Селеста Брэдли - Семь грехов куртизанки

— Не прикасайся ко мне, — скомандовала я. — Хватайся за кронштейн над головой и не отпускай его.

Он стиснул челюсти. Я видела, что в нем зреет протест. Мои ногти чуть сильнее впились в его ягодицы, а горячий язык властно прошелся по гладкой округлой головке члена. Его руки взлетели к кронштейну, глаза закрылись, и он откинул голову назад, преисполненный удовольствия до такой степени, что на спор сил уже не было.

Я не могла оставить такое послушание без награды. В качестве поощрения я опять взяла член в рот и одним глубоким, влажным рывком погрузила его до предела.

Если бы я своими ушами не слышала, как этот животный вой сорвался с губ Сударя, я бы ни за что не поверила, что его издал человек.

Теперь, когда я получила предмет изучения в свое полное распоряжение, мой мир сузился до двух составляющих: его члена и моего рта. Пока он выгибался и корчился надо мной, я истязала и ублажала его столько, сколько мне было угодно. Я не раз чувствовала, как пульсация его толстой вены учащается. В такие моменты я переставала сосать и облизывать и до половины выпускала его из губ. Крик, который он при этом испускал, с каждым разом становился все отчаяннее.

Это было жестоко. И меня это радовало. Я по собственному опыту знала, что, когда я наконец позволю оргазму захлестнуть его, ощущение будет в десять раз ярче, поэтому без зазрения совести продолжала свою беспощадную игру. На этой неделе он заставил меня пережить много болезненно-томительных минут, и сейчас я была не склонна облегчить его участь.

Только когда мои собственные челюсти и рот, не привыкшие к такого рода деятельности, начали протестовать, я решила наконец загнать этого изможденного жеребца в стойло. Удвоив ласку, которой я окружала мошонку и твердое пульсирующее место сразу за ней, я впустила член глубоко в горло. Наращивая темп, я даже позволила Сударю двигать бедрами мне навстречу, помогая всаживать и вынимать, пока я сосала и облизывала его снизу.

В какой-то момент я подняла глаза и посмотрела на него, большого и сильного, но абсолютно беспомощного в своей похоти. Его нагое мускулистое тело переливалось рябью напряжения в пламени единственной свечи, поблескивало потом долгой муки, туго натянутое и колеблющееся между моим сосущим ртом и его собственными пальцами, добела вцепившимися в кронштейн. Голова Сударя была запрокинута назад, из губ вырывались беззвучные мольбы и стоны, настолько полные гортанной, хриплой просьбы, что я поняла: пора позволить ему взорваться.

Его яички в моих руках стали твердыми, как камень, и я инстинктивно заглотила член поглубже. Он распух до таких невероятных размеров, что я испугалась, как бы у меня не лопнули челюсти. Сударь испустил глубокий, беспомощный рев, и его член неистово забился у меня во рту.

Я была чересчур полна им, чтобы дышать. Я держалась на одной только силе воле, позволяя сперме стекать в горло, хотя у меня уже начинало темнеть в глазах. Когда стоны Сударя утихли до беспомощных прерывистых вздохов, я наконец отодвинулась от него, позволив все еще возбужденному члену выскользнуть из моих распухших губ. Покидая меня, он оставил на моем языке тот самый резкий восхитительный вкус.

Сударь отпустил перекладину над головой и рухнул на колени рядом со мной. Так мы и стояли на ковре, привалившись друг к другу. Сударь нежно обхватил ладонью мою ноющую челюсть и уронил влажный лоб мне на плечо. Несколько мгновений мы просто наслаждались тем, что снова можем нормально дышать.

Потом он поднял голову и обеими руками смахнул мои растрепанные волосы с лица, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Что на тебя нашло?

Его голос был хриплым от недавних утробных криков.

Я облизала набухшие губы.

— Ты заслужил.

Он тихо усмехнулся.

— Заслужил муку или наслаждение? — Его большой палец скользнул по моим губам, заглушая мой ответ. — Забудь. Не думаю, что хочу это знать.

Я устало улыбнулась.

Вот именно, мой милый Сударь.

На седьмой урок я приехала в дом Лебеди засветло, нисколько не заботясь о том, что меня хватятся в доме тетушки Берил. Это уже не имело значения. С меня было довольно родственников, я намеревалась уведомить их о своем победном грехопадении на следующий день. Мой домик был уже полностью обставлен, и Роберт согласился на все условия, которые озвучила от моего имени Лебедь. Свет уже гудел сплетнями о новой куртизанке.

Все было готово, но я соскучилась по Лебеди. За неделю мы виделись всего однажды, когда она сообщила мне, что Сударь не пришел. Каждый раз, когда я приезжала к ней в дом или просыпалась в нем, она либо была в городе, либо занята.

Сегодня вышло иначе. Лакей Лебеди без колебаний провел меня в гостиную, но хозяйки там не оказалось.

Не зная, куда себя девать, я побрела в «свою» комнату и стала слоняться по ней.

Кожаные ремешки исчезли с рамы балдахина. Комната выглядела так, что ее мог занять любой уважаемый гость. В стенах, занавесях и коврах не было и намека на грешные наслаждения и распутство, свидетелями коих они недавно были.

Только моя память сохранила их следы.

Я села на кровать, в которой провела столько удивительных, невероятных часов, и погладила ладонью атласное покрывало. Потом я опустилась на подушки и представила, как мой будущий новый любовник Роберт выгибается надо мной и ловит губами воздух.

Получилась довольно приятная картинка, особенно когда я надела на Роберта маску.

К моим губам прильнули чьи-то теплые губы. Я открыла глаза и увидела, что в комнате темно и горит только одна свечка на камине.

Сударь сидел рядом со мной на постели с тихой улыбкой на губах. Он выглядел задумчивым и чуть-чуть… печальным. Как будто под одной маской спала другая.

Впрочем, передо мной был мужчина, который умел быть именно таким, каким его хотела видеть женщина. Он играл свои роли так же искусно, как Лебедь и как, надеюсь, я сама.

Если женщина хотела видеть в его глазах любовь, она могла убедить себя, что она там есть. Если она ждала от него грусти при расставании, я нисколько не сомневалась, что та поблескивала в его темных очах.

Поэтому я пресекла попытку наивно-романтичного уголька надежды разгореться в моем сердце и непринужденно улыбнулась Сударю.

— Начнем урок?

Он поднял мою голову за подбородок, и оптический обман рассеялся. Встав, он помог мне выбраться из постели и, не отпуская мою руку, повел через комнату к высокому зеркалу.

Расположив меня лицом к стеклу, Сударь остался позади, так что наши взгляды встречались в отражении.

— Седьмой грех, — проговорил он мне на ухо своим бархатным шепотом, — это гордыня.

Потом он раздел меня, снимая все от булавок в волосах до чулок. Он не разрешал мне участвовать, обихаживая меня, как слуга, — слуга, чьи прикосновения были до неприличия долгими. Я наслаждалась чувственностью его ласки. Когда я осталась абсолютно голой, с небрежно рассыпавшимися по плечам волосами и сморщенными от прохлады сосками. Сударь опять встал у меня за спиной.

Опустив согревающие ладони мне на плечи, он вновь повернул меня лицом к зеркалу.

— Ты великолепна, — сказал он. — Твоя красота неоспорима, но ты гораздо больше, чем молочная кожа и горящие глаза. За те короткие дни, что мы провели вместе, ты показала мне мудрость, радость и непринужденную отвагу, которые живут внутри тебя.

Его ладони скользнули вниз по моим рукам. Я расслабилась в его теплых, надежных объятиях. Он погладил меня по животу и обнял за талию.

— Ты наделена огромной мощью, Офелия, ты пышешь силой и храбростью.

Он склонил темноволосую голову, чтобы поцеловать меня в шею. Я подняла руку и утопила пальцы в его густой шевелюре.

— Молю, — пробормотал он в мою кожу, — не позволяй никому из людей выкорчевывать эту неукротимую волю из твоего щедрого сердца.

Тут я повернулась к нему в поисках поцелуя. Я каждую секунду жаждала любого аромата и любого прикосновения, которые Сударь мог дать мне этой ночью, ибо знала, что, когда наше время истечет он вернется к своей покровительнице, а у меня появится Роберт.

Наш последний урок.

Я гордилась. Я сумела достичь того, что считала невозможным. Я стала блудницей, художницей наслаждения, бунтаркой. Мятежником, который мечом прокладывает себе дорогу.

Я стала куртизанкой.

Глубокой ночью, когда угли превратились в пепел, а пламя свечи захлебнулось в лужице талого воска, я глубоко и удовлетворенно вздохнула.

Большая мужская рука поднялась по моему обнаженному бедру.

— Я научил тебя всему, что умею, — прошептал он на ухо, обжигая его горячим дыханием. — Завтра ты выберешь своего первого любовника. — Он поцеловал меня так нежно, как ни разу не целовал за все семь ночей наших изысканных наслаждений. — Ты уверена, что хочешь этого? Став куртизанкой, ты уже никогда не вернешься к прежней жизни.

Я забросила локоть ему на шею и поцеловала его со всем умением и уверенностью, которые он дал мне, наставляя в семи грехах куртизанки.

— Я знаю, чего хочу. Только будучи куртизанкой, я смогу обрести подлинную свободу и стать хозяйкой своей судьбы.

Он кивнул. По-моему, немного печально.

— Да будет так. Я оставляю тебя, милая ласточка.

Я вернулась в гнездо из шелковых простыней уже не той женщиной, которой впервые на них легла. Я с улыбкой смотрела вслед Сударю, хотя мое сердце если и не разбилось, то немного надкололось. Он столькому меня научил, а я даже не узнала его настоящего имени.

Наутро я нашла на подушке сияющее черное перо.

Пришло время начать новую жизнь.

Ласточка встала на крыло.

Бостон, наши дни

«Это всего только шаг, — сказала я себе, — один шаг вперед или один шаг назад. И мне решать, каким он будет».

Моя ладонь застыла над ручкой. Сердце неровно забилось. Разве я не ждала этой минуты? Разве не мечтала о свободе и праве самой вершить свою судьбу? Разумеется, да. Только в своих детских мечтаниях я не учла, что у свободы есть цена и разменной монетой в этом торге служит риск.

Да будет так. Я открыла дверь и переступила порог, не зная, в какой мир вхожу. Станет ли этот шаг началом новой, полнокровной жизни или обернется сознательной и роковой ошибкой?

Пайпер положила список Бренны на край кровати рядом с чудовищно непрактичным розовым комплектом «лифчик плюс трусы», цена которого могла покрыть целый день в Кейпе[18] вместе с парковкой, хот-догами и карамельным мороженым фирмы «Четыре моря».

Белье стало последним штрихом потребительской оргии, которая длилась целую неделю и которую Бренна окрестила «перерождением» Пайпер. Нарциссическая вакханалия включала в себя отбеливание зубов, покупку новых дизайнерских очков и первых в ее жизни контактных линз, а также радикальную стрижку и покраску волос, чистку и отшелушивающий массаж лица, выщипывание бровей и восковую эпиляцию зоны бикини; был приобретен мешок дорогой косметики, дополненной инструкциями, каким чудом воспользоваться щипцами для подкручивания ресниц, не оцарапав при этом роговицу. Потом началось обновление гардероба: приталенные блузки, сшитые на заказ юбки, брюки и даже несколько облегающих платьев, повлекшее за собой покупку пяти пар непрактичных туфель, набора модных сумок (никогда не называй их «дамскими сумочками», объяснила Бренна) и таких аксессуаров, как серьги, браслеты и шарфы.

Теперь Пайпер понимала, что погоня за красотой была самой настоящей работой. Удивительно, как Бренна выкроила время, чтобы защитить докторскую диссертацию. А еще это было дорогостоящим хобби. Для своего преображения Пайпер пришлось выкачать из фонда бабушки Пьерпонт шестизначную сумму, что было безрассудным решением, ибо эти деньги служили ей последним буфером от нищеты в случае потери работы. И каков результат всех ее усилий и затрат? Взгляд девушки метнулся к новому высокому зеркалу, привинченному к стене ее спальни. Она загляделась на собственное нагое отражение.

Она по-прежнему себя не узнавала. Да, она уже не ахала при виде существа, которое смотрело на нее из зеркала, но по-прежнему настороженно относилась к женщине с убийственно зелеными глазами, сияющей кожей и блестящими упругими завитками темно-каштановых волос. Ей стало интересно, давно ли у женщины в зеркале такие гладкие плечи и изящные ключицы. Она недоумевала, как эта женщина умудрялась последние десять лет бегать по Бостону, втискивая свой бюст размера 8 °C в спортивные лифчики размера 75В. Она не могла вспомнить, почему эта женщина раньше была категорически настроена против контактных линз, помады и туши для ресниц.