Барбара Вуд - Семь демонов

— Какая честь для меня и моего дома! Пожалуйста, проходите и выпейте со мной чаю.

— Я пришел не для того, чтобы заниматься с вами болтовней. Доменикос, я пришел, чтобы предупредить вас.

Константин Доменикос был настолько поражен, что его маленькие глазки, казалось, вылезли из орбит.

— Что вы сказали?

— За последние четыре дня были убиты двое из моих людей. Мне абсолютно наплевать, прячется ли за этим кровная вражда или это дело рук одного человека. Я хочу, чтобы это немедленно прекратилось. Поэтому я здесь.

— Доктор Дэвисон, я не понимаю…

— Может быть, сейчас вы поймете меня лучше. — Марк подошел к нему и ткнул указательным пальцем ему в грудь. — Еще одно происшествие, и правительственная полиция направится сюда. Меня не волнует, помешает ли это раскопкам, даже если из-за этого будут остановлены все работы! Убийства прекратятся, Доменикос!

Грек растерянно моргал.

— Ради всего святого, я не понимаю, о чем вы говорите. При чем тут я…

— Это на тот случай, если вы думаете, что я захочу купить ваше покровительство.

— Но я же не убивал их…

— Меня не волнует, вы это были или нет. Позаботьтесь только о том, чтобы этого больше не произошло! Понятно?

— Но доктор Дэвисон…

— Запомните одно, Доменикос, — голос Марка звучал устрашающе, — еще одно происшествие, и я сообщу о вас властям. Я расскажу им о маленькой сделке, которую вы мне предложили, и не думаю, что ваших друзей в Афинах это очень обрадует.

Марк быстро развернулся, оставив ошарашенного грека стоять на месте. Застыв от изумления, он смотрел, как Марк со своими спутниками размашистым шагом уходил прочь. Когда они уже сидели в «лендровере», Рон спросил:

— И что теперь?

— Теперь мы повторим представление в Хаг Кандиль и Эль-Хавата.

Свежевыстиранное белье было развешено на длинных веревках и легонько покачивалось на ветру, по всему лагерю разносились запахи стряпни Самиры. Американцы, Жасмина и Хасим сидели на раскладных стульях в тени от лаборатории и пили холодный чай.

— Вы правильно поступили, — проговорил Сенфорд Холстид, выслушав доклад Марка.

Он казался очень бледным в оранжевых лучах заходящего солнца. После пережитого утром шока Холстида целый день тошнило. В рвотной массе была кровь, но он никому ничего об этом не сказал.

— Поживем, увидим. Не знаю, чьих это рук дело и в чем здесь причина, но, думаю, с этим покончено.

— А что если вам все-таки придется вызвать полицию мамура? — спросил Хасим.

— Вы, наверное, лучше меня знаете ответ на этот вопрос. Есть у них полномочия остановить нашу работу?

Молодой египтянин печально покачал головой:

— Не знаю. Это, вероятно, всегда зависит…

Его восторг от экспедиции заметно поубавился. Он снова обнаружил скорпиона в своей постели. Казалось, они появлялись только ночью и только тогда, когда Абдулы не было в палатке. Кроме того, его снова посетил этот необычный кошмарный сон. Соблазнительная длинноногая женщина, обнаженная, стояла перед ним, одобрительно кивала ему и заключала его в свои объятия. Но в тот же момент ее красивая голова превращалась в отвратительные щупальца скорпиона. Нет, теперь Хасиму здесь было не по себе. Он даже подумывал, не отказаться ли ему от этой должности и не вернуться ли обратно в Каир, чтобы уступить это место кому-нибудь посмелее.

— Ну а что будет дальше с нашей работой? — поинтересовался Холстид.

— Мы продолжим раскопки, и каждый из нас должен будет между делом внимательно рассматривать скалистую гряду в поисках того, что могло бы быть похоже на собаку.

Марк не мог спать. Даже после трех бокалов кьянти и порции бурбона сна у него не было ни в одном глазу. Он знал, что злость и досада не дадут ему заснуть. Кроме того, он чувствовал усиливающуюся головную боль. Марк следил глазами за таинственной траекторией луны, медленно восходящей над лагерем. Ее серебристый диск просвечивал сквозь тонкую материю на крыше палатки.

Ему не верилось, что он всего лишь две недели назад был еще в Лос-Анджелесе, где, набрав номер Нэнси, вместо ответа услышал сообщение: «Номер снят». Он также не мог поверить, что прошло еще только четыре месяца с тех пор, как Холстид роковым дождливым вечером постучался к нему в дом.

Вдруг Марк услышал снаружи около палатки какой-то звук. Он приподнялся на локтях и посмотрел через москитную сетку на улицу. Слабо светящийся белый силуэт, едва различимый, вырисовывался на стене палатки. Он походил на вертикально падающий луч лунного света, столб неестественного свечения, который Марк принял за оптический обман. Он, конечно же, исходил от костра феллахов или от фонарика гафира, патрулирующего по лагерю. Но он все равно приковывал внимание Марка. Не отрывая глаз от странного свечения, Марк встал с постели и прокрался к выходу. Затем он поднял брезент и выглянул наружу.

Это снова была она. Она стояла чуть в стороне и смотрела на лагерь. Через ее прозрачное тело были видны огни лежащей на расстоянии трех километров деревни Эль-Хавата.

Марк вышел из палатки и опустил за собой брезентовую дверь. Он долго смотрел на нее, стараясь не обращать внимания на невольную реакцию своего тела. И все-таки все признаки были налицо: внезапный стук в голове, влажные ладони, пересохший рот и холодный, пощипывающий пот на лбу. Мираж возбудил его любопытство. Тяга к научным исследованиям заставила его приблизиться.

И снова в его мозгу начался слабый шум, похожий на стук крыльев мотылька, бьющегося о стекло. «Пер-а ем рути. Бу пу уа метет енрма-а. Ерта на хекау апен.»

Стук в его голове усилился, боль стала еще невыносимее. Марк чувствовал, что женщина магически притягивает его к себе. Он шел по песку словно в трансе — и все же это был не сон. Его сознание было абсолютно ясным, а способность восприятия, казалось, бесконечно усилилась. «Сперу ти ерек ту ем бак. Петра? Петра? Ан ау кер-нек ер-с. Петра?»

Марк остановился в нескольких метрах от нее. Прислушиваясь к незнакомым звукам в своей голове, он любовался ее необыкновенной красотой. «Сперу ти ерек ту ем бак.»

Он хотел сглотнуть, но не смог этого сделать. Каждый вздох причинял ему боль. Марк сжал губы и попытался снова овладеть своим телом. Она была не чем иным, как сном, видением… «Петра? — шептала она. — «Петра?»

И тут Марк подумал: «Я знаю! Я понимаю!»

Это понимание пришло к нему так внезапно отчетливо, что он сделал шаг назад. Чем бы она ни была — сном или видением, — она завораживала его и одновременно навевала страх; ему хотелось стоять на месте и в то же время умчаться прочь.

Женщина, казалось, почувствовала, что он ее понял, так как замолчала, продолжая смотреть на него печальными глазами. Марк открыл рот и попытался заговорить, но у него вырвалось лишь хриплое сипение.

Она ждала, не сводя с него глаз.

Он облизнул губы и сглотнул. Потом он медленно зашевелил губами, так сильно напрягаясь, что все его тело дрожало. «Нима… — прошептал он. — Нима тра ту энтек?»

Мысленно он услышал: «Я жду…»

Он попятился, как от удара. Ему показалось, что в одно мгновение перед ним раскрылась вся Вселенная. Его пульс забился так сильно, что у него заболела шея. Он повторил: «Нима тра ту энтек?» Кто ты?

И видение ответило: «Я спала… я ждала…»

Но то, что он слышал, не было знакомым ему языком. Внезапно незнакомые звуки отошли на задний план, и он стал улавливать смысл. Он слышал ее голос, ее слова и понимал их — как будто она говорила на языке, которым он давно владел.

Теперь, казалось, женщина сама испытывала трудности: «Я… я та, что пробудилась ото сна… я…» Ожидание мучило Марка. Он стоял неподвижно и дрожа, а пот ручейками струился у него по спине и груди. Он наблюдал, как женщина-мираж боролась со своей памятью, как будто пыталась что-то вспомнить. И наконец он услышал.

Теперь это был не просто шепот, а отчетливо звучащий голос, который сказал: «Я… я… я Нефертити…»

Марк наблюдал, как медленно растворяются сливки в кофе, и краем уха слышал голос Рона, просившего у Самиры добавки мухаллабеи. Он был занят своими мыслями и не обращал внимания на то, что происходило в палатке.

Вчерашняя женщина не выходила у него из головы. Нефертити, сказала она. «Нефертити», — царица Нефертити. Сон, видение, плод больного воображения. Это все от усталости. И все-таки он не мог не думать о ней.

— Эй!

Кто-то тряс его за руку. Все еще погруженный в свои мысли, Марк поднял глаза на Рона.

— Хватит ломать себе голову, Марк. Мы скоро найдем собаку. Не мучайся, тебе надо отдохнуть.

Рон продолжал говорить, но Марк больше не слушал его. Мысленно он снова был уже в другом месте.

Восемь изнурительных часов они провели, внимательно осматривая каждую скалу, каждую каменную глыбу на плато. В конце долгого дня они, вернувшись в лагерь, привезли с собой лишь солнечные ожоги и скверное настроение. Но Марк думал не об этом дне, и никто даже не подозревал, что его сейчас занимало, ведь он никому не рассказывал о ночном происшествии. Только гафир во время своего обхода прошлой ночью видел его, когда он, полуголый, покрытый потом и разговаривающий сам с собой, стоял посреди пустыни. Гафир решил, что американец напился. Он направил свет своего фонарика на Марка и тем самым спугнул удивительную женщину в белом. Она только и успела, что произнести свое имя.

Когда все шумно поднялись со своих мест и разбрелись кто куда, Марк как будто очнулся и вышел из оцепенения. Он знал, что Алексис Холстид пойдет к себе в палатку и примет снотворное, чтобы забыться и не чувствовать изнурительной жары. Хасим уединится, чтобы писать письма своей многочисленной родне. Рон будет сидеть в лаборатории, а Сенфорд Холстид, наверное, займется своими обычными упражнениями на свежем воздухе.

В столовой осталась только Жасмина.

— Вы сегодня не слишком разговорчивы, — сказала она ему.

Марк отодвинул в сторону тарелку с нетронутой едой и встал:

— Есть много вещей, о которых мне нужно подумать.

— Вы должны что-нибудь поесть. Вы уже и так похудели.

— Да? — Марк пощупал свой живот и обнаружил, что складки жира спереди и по бокам над ремнем брюк исчезли. Его тело стало крепче и стройнее.

Он вместе с Жасминой вышел из палатки и снова предался своим мыслям. Они молча шли по лагерю. Около своей палатки Жасмина остановилась и взглянула на Марка.

— Марк, я беспокоюсь.

— Из-за чего?

Она огляделась и понизила голос:

— Речь идет о мистере Холстиде. У него сильные кровотечения, но он не хочет, чтобы я его лечила. Не знаю только почему.

— В этом весь Сенфорд Холстид. Ему очень трудно открыто признать свои слабости, особенно перед женщиной.

— Что вы имеете в виду?

— Дело в том, что Холстид один из тех мужчин, которые считают себя невероятно сильными и мужественными. Думаю, ему приходится постоянно доказывать это самому себе. Он старается казаться человеком со стальным здоровьем и никому не может признаться в том, что он не такой уж исключительный.

— Но это же глупо. Ему нужен врач.

— Вы можете ему помочь?

Она покачала головой.

— Он настолько плох?

— Этого я не могу сказать, пока не осмотрю его. Он разговаривал с вами еще раз о своем здоровье?

— Нет. Я уже почти совсем забыл об этом.

— Ну, хорошо… — Она посмотрела вниз, на свои ноги, и поводила голым пальцем по песку.

— Как ваша палатка? Вы замечали каких-нибудь насекомых?

— Только нескольких…

— Хм.

Марк посмотрел на ее склоненную голову, любуясь густыми черными прядями, спадающими ей на спину и плечи. Она была такой маленькой, такой спокойной, такой нежной, но в то же время такой возбуждающе-чувственной. Он спрашивал себя, что она, интересно, думает о нем. Но, в общем-то, он мог себе это представить. Пропасть, разделяющая мусульманскую и европейскую культуры, была слишком велика. Он не был уверен, что она чувствует то же, что и он, — желание заключить ее в свои объятия, упиваться ее поцелуями и лечь с ней в постель…

Жасмина подняла голову, и Марк мгновенно устыдился своих мыслей. Она смотрела на него со слегка приоткрытым ртом, как будто ждала, что он что-нибудь скажет.

— Ну, тогда спокойной ночи, — наконец проговорил он.

После того как она исчезла внутри палатки и застегнула молнию москитной сетки, Марк побрел прочь от палаток, решив перед сном спокойно выкурить еще одну трубку.

Недалеко от старой стены он наткнулся на Алексис Холстид, неподвижно стоявшую на месте и как будто прислушивающуюся.

— Миссис Холстид?

Когда он приблизился к ней, то снова почувствовал знакомый запах гардении, но на этот раз к нему примешивалось еще что-то. Это был своеобразный, едва уловимый запах… Он остановился перед ней и увидел, что Алексис неподвижно смотрит прямо перед собой пустыми остекленевшими глазами. К сладкому запаху гардении примешивался еще какой-то другой, неприятный запах.