. Ведь на досках он явно свернул разговор. Довольно ловко. В другое время я бы даже не заметила. Сегодня заметила. И задумалась. В принципе меня всегда устраивало нежелание Лешки говорить о родителях. Это позволяло мне не говорить о своих. В этом все дело. Впрочем, маму Лешка знал. Бывал у нас дома, как и большинство ребят из группы. Знал Лешка и Куликовых. Дядю Сережу видел пару раз, а с Катькой был знаком достаточно хорошо. И про тетю Нину знал. Видеть не видел. Но знал. Даже подносил как-то сумки с продуктами до их подъезда, провожая меня…

Я проснулась от голосов. Положение луны за окном показывало, что спала я очень недолго. Может, несколько минут, но не больше часа. Женский голос я узнала, мужской тоже показался знакомым. Двое говорили негромко, но достаточно свободно. Меня это удивляло, пока я не вспомнила, что окно моей комнаты единственное с этой стороны дома и обычно комната пустует. Собеседники просто забыли или не знали обо мне.

— Ты сказал ей?

— Ах, Танечка, посмотри, какая ночь!

— Перестань, Глеб. Ты сказал ей?

— Ну подумай сама, когда бы я успел?

— Ты обещал мне.

— Я помню. Но ведь это так непросто.

— Что непросто?

— Непросто, глядя в глаза жене, сказать, что готов предпочесть ей другую.

— Что-то я не уверена, что ты готов. Смотри, мой дорогой, я сама ей скажу.

— Ты не сделаешь этого.

— Почему?

— Ты милая, добрая… Ты не захочешь причинить ей боль.

— Может, я и добрая, но мне не нравится, когда меня используют.

— Кто тебя использует?

— Все. Ты, твоя жена.

— Что ты сочиняешь?

— Я ничего не сочиняю. Считай себя предупрежденным. Не скажешь ты — скажу я.

— Это ультиматум? Ну что ж, скажи ей, и она выставит меня из дома.

— Прекрасно!

— Много лучше. Представить нельзя, как хорошо.

— Что плохого в том, что мы будем вместе?

— А что мы будем вместе есть?

— В смысле?

— В смысле денег. Как ты собираешься их зарабатывать?

— Как зарабатываю.

— Это невозможно. Как ты не понимаешь, конец семье — конец совместной работе.

— Ну и пусть! Она нам не нужна. Я могу писать не хуже.

— Может, и лучше. Кто будет читать?

— Как это?

— Просто. Гонорары зависят от тиража, тираж от спроса, спрос от имени. Автор Мария Глебова раскручен и хорошо продается.

— Но ведь Мария Глебова — это ты.

— Ошибаешься — Мари.

— Как это возможно?

— Очень просто. Мари начинала одна. Известности не добилась, но авторский псевдоним застолбила.

— И что? Из-за этого ты никогда не сможешь с ней развязаться?

— Почему? Дай время, я что-нибудь придумаю.

— Но ты обещал мне.

— И теперь обещаю. Со временем.

— Я верила тебе, а ты… ты подлец, Глеб.

Стало тихо, и я решила, что обдумаю услышанное завтра потому, что хотя удивление мое было велико, но желание спать еще больше. Глаза я закрыла еще раньше во время разговора. Слушать можно и с закрытыми глазами, а смотреть все равно не на что, да в темноте и не разглядишь, даже если встать и подойти к окну. Признаюсь, подобная мысль у меня мелькала, только я поленилась вылезать из-под одеяла.

Уснуть я не успела. Снова заговорили два голоса. Мужской голос остался прежним, а женский изменился, но тоже был мне знаком. У них здесь, видимо, обычное место для тайных встреч. Надо же, как повезло.

— Что здесь делала эта девка?

— Зачем так, Машенька?

— А как? Эта дрянь разводит шашни у меня на глазах, а я должна быть вежливой?

— Перестань, Киска. Это все твои выдумки.

— Выдумки? Где ты был три дня?

— Ты же знаешь. В Москве.

— А она?

— Понятия не имею.

— Да? Она была с тобой.

— Где со мной?

— В моей квартире, в моей постели, на моих простынях…

— Ну, это уже паранойя!

— Правильно! Объяви меня сумасшедшей.

— Машенька!

— Что, Машенька? Я отдала тебе всю жизнь. Отказалась от призвания. Предала свой талант. А я была талантливой. Да! Не спорь.

— Я не спорю. Ты и теперь талантлива.

— О чем ты говоришь? Я пишу жалкие пошлые книжонки. Они ничего не стоят.

— Не скажи. Очень неплохо стоят.

— Ты циник, Глеб! Я говорю о вечном.

— А, перестань. Живи сегодня. Кстати, о простынях. Мне пришлось побывать в прачечной.

— Ты отнес белье? А кто его заберет?

— Попросил соседку.

— Умница, Глебчик.

— А поцеловать?

— А Таню все-таки надо выгнать.

— Посмотрим, мамочка. Со временем, возможно.


Мария Алексеевна бродила по саду и искала Кошку.

— Барсик! Барсик! — жалобно взывала романистка и кланялась каждому кусту, поднимая ветки и заглядывая под них.

День обещал быть сереньким, до горизонта все небо заволокло облаками. Роса никак не желала высыхать. Мария Алексеевна шлепала высокими галошами на босу ногу и зябко куталась в бесформенную трикотажную кофту, ежась каждый раз, как на нее обрушивалась капель с потревоженных ветвей.

Я отвернулась от окна и с упреком взглянула на Кошку. Он равнодушно зевнул, открыв розовую пасть, утыканную мелкими острыми зубами, успешно делая вид, что понятия не имеет, кого это ищут и зовут.

Кошка явился откуда-то среди ночи, влез в окно, устроился у меня под боком и до сих пор не покинул постели. Лежал теплым клубочком, смежив веки, с довольным видом и громко мурлыкал, безо всякого повода, просто для себя.