Подойдя к самой кромке воды, он стал пристально всматриваться в огромную желто-коричневую пустыню, начинающуюся вдалеке на границе плодородных полей за Эль-Тиль, у подножия горного массива. Он снова думал о том, как обидно, что Рамсгейт почти ничего не написал о местоположении своего лагеря. А вдруг его решение поставить палатки у входа Королевского Вади окажется ошибочным. Лагерь Рамсгейта мог находиться в любой точке области размером в шестьдесят квадратных километров. И, кроме того, где им следует начинать поиски цоколя? Что подразумевалось под этой «собакой» и где она может быть? Ведь, по словам Рамсгейта, там и находится гробница.

Марк закрыл глаза и, ощущая на лице теплый ветерок, попытался представить ослепительно белые соборы и дворцы, некогда возвышавшиеся на этом безлюдном пустынном плато. Он представил себе, как фараон Эхнатон и царица Нефертити едут по улицам города в своей блестящей, украшенной серебром и золотом колеснице, ему показалось, что он слышит возгласы тысяч людей, восторженно приветствующих своего живого бога.

Ахетатон, «Горизонт Атона», самый романтический и загадочный из всех древних городов, от которого теперь осталась лишь груда камней, напоминающая о некогда великолепных постройках.

Что-то случилось здесь три тысячи лет назад, что-то страшное и необъяснимое, что побудило жрецов Амона объявить эту пустынную местность проклятым местом и спрятать тело царя-еретика в неизвестной гробнице…

— Эфенди?

Марк обернулся.

— Простите, вы, кажется, не слышали меня.

Теперь и Марк услышал крики вдалеке и увидел собравшихся на причале людей, которые яростно размахивали руками, и по их взбешенным лицам было ясно, что там происходит что-то неладное.

— Что случилось, Абдула? — спросил он.

— Эфенди, у нас проблемы.

ГЛАВА 6

Между двумя владельцами фелюг разгорелся спор, так как каждый из них хотел переправлять экспедицию через Нил. Марк разрешил спор полюбовно, распределив груз и пассажиров между двумя лодками и заплатив каждому перевозчику по пять фунтов. В одну лодку сел Абдула, два его помощника и гафир, туда же поместили и весь багаж, а другую лодку заняли американцы, Марк, Жасмина и Хасим.

Фелюгам потребовалось полчаса, чтобы переплыть широкую реку. Никто не нарушал задумчивого молчания, пока старомодные суденышки спокойно скользили по воде. Сидя в грязной лодке, дно которой было усеяно окурками и обломками сахарного тростника, они слушали мерный плеск воды о ее борт.

Когда они добрались до противоположного берега, там уже собралась целая толпа народа. Жители деревни, оставившие по особому случаю работу в поле, молча наблюдали, как иностранцы один за другим сходили на глинистый берег. Были слышны только короткие приказы Абдулы, пока багаж под его руководством грузили на ослов. Когда Алексис Холстид, поддерживаемая своим мужем, последней ступила на берег, тишину полуденного зноя внезапно разорвал оружейный залп. Грохот долетел до близлежащих скал и вернулся обратно гулким эхом, похожим на раскаты грома. Когда шум утих, Абдула подошел к Марку и сказал:

— Так они торжественно приветствуют вас и вашу группу, эфенди.

Толпа расступилась, чтобы пропустить иностранцев. На лицах крестьян было написано нескрываемое любопытство. И когда Марк поднял руку и поприветствовал их громким и отчетливым «ах-лаан!», то со всех сторон послышалось: «Ах-лаан ва салаан!» Затем круг деревенских жителей снова сомкнулся, и они последовали за новоприбывшими.

Абдула вел группу вдоль по тропинке, идущей между двумя только что вспаханными полями. Это были плоские участки земли, покрытые сетью оросительных канавок, с растущими кое-где финиковыми пальмами. Зимний урожай пшеницы был уже собран, и землю готовили к летнему посеву фасоли. Молодая феллаха сидела на земле и лепила из кукурузного теста плоские круглые лепешки, которые она затем выставляла в больших деревянных тарелках сохнуть на солнце. Когда группа проходила мимо, она застенчиво улыбнулась и прикрыла лицо платком. Поблизости скрипели колеса деревенского саккие, водяного насоса, который приводился в движение тощим ослом, ходившим бесконечными кругами вокруг колодца. Набирающие воду женщины остановились, чтобы поглазеть на проходящих мимо иностранцев, при этом они поспешно прикрыли лица черными платками.

Деревня выглядела как беспорядочная кучка земляных холмиков на границе плодородных полей и безводной пустыни. Ее бедные, прилепившиеся друг к другу, покрытые хворостом хижины проглядывали сквозь окружающие деревню пальмы, акации и платаны. Гости шли теперь по пыльной дороге вдоль зеленого пруда с застоявшейся водой, который одновременно служил водопоем для скота и купальней для детей. Кроме того, из него брали воду для изготовления кирпичиков из спрессованного ила и для стирки. От пруда исходил гнилостный запах. Иностранцы наморщили носы и быстро отвернулись.

Рядом с прудом находилось деревенское гумно, площадь, покрытая утрамбованным песком и коровьим навозом. Медленно вращались, перемалывая свежие стебли, тяжелые деревянные жернова с особыми плоскими лезвиями для измельчения соломы, приводимые в движение старым буйволом. На козлах сидел феллах и управлял животным. Другие мужчины, облокотившись на вилы, провожали проходившую мимо группу равнодушными взглядами.

Повсюду роились мухи, и воздух был наполнен отвратительным запахом. Марк бросил быстрый взгляд через плечо и заметил, что Алексис Холстид прикрывает нос надушенным платком.


Мужчина, которому прежде всего надлежало нанести визит, был высшим авторитетом в деревне. Хотя официально каждой провинцией в Египте управлял комиссар, так называемый мамур, в распоряжении которого находилась группа вооруженных полицейских, реальная власть на самом деле принадлежала умде, деревенскому старейшине, выбранному феллахами. Умда был всегда самым уважаемым человеком, тем более что в его распоряжении обычно находился единственный в деревне телефон. Умдой в Эль-Тиль, самой большой деревне Тель Эль-Амарны, оказался мужчина преклонных лет, чей дом единственный в деревне был выкрашен в белый цвет.

Гостей повели по пыльной улице, настолько узкой, что им пришлось идти друг за другом гуськом.

Местные жители не отставали от них ни на шаг, теперь они перестали смущаться и шли, весело болтая. Они то и дело поглядывали на огненно-рыжие волосы Алексис Холстид и отпускали замечания по поводу качества ее хны. Из узких дверей домов разносились всевозможные запахи, хотя, конечно, резкий запах жженого коровьего навоза заглушал все остальные. Марк и его спутники постоянно отмахивались от мух, и когда они наконец добрались до маленькой, залитой солнцем площади, на которой стоял побеленный дом умды, они были мокрые от пота и мечтали только о том, как бы поскорее добраться до лагеря.

Но ритуал должен был быть соблюден, и они не могли пренебречь правилами приличия.

На земле были расстелены длинные ковры, чтобы гостям было куда сесть. Пугливые босоногие ребятишки подали гостям пальмовые ветви, которыми можно было обмахиваться и отгонять мух.

Марк послушно занял свое место, сев на ковер по-турецки, остальные тут же последовали его примеру. Затем, улыбаясь направо и налево собравшимся, он попытался определить, нет ли каких-нибудь признаков враждебности. Но ничего подобного он не заметил.

Еще по прошлым экспедициям ему была хорошо знакома бесконечная вражда местных деревень. Спор из-за воды, земельных границ или оскорбленной чести чьей-нибудь дочери мог стать причиной соперничества, выливавшегося в кровопролития и убийства. Пять лет назад, когда Марк руководил раскопками в дельте, одна коза убежала из близлежащего поселка и забрела на гумно соседней деревни. Оскорбленный феллах в бешенстве примчался к хозяину козы и обрушил на него нескончаемый поток брани. На шум поспешили друзья и родственники, многие из них прихватили с собой тяпки и мотыги. Кто-то кого-то нечаянно толкнул, в ответ последовал удар. Дело дошло до рукопашной, и мамуру пришлось прислать полицейских, чтобы утихомирить разбушевавшихся драчунов. Ночью, когда все уже успокоились, кто-то тайком пробрался в деревню и перерезал козе горло. Через день был отравлен буйвол того самого феллаха, на чье гумно забрела коза. Затем последовали два дня кровавой войны, когда обе деревни подняли своих мужчин на защиту семейной и родовой чести. Двое мужчин были убиты, еще трое других — опасно ранены, и полицейским мамура пришлось оставаться в деревне до тех пор, пока обиды не забылись, а на это потребовался целый год.

Марк окинул взглядом крестьян, темнокожих, коренастых феллахов из Эль Тиль, которые столпились вокруг гостей. Мужчины были одеты в длинные грязные галабии и ходили босиком, а когда они улыбались, то было видно, что во рту у них не хватает многих зубов. Женщины носили выцветшие хлопчатобумажные платья до пят, разноцветные пластмассовые браслеты на запястьях, а на головах — длинные черные платки, которыми они быстро прикрывали лицо, пряча его от глаз иностранцев. Многие из них были беременны, другие держали младенцев на руках, в то время как еще несколько ребятишек цеплялись за подол юбки. У большинства женщин волосы были выкрашены хной в рыжий цвет, а глаза густо обведены сурьмой.

Марк старался не смотреть подолгу ни на одну из женщин, так как отец, муж или брат мог увидеть в этом оскорбление и тут же выплеснуть свой гнев как на Марка, так и на женщину.

Он внимательно рассматривал лица людей. Марк знал, что большинство египтян, даже деревенские феллахи, принадлежали к древнейшей расе, которая в течение тысячелетий, отгороженная от мира горами и пустыней, сохраняла свои первобытные черты. Ее типичные признаки: вытянутые череп и лицо, узкий лоб, выступающие скулы, большой нос и сильная нижняя челюсть — едва ли изменились за пять тысячелетий. Они не смешались ни с греками, ни с римлянами, ни с арабами, ни с турками. Эти люди, которым удалось, несмотря на проникновение ислама и христианства, сохранить свои древние традиции, не только работали и жили так же, как их праотцы, но и внешне остались точно такими же. Как прямые потомки крестьян, населявших долину Нила в древние времена, феллахи из Эль Тиль принадлежали к народу, который некогда обрабатывал здесь землю для себя и для фараона. Они были народом Эхнатона, не изменившимся и не поддающимся изменениям.

Взволнованный шепот пробежался в толпе, когда на пороге дома появился пожилой мужчина с длинной седой бородой, которого Марк уже однажды видел. На нем была белая галабия и сандалии, при ходьбе он опирался на деревянную палку. На голове умды красовалась белая вязаная шапочка — знак того, что он совершил паломничество в Мекку. Толпа затаив дыхание, боязливо-почтительно смотрела на старика, когда он, подобно библейскому патриарху, освещенный лучами солнца, вышел из дому, на мгновение остановился, а затем горделиво опустился в плетеное кресло, стоявшее у дверей. Умда был здесь кем-то вроде короля.

— Ах-лаан ва салаан, — выкрикнул он старческим хриплым голосом.

Марк ответил на приветствие и добавил:

— Саббах ин-нуур.

Старик благосклонно улыбнулся и поднял костлявую руку. Тотчас из дома вышла молодая женщина с закрытым лицом и медными браслетами на руках и ногах. Она держала в руках медный поднос, на котором стояли стаканы с чаем.

Когда Марку почтительно поднесли поднос, он взял в руки свой чай, налитый в простой стакан. Еще не попробовав его, он заранее знал, что напиток будет отвратительно сладким. Слой сахара осел на дне стакана. Марк сделал небольшой глоток, облизал губы и похвалил по-арабски:

— Какой изысканный вкус. Это лучший чай из тех, что мне доводилось когда-либо пить.

Умда лукаво улыбнулся, показав при этом скрывавшиеся за белой бородой темно-коричневые зубы, и ответил:

— Да простит меня Аллах за то, что я подаю моему достопочтенному гостю чай, который недостоин даже осла, но это лучшее, что я имею.

Марк, знавший, что это был чай из специальных запасов умды и что его жена потратила все утро на то, чтобы приготовить его по всем правилам кулинарного искусства, ответил:

— Я недостоин его пить.

Из дома вышла женщина и остановилась рядом со стариком. Она была невысокая и тоже довольно старая, ее рыжие волосы у корней были белыми, а лицо походило на смятый пергамент, однако руки были покрыты оранжевой краской, а на запястьях позвякивали золотые браслеты. Она была самой почитаемой женщиной в Эль Тиль, чем вызывала зависть всех остальных крестьянок.

— Это моя жена, мать Ахмеда, — представил ее умда.

Марк ограничился вежливым поклоном в ее сторону — чужеземец не должен оказывать чрезмерное внимание женщине. У феллахов было принято называть женщину не ее собственным именем, а по имени ее старшего сына.

Затем умда обратился к остальным мужчинам группы Марка, лично поприветствовав каждого из них, при этом на обеих женщин, Алексис и Жасмину, он вообще не обратил внимания. Свою речь он закончил словами: