— Иди. Я посмотрю, как ты идешь.

Я поцеловала его в шершавую щеку и послушно направилась к выходу.

Я сразу вспомнила случай, о котором он говорил. Странно. До этой минуты никогда о нем не думала и не помнила, просто начисто забыла…

К этому времени мы проучились чуть больше месяца и еще не очень хорошо знали ребят в группе. Нет, не так. Я знала многих, с кем вместе училась в лицее, это примерно две трети первокурсников. Ну, друзья друзей. Знакомые знакомых… Плюс те, кто резко выделялся из массы. Двух мальчиков с одинаковой фамилией и явно провинциальной внешностью не заметить было трудно. К тому же держались они рядом и особняком от остальных. Поэтому, когда на лекции мой взгляд случайно упал на одного из Кротовых, я закрутила головой, отыскивая второго. Не обнаружив, снова взглянула на одинокого парня и заметила, что одиночество его тяготит. Он бросал затравленные взгляды исподлобья и вжимался в парту.

Понятное дело, в перерыве я подошла к нему:

— Привет!

Кротов дернулся, как от удара, и уставился на меня. Его круглое лицо залило краской, но он справился с собой и ответил довольно бойко:

— Привет!

— Я Аля, — сообщила я, и он кивнул, то ли принимая к сведению, то ли сообщая, что в курсе. — А ты Толя или Коля?

— Толя.

— А где Коля?

— Заболел. Простудился. Лежит в общаге. Температура сорок. — Толя округлил глаза. Он, видно, устал от молчания и отчужденности и сейчас тараторил без умолку, боясь, что я уйду.

Прозвенел звонок, я кивнула Толе и вернулась на свое место рядом с Людкой. Пара кончилась, небольшая толпа отправилась в буфет. Мы с Людкой присоединились к мальчишкам. Толя шел за нами, стараясь держаться поблизости, но не навязываясь. Я позвала его, он подошел с радостной готовностью и пошел с нами в буфет, а потом в библиотеку. А потом все шесть лет так и ходил за Людкой. И Коля.

Ну а я по дороге домой сделала небольшой крюк и зашла в общежитие. Это был мой первый визит туда. Я страшно трусила, протягивая на вахте новенький «студак» и спрашивая, где мне найти Колю Кротова. Парень в камуфляже спокойно забрал документ и направил меня в нужную комнату.

Коля действительно лежал в жару. Дальше все просто. Я сбегала домой, в магазин, в аптеку, вымыла пол в комнате.

Явился радостный, полный впечатлений Толя, увидел меня и заморгал светлыми ресницами. Но я быстро приспособила его к делу. Послала к коменданту за сменой постельного белья. Толя справился с задачей блестяще. Так же лихо сменил белье и переодел Колю.

Я в это время стояла в коридоре, стараясь не замечать любопытных взглядов снующих туда-сюда студентов.

Потом мы поили Колю таблетками. Потом все вместе пили чай с малиновым вареньем и мягким батоном. Потом Толя провожал меня домой. И тараторил обо всем на свете.

На следующий день я забежала в общагу перед занятиями, напоила Колю сваренным дома куриным бульоном и повела Толю на лекции. Толя всю дорогу без умолку хвалился и надувался под взглядами встречных парней.

О Колиной болезни узнала Людка, понятное дело, потащилась со мной навещать страдальца. За ней другие ребята. Короче, когда через неделю Коля пришел в институт, его встретили как родного, да и все в группе вдруг перестали быть совсем уж чужими друг другу.


— Аля, заканчивай, пора домой!

Валера в последний раз щелкнул мышью, и экран его компа погас. Я нехотя провела процедуру выключения своей машины и встала из-за стола. Мы опять уходим последними. Валера заканчивает набирать автореферат своей кандидатской, а мне просто незачем и некуда идти.

Мама, повторяя бессмертный подвиг декабристок, последовала за любимым человеком. Правда, не «в глубину сибирских руд», а на подмосковную станцию Новоиерусалимская. Дяде Сереже предложили путевку в санаторий, мама раздобыла себе такую же, и они убыли.

Катя двумя днями раньше убыла в Санкт-Петербург.

Квартира — средоточие страстей — опустела, и только я нарушаю тишину комнат, появляясь там через день на десять минут с единственной, но благой целью напоить водой страждущих. Проще — полить три жалких цветочка на кухонном подоконнике. Да еще забираю почту из ящика в подъезде и кладу на тумбочку в прихожей.

Однокурсники окончательно разбежались по новой жизни, балуют нечастыми звонками. Самой звонить, искать общения сил нет. Во мне зреет мизантроп. Это вчера Людка сказала, когда я очередной раз отказалась пойти с ней и еще с кем-то «попить пивка и на бильярде».

Люба родила сына и уехала к маме под Томск, а Саша где-то воюет. Они навсегда ушли из моей жизни. Или я из их. Случайный попутчик в случайном купе случайного поезда. Впрочем, если сделать усилие, можно удержать их и сделать друзьями. Я знаю это точно. Нет сил. Потом пожалею. Нет сил.

Валера от меня чего-то ждет. Описывает круги, круги все сужаются, я в центре. Хороший парень. Чистый, добрый, привлекательный. Перспективный. Не противен мне. Нет сил.

Лешка снится каждую ночь. Боюсь спать. Сижу полночи у телевизора. Как он, где он? Можно позвонить Тане, узнать. При последней встрече она оставила номер своего мобильника. Нет сил.

Проснуться, встать, умыться, выпить кофе, добрести до работы, сесть и включить компьютер, и все. На большее нет сил.

На кафедре меня не трогают. Пятачков выдает задание. Я сижу, делаю что нужно, заканчиваю, скачиваю на дискету, отдаю Пятачкову или кладу ему на стол. Получаю новое задание.

Иногда обнаруживаю рядом с мышкой чашку чая. Бывает, горячего, чаще остывшего. Кричу в сторону Надежды Васильевны:

— Спасибо!

Нет сил услышать ответ.

— Слушаю.

— Аля, здравствуйте, это Таня. Вы меня помните?

— Конечно. Здравствуйте, Таня. Как поживаете?

— Спасибо, хорошо. Аля, вы извините, что беспокою. Даже не знаю, как сказать… Вы не могли бы приютить меня на пару часов?

— Ну пожалуйста. А что случилось?

— Я приехала на встречу с издателем, но предварительно не договорилась. А он уехал до конца недели. Ближайшая электричка через четыре часа, ключей от квартиры у меня нет. На улице жара, идти некуда.

— Приезжайте.

— Вы скажите как.

— Вы на метро?

— Да.

Приходится долго и подробно объяснять Тане маршрут следования. Она сто раз переспрашивает, наконец отключается. Я откидываюсь на спинку кресла. Перед глазами маячит японский настенный календарь, но вижу я картины прошлого, связанные с Таней. Вот она стоит у лестницы, приподняв лицо к Лешке; вот прижимается плечом к Градову, теребит пальцами его рукав, смеется; вот кричит, наступая на меня, и ее искаженное лицо несет следы безумия; вот неуверенно протягивает мне зачитанное письмо…

Таня в моем сознании неразделимо связана с Истомиными, с Лешкой. Лешка назвал меня «мое прошлое». Таня — гостья из прошлого. Зачем она появилась в моей жизни? Появилась именно сейчас, в ответственный момент. Еще утром я приняла решение и была счастлива. Счастлива определенностью и появившейся надеждой.

Я долго жила без надежды. У меня было мое прошлое, прекрасное светлое прошлое, зачеркнутое в один миг чужой неисправимой ложью. Было у меня и настоящее, не содержащее ни боли, ни радости. События мелькали, не оставляя следа в душе, памяти, обтекая меня, не проникая внутрь моей жизни.

Будущего у меня не было. Я не мечтала, не надеялась, не строила планов. Жила, словно смертельно больной человек или глубокий старик — день прошел, и слава Богу, — ничего не хотела, ничего не могла. Все силы уходили на притворство перед окружающими. Притворялась живой, энергичной, заинтересованной, прежней.

Я сама не заметила, когда изменилась моя жизнь. Нет, не тогда, когда я пришла к Куликовым и увидела Диму, и не тогда, когда нехотя потащилась с ним в театр, потом на концерт. Даже не тогда, когда равнодушно терпела его поцелуи.

Когда же? Дима принес очень красивый свитер.

— Зачем мне? — Я отложила в сторону пакет. — Отдай Катьке.

— Еще чего? — жизнерадостно возмутился Дима. — На Рождество поедем в Андорру на лыжах кататься.

— Куда? — изумилась я.

— В Андорру, — невозмутимо подтвердил Дима. — Оформляй загранпаспорт.

Я засунула свитер на антресоль и забыла о нем. Но через несколько дней Дима принес бланки, сидя рядом, проверил правильность заполнения и велел подписать где надо, в институте.

— Собрались за границу? — поинтересовалась девушка в канцелярии, ставя печать.

— На Рождество, — машинально ответила я и стала ждать Рождества.

Так в моей жизни появилась перспектива.

Звонок в дверь прозвучал неожиданно. Именно после него я осознала, на что смотрю. Перед глазами фотография щенка лайки и календарь на февраль. Хорошо, хоть год этот, а не прошлый. Получается, я не заметила нескольких месяцев года, нескольких месяцев жизни…

Вновь прозвучавший звонок разогнал мысли. Не люблю неурочных визитов, всегда прошу предварительно звонить по телефону. Значит, кто-то посторонний. Накинула цепочку и открыла дверь, ожидая увидеть побирушку, продавца картошки или соседку Татьяну Ивановну. Увидела Таню и удивилась. Неужели я так задумалась, что не заметила времени?

— Быстро я? — оживленно щебечет Таня. — Оказывается, я звонила с вашей станции метро. Представляете, какое совпадение! Кому сказать, не поверят.

Это точно — не поверят. Я, к примеру, не верю. Танин жалобный рассказ сразу породил сомнения в правдивости. После ее стремительного появления сомнения отпали, появилась уверенность — Танин визит неспроста. И вряд ли несет мне счастливую весть.

Я вежливо предложила Тане чаю. Она вежливо предложение приняла. Пока я готовила чай, гостья обжилась в моей комнате.

— Как поживает Мария Алексеевна? — благовоспитанно осведомилась я, сервировав чай на журнальном столике и жестом предложив Тане место напротив меня.

Таня присела на кончик кресла, взяла чашку.

— Знаете, а ведь неплохо, — удивленно протянула она после продолжительной паузы. Я обомлела. Она что же, анализировала состояние патронессы, стремясь честно ответить на мой совершенно формальный вопрос? Мы потаращились друг на друга, и Таня уже уверенно повторила:

— У Марии Алексеевны все хорошо.

— А у вас? — без устали продолжала я светскую беседу. — Что новенького? Не скучаете в деревне?

— Скучаю. Ужасно. Но ничего пока изменить не могу.

— Жаль. — Я сочувственно покачала головой и сделала глоток чая. Таня тоже покачала головой и тоже сделала глоток чая.

— Вы не представляете, как тяжело мы зимовали. Счастье еще, что у Мари «шел поток».

— Что шло? — опять обалдела я. Она меня в гроб вгонит.

— Ну, «шел поток» — значит хорошо писалось.

— А-а-а…

— Мы подготовили две вещи. Признаюсь, работать над ними было жутковато. Убийство, изнасилование, расчлененка. На одну пару упало потолочное перекрытие, когда они занимались любовью. Представляете? В подробностях на трех листах.

Таню передернуло. Я с трудом подавила рвущийся наружу смех. Бедная Мария Алексеевна, Божий мир достал ее, и она залила его кровью.

— Можно еще чаю? — Таня протянула мне пустую чашку и добавила без паузы: — А Алеша в Германии. Ему сделали операцию. Мария Алексеевна собирается к нему. И меня берет.

Она выпалила все это на одном дыхании, старательно крутя ложкой и не отводя взгляда от маленького водоворота в самой середине чашки.

Лешка в Германии. Ему сделали операцию. Какую? Ведь в Москве врачи сделали все необходимое. Они что-то пропустили и не долечили Лешку? Господи, что с ним, как он? Лешенька, сердце мое.

Таня смотрит на меня. Она сразу посмотрела, как только закончила излагать свои новости. Мои ресницы опущены, Танин взгляд я чувствую и заставляю себя встретить его. Так я и знала. У нее напряженный и выжидательный взгляд. Что она хочет прочесть на моем лице? Зачем она пришла? Сама или Мария Алексеевна подослала? Что, что ей надо?

Молчание становится неловким, Таня заерзала, я без всякого выражения смотрю в голубые глазки, не делая попытки облегчить ситуацию.

Звонок положил конец Танечкиным страданиям. Она радостно встрепенулась и повернула голову в сторону двери.

Я вытащила из-под попы левую ногу и, припадая на нее, неловкими толчками побрела открывать.

За дверью обнаружился Дима. Привычным в его облике оставались только блестящие серо-голубые глаза. Я никогда прежде не видела его таким: потным, всклокоченным, пыльным, с капельками влаги на лбу и под носом. Он потеснил меня с порога и свалил мне на руки топорщащиеся пакеты. Меня обдало резким запахом мужского пота.

Я невольно сморщила нос, отстранясь от взмокшего ухажера. Дима передразнил меня, но обниматься не стал и целоваться не полез. Такой вот деликатный.