Марк отложил карандаш и отодвинулся от двери. Выступившие у него на лбу капельки пота ручьем потекли по лицу. В глазах у него потемнело, а летняя жара в одно мгновение превратилась в зимнюю стужу, и он задрожал от холода.

— Рон, иди сюда…

Рон присел рядом с ним, рассматривая надпись.

— Так, — пробормотал он тихо, чтобы остальные его не услышали, — значит, Рамсгейт все-таки правильно перевел. Вот они, те же самые, что и в дневнике. Семь проклятий…

Жасмина закрыла книгу и подняла на Марка свои темные глаза. Она продолжала молчать.

Чтобы не смотреть на нее, он занялся своей трубкой, выбил ее и снова набил, но раскуривать не стал. Ночной ветер жалобно завывал среди палаток, а Марк напряженно искал подходящие слова.

— И вы полагали, что Невиль Рамсгейт допустил ошибку? — наконец спросила она.

Они сидели в ее палатке и пили мятный чай.

— В конце прошлого века египтология еще только зарождалась. Тогда у нее не было даже названия. Поймите же, Жасмина, — он наконец решился взглянуть на нее, — это не обычная дверь гробницы. Когда я впервые прочел этот текст в дневнике Рамсгейта, то был почти уверен, что он неверно перевел его. — Он опустил глаза на свою трубку. — Египетские гробницы всегда охраняют боги света и возрождения, а не демоны. Если на некоторых гробницах и написаны проклятия, то они не такие уж и страшные и служат больше для того, чтобы отпугнуть грабителей. Надписи обычно обращены к проезжающим мимо с просьбой произнести имя умершего и тем самым помочь его душе обрести жизнь. Но… — он жестом показал на дневник, — здесь…

Взглянув на загадочный текст, Жасмина тихо сказала:

— Мне кажется, жрецы Амона стремились не столько отпугнуть грабителей, сколько не выпустить наружу то, что находится в гробнице.

Марк поднял голову.

Она продолжала:

— Жрецы Амона, наверное, ужасно боялись духа Эхнатона, если они даже не написали его имени на дверях гробницы. А если его имя нигде не написано, то его душа не может жить и все еще дремлет. Без имени дух бессилен. Марк, — ее глаза испуганно распахнулись, — почему жрецы Амона так боялись его духа?

— Не знаю. — Он рассеянно потер лоб. — Если не принимать во внимание то, что современники считали его отступником, из-за того что он хотел покончить с политеизмом, в остальном Эхнатон представляется мне вполне миролюбивым мечтателем и поэтом. Если в его характере и были какие-то дурные черты, сегодня нам о них ничего не известно.

Марк поморщился.

— Что случилось?

— Пожалуй, мне нужны очки, у меня постоянно болит голова…

Она хотела встать, но он схватил ее за руку и усадил обратно:

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Аспирин все равно не действует. Ничего не помогает. Боль начинается так же внезапно, как и проходит. — Он заставил себя улыбнуться. — Ничего, скоро пройдет.

Жасмина посмотрела на свою руку, которую он крепко сжимал. Она хотела высвободить ее, но он не отпускал.

— Жасмина…

— Нет, Марк. Так нельзя. Пожалуйста, мне очень неловко.

— Значит, вы тоже что-то чувствуете?

— Марк, пожалуйста…

Внезапно он отшатнулся от нее, схватившись за голову, а его лицо перекосилось от боли.

Жасмина вскочила:

— Что с вами?

— Опять эта боль! О Боже, снова начинается…


Рон выпил слишком много вина, поэтому, когда шел по лагерю, он даже не заметил, что на улице было необыкновенно холодно. Не слышал он и странного шипения, доносившегося из темноты за палатками и похожего на звук вырывающегося под давлением пара. Потом послышался шорох, как будто от ползущей огромной змеи. Но ничего этого Рон не заметил.

Войдя в палатку, он повесил на дверь табличку «Прошу не беспокоить», застегнул молнию и опустил черную светонепроницаемую занавеску, закрепив ее концы на полу. Включив свой магнитофон, он осторожно прошел между пленками, развешенными на протянутой через всю палатку веревке, пошарил под рабочим столом и вытащил новую бутылку вина. Насвистывая в такт музыке, он наполнил бумажный стаканчик и сделал несколько торопливых глотков.

Только спрятав бутылку обратно под стол, он почувствовал внезапный холод в палатке. Рон наклонился к висящему над столом термометру, но тот показывал двадцать градусов по Цельсию. Он пожал плечами и принялся за работу. Рону нужна была чистая вода, чтобы развести проявитель, ведь, возможно, причиной нечеткости его фотографий была просто какая-нибудь грязь в воде из Нила. Отмерив воду и осторожно размешивая в ней пакетик химиката, он услышал за спиной какое-то шуршание. Он перестал помешивать воду и прислушался, но, кроме звуков классической гитары, ничего не было слышно.

Перелив проявитель в тазик, Рон потянулся за лежавшей на полке над столом камерой. Тут он почувствовал, как что-то скользнуло по его руке.

Он резко отдернул руку, встал на цыпочки и осмотрел полку. Потом он взглянул на руку. Ничего.

Рон снял с камеры кожаный чехол и положил ее на стол. Потом он вывернул висевшие над столом электрические лампочки, и в палатке стало абсолютно темно.

Он быстро открыл аппарат и стал вытаскивать из него кассету с пленкой. Но тут он почувствовал, что пальцы совсем не слушаются его, как будто их сковал необычно сильный мороз. Рон пошарил рукой в темноте и нащупал на столе штопор. С его помощью он вытащил кассету. Взяв пленку за край, он осторожно стал вытаскивать ее из кассеты.

Вдруг что-то ударилось о его ногу.

Рону захотелось как можно быстрее покончить со своей работой, но у него дрожали руки. Казалось, пленка упорно не слушалась его. Он изо всех сил всматривался в темноту, но не мог ничего различить. В окружавшей его кромешной тьме он мог передвигаться только на ощупь.

Рон почувствовал, как что-то едва заметно прикоснулось к его спине. Он вздрогнул.

Теперь он еще больше заторопился, стал судорожно разматывать пленку и чуть было не выронил ее из рук. Он на ощупь вытащил лист бумаги, расстелил его на столе и быстро раскатал на нем пленку.

В тот же момент он почувствовал холодное дыхание у себя на затылке.

Дрожащими, непослушными пальцами Рон нащупал ванночку с проявителем, при этом он чуть было не опрокинул ее. Он бросил туда пленку и взял в руки крышку. Но не успел он закрыть ванночку, как что-то холодное и чешуйчатое ударилось о его щеку.

Рон вскрикнул.

Охваченный паническим ужасом, он ринулся к выходу, отдернул светонепроницаемую занавеску и схватился за молнию. «На помощь! На помощь!»

Что-то упало ему на руки, холодная скользкая лента сплела его пальцы, не давая им пошевелиться. Он почувствовал легкий удар в лицо, и тут же холодная игла вонзилась в его щеку.

— Помогите! Вытащите меня отсюда!

Невидимая рука схватила Рона за волосы и с такой силой потащила его от выхода, что он потерял равновесие и повалился на пол. В схватке с неизвестным врагом он яростно размахивал руками. Он с криками катался по полу, натыкаясь на ящики и разбивая бутылки с химикатами. Что-то шипело на него из темноты и обматывало его ноги. Почувствовав вкус крови во рту и теплую, растекающуюся жидкость на груди, он продолжал отчаянно сопротивляться. Скользкая змея обвивала его шею и с каждым его криком сжимала ее все сильнее. Рон попытался высвободиться, но его руки были связаны.

Лежа без сил на полу, он почувствовал, что его волосы заплетаются в узел и начинают постепенно вместе с кожей отделяться от головы.

Рон раскрыл рот и, обезумев от страха, издал долгий пронзительный вопль.

Там, где висела занавеска на двери, вдруг показалось звездное небо. Он заметил, как кто-то подошел к нему и в следующий же миг его ослепил луч фонарика. Он вскинул руку, чтобы прикрыть глаза от света, и услышал голос Марка:

— О Господи, что здесь происходит?

— Помоги мне! — пронзительно крикнул Рон. — Оно держит меня за волосы!

— Что с тобой? — Марк опустился на колени и положил руку Рону на плечо. — Что случилось?

Рон опустил руку и удивленно посмотрел на друга:

— Где оно? Ты его видел?

— Что я должен был видеть? О чем ты?

Все еще дрожа всем телом, Рон приподнялся на локтях и осмотрелся в палатке. Вокруг царил невероятный беспорядок: разбросанная фотобумага, разлитая вода, осколки стекол. Потом он перевел взгляд на самого себя. Его рубашка была разорвана на груди, и на коже виднелась тонкая красная полоска. Ноги и руки были обмотаны беспорядочными витками скрученной пленки.

— Что за черт…

— Этого и следовало ожидать! — Марк осторожно распутал волосы Рона и вытащил из них кусок шпагата. — Твоя бельевая веревка, приятель.

Рон молча уставился на шпагат. На его рубашке и брюках болтались бельевые прищепки и скрепки для бумаги, а веревка обмотала его шею и запуталась в волосах.

— Нет… — прошептал он.

В дверях появилась Жасмина со своей медицинской сумкой:

— Что случилось?

Вслед за ней вошли заспанные и растерянные Сенфорд и Алексис. Абдула протиснулся между ними и вопросительно посмотрел на Марка.

— Он запутался в темноте в своей веревке.

— Нет…

— Ты можешь встать?

— Лучше сначала я его осмотрю, — поспешно вмешалась Жасмина.

— Нет… я в полном порядке…

Марк помог Рону встать на ноги. Он с содроганием освободил свою шею и руки от веревки и озадаченно уставился на пленки.

— Ну пойдем же, — дружелюбно сказал Марк.

Но Рон в сердцах отвернулся.

— Слушай! В палатке кто-то был! Говорю тебе! Оно было длинное и покрытое чешуей, и оно напало на меня. Оно напало на меня, черт бы его побрал! Оно хотело сорвать с меня волосы!

Марк крепко схватил Рона за руку.

— Ты ошибаешься. Здесь совершенно никого не было. Я лично расстегнул молнию, и уж поверь мне, никто не смог бы мимо меня прошмыгнуть. Ты работал в темноте и случайно запутался в веревке…

Рон отдернул руку.

— Клянусь тебя, здесь что-то было! Я даже слышал, как оно дышало!

Жасмина достала из сумки шприц и начала его наполнять, но как только Рон это заметил, он тут же отскочил в сторону.

— Нет, ни за что! Никаких уколов! Черт возьми, ну почему вы мне не верите?

Марк развел руками:

— Рон, здесь ничего не было…

Рон развернулся на каблуках и стремглав бросился прочь.


Силы Марка были на исходе. Но вопреки предостережениям Абдулы и просьбам Жасмины он продолжал работать, несмотря на жару, которая была настолько невыносимой, что даже феллахам пришлось сделать перерыв. Абдула стоял рядом с Марком и держал у него над головой зонт от солнца, пока тот с губками и кисточками в руках ползал на четвереньках перед дверью гробницы. Она была выкопана больше чем наполовину, и уже были расчищены почти все ступени лестницы. Теперь можно было различить три последующих горизонтальных ряда иероглифов, и, наконец, показались печати царского города мертвых в Фивах, на каждой из которых была изображена собака с девятью пленниками. Печати были нетронуты.

Вдруг Марк увидел нечто, что заставило его взять в руки увеличительное стекло. На каменной двери виднелись вертикальные царапины, и казалось, что они шли до самого порога, который все еще был засыпан песком.


— Что могут означать эти линии?

— Даже не знаю. Они начинаются где-то на высоте двух метров и уходят глубоко в песок. Похоже на следы когтей.

Пока Рон возился с лупой, Марк обратил внимание на его руки. Они были покрыты черными синяками.

— Думаешь, управимся до завтра?

— Похоже на то.

Марк поднес к губам стакан с виски, но не стал пить, а пристально посмотрел на Рона, который, сидя по-турецки на своей кровати, продолжал вертеть в руках разбитую лупу.

— Рон?

— Что?

— Как ты?

Боль и негодование отразились в голубых глазах Рона.

— Ну и что я должен на это ответить?

— Поверь, мне очень жаль. Но я же ничего не видел.

— Вот именно.

— Ну перестань, ты же целый день пил вино…

Рон вскочил с кровати.

— Куда ты собрался?

— Хочу подготовиться. В следующий раз, когда оно снова заявится, я успею его сфотографировать!

Когда шаги Рона утихли, Марк вдруг почувствовал странных холод в желудке, как будто его сдавил чей-то ледяной кулак. Он сделал большой глоток бурбона, но это не помогло, только в горле неприятно защипало.

Марку вдруг стало совсем одиноко. Он посмотрел на стоявшую на ночном столике фотографию Нэнси и на мгновение задумался: кем же она была на самом деле. Потом он неожиданно для самого себя схватил куртку, трубку и табак и обратился в бегство.

Примерно в тридцати метрах от лагеря, на возвышении, используемом некогда полицейскими Эхнатона в качестве наблюдательного пункта, стояла Алексис Холстид, одетая лишь в тонкий пеньюар. Марк наглухо застегнул куртку и осторожно приблизился к ней. Когда до нее оставалось всего несколько шагов, Марк заметил, что глаза ее были открыты, а на губах играла легкая улыбка, хотя было абсолютно ясно, что она спит.