15

Без пятнадцати три Маркус спустился к пляжу – на первый урок виндсерфинга. Салли записали на теннис к тренеру Жилю в половине четвертого. Как только Маркус исчез из поля зрения, Салли принялась придумывать предлог отказаться.

Она уже собиралась на скудном французском поведать администратору, что перегрелась на солнце и у нее кружится голова, как кто-то постучал ее по плечу. Подумав, что Маркус решил проследить за ней, виноватая Салли подпрыгнула на три фута.

– Салли Мер-шан? – проговорил Жиль. Он произнес последний слог ее фамилии как «шан» – «петь» по-французски.

Салли виновато кивнула.

– Я только хотела сказать администратору, что…

– А я жду не дождусь, когда же вы придете, – произнес Жиль. – Готовы поиграть в теннис?

– Вообще-то именно об этом я хотела поговорить… – снова попыталась объяснить Салли.

Жиль склонил голову набок, притворяясь, будто не понимает, что она пытается увильнуть.

– Протяните руки, – приказал он.

Салли не могла не подчиниться. Жиль вложил в одну руку теннисную ракетку и выдал старательно отрепетированную остроту:

– По-моему, вы хотите подержать мои мячики. Девушка-администратор покачала головой и повернулась к следующему туристу в очереди: эту сцену она наблюдала уже тысячу раз. А Салли Мерчант последовала за Жилем к теннисным кортам, как крыса за играющим на флейте Крысоловом.


Как банально. Влюбиться в теннисного инструктора. Правда, с самого начала урока Жиль вел себя скорее как порнозвезда, играющая тренера по теннису, чем как настоящий спортивный инструктор. Кроме Салли и Жиля, на корте никого не было. Стянув фирменную толстовку «Эгейского клуба», Жиль даже не придержал футболку, и его литые, как у атлета, мускулы открылись Салли во всей красе. Не то что мягкий круглый живот Маркуса… И в начале урока Жиль не встал по другую сторону, а включил автомат, выпускающий мячи в направлении Салли, а сам пристроился рядом с ней, чтобы проверить технику. Она пропустила все мячи до одного.

Сначала он встал рядом, но потом пристроился сзади. Обхватил руками ее тело, показал, как нужно держать ракетку для хорошего удара справа. Он двигался и ударял вместе с ней, будто их тела слились в единое целое. Неудивительно, что Салли по-прежнему не отбила ни одного мяча. Разве можно следить за мячом, когда большие загорелые руки Жиля держат ее запястья, когда его сильные загорелые бедра плотно прижаты к ее телу, а золотистые волосы на ногах щекочут ее голые лодыжки и от этого она невероятно волнуется?

– Так принято обучать теннису во Франции? – спросила Салли с нервным смешком.

До сегодняшнего дня ее опыт игры в теннис ограничивался школьным клубом: тридцать детей от семи до двенадцати лет выстраивались в длинную шеренгу и по очереди подавали мяч через сетку мужчине пятидесяти с лишним лет, который утверждал, что когда-то чуть не попал на Уимблдон. Терри Эллиот – так звали тренера – был похож на человека нормального роста, которого ударили по голове молотком, отчего он сплюснулся и одновременно раздался в ширину. Проходив в клуб три года, Салли не верила, что тренер по теннису может быть привлекательным. Если бы Терри Эллиот стал объяснять ошибки подачи, положив подбородок ей на плечо… Фу. Даже думать противно!

– Медленно. Еще медленнее… – произнес Жиль, растягивая слова. – Lentement. Повторим.

Автомат выплюнул еще один маленький желтый шарик, и он отвел ее руку назад. Салли видела, как ракетка впервые за полчаса соприкоснулась с мячом, но ее руки ей как будто не принадлежали. Мяч пролетел через сетку и приземлился в дюйме от задней линии. Идеальный удар.

Но вместо того чтобы снова свести руки Салли в первоначальное положение, Жиль развернул ее к себе, и она уткнулась лицом ему в грудь.

– Молодец. – Он прижал ее плотнее. Салли смущенно прикрывалась ракеткой, словно маской, а когда он отпустил ее, в изумлении попятилась назад. Но Жиль все еще улыбался, будто это совершенно естественно – прижимать незнакомого человека так близко, что волосы на груди попадают ему в нос, стоит только вздохнуть!

– Удар слева, – объявил он.

Салли пригладила волосы. Она была уверена, что этот негодяй над ней смеется. Наслаждается ее смущением. Наверняка он проделывает то же самое с каждой женщиной, что приходит на тренировку. Так оно и есть. Что ж, над ней ему посмеяться не удастся. Она отличается от других туристок, которым не терпится перепихнуться с мальчишкой, что годится им в сыновья. Но в то же время, когда Жиль сказал, что у нее есть потенциал, у Салли по коже пробежали мурашки, и это было очень приятно.

– Вы неправильно держите, вот так, – сказал Жиль и снова встал позади нее, обхватил ее руками, чтобы поправить положение пальцев на рукоятке ракетки.

– Так-то лучше, – промурлыкал он. И так действительно было лучше.

16

Каждый день в «Эгейском клубе» проводились тематические вечера. Во вторник была черно-белая вечеринка. Все аниматоры с головы до пят одевались в черное и белое, и во время вечернего шоу Пьер, инструктор по танцам, и Элоиза, которая днем работала фотографом, исполняли песни из хитового мюзикла «Шахматы».

В четверг проводились красно-белые вечеринки. Аниматоры наряжались в красное-белое – цвета турецкого флага. На сцене выступала местная танцевальная группа, путешествующая из отеля в отель с программой турецких народных танцев. В пятницу был торжественный вечер, так как на следующий день уезжали французы – основное население отеля. Жиль показывал фокусы и в конце вечера обычно распиливал пополам одну из счастливых туристок, с которой ему довелось позабавиться предыдущим вечером.

Но хуже всего приходилось в среду. В среду была вечеринка в стиле семидесятых. Курица в вине. Мясо по-бургундски. Клубничное бланманже. К счастью для шеф-повара, этот повсеместно забытый десерт до сих пор пользовался популярностью в Турции, и что только повар не вытворял с розовой массой… В центре вечернего стола в среду всегда высилась гора бланманже, украшенная зелеными глазированными вишенками. Акселя подташнивало при одной мысли о трясущемся монолите с синтетическим ароматом клубники, и он никогда не мог понять, почему уже к восьми часам бланманже съедают подчистую.

Но было кое-что и похуже ужина: шоу в стиле семидесятых и, естественно, костюмы семидесятых годов. В выцветших джинсах-клеш и распахнутой замшевой жилетке Жиль был похож на секс-машину. Хотя, по правде говоря, с завистью думал Аксель, Жиль был бы секс-машиной, нарядись он хоть в саван. «Гоу-гоу герлз» тоже выглядели весьма миловидно в разноцветных струящихся блузах и с крупными цветами в волосах. Но Акселю не так повезло – ведь в этом сезоне он последним прибыл на генеральную репетицию. Лучшие костюмы уже разобрали, и Акселю приходилось каждую среду щеголять в коричневом нейлоновом костюме, который кто-то отыскал в одном из лучших магазинов мужской одежды Бодрума.

На шоу в среду вечером аниматоры пели под фонограмму хиты семидесятых. Жиль десять минут обнимал за талию инструкторшу по аэробике – они изображали Бенни и Агнету из «Аббы». Но Акселю не пришлось бормотать слова любви косой администраторше Клер. Оглядев пеструю команду, с которой придется работать в этот сезон, Мелоди, хореограф, принялась восторженно прыгать на месте: она придумала Акселю идеальную роль.

– Ты – вылитый он.

– Кто? – изумился Аксель.

– Джим Моррисон из группы «Дорз»? – саркастически предложил кто-то из угла комнаты.

– Саймон и Гарфанкель, – объявила Мелоди. – Не коротышка, а тот, второй, Гарфанкель. Точно, Аксель, ты вылитый он. Такой тощий. И с залысинами.

И вот теперь каждый вечер в среду Аксель выходил на сцену и открывал рот под фонограмму «Моста над бурной рекой», обнявшись с турецким парнем, работавшим на кухне. Турецкий парень был единственным коротышкой во всем отеле и более-менее сходил за Пола Саймона. Аниматоры держали на ветру зажигалки и покачивались в такт музыке.

Акселю хотелось рыдать.


Мелоди и не догадывалась, что для Акселя Раданна песня Саймона и Гарфанкеля имела особое значение. Она не догадывалась, что именно эта песня играла в кафе в тот день, когда они с Натали полюбили друг друга.

Натали. Закрыв глаза, он видел ее такой, какой повстречал в первый раз. Она шла по улице Сен-Жермен недалеко от университета Сорбонны, и тусклое осеннее солнце играло в ее волосах красно-золотыми бликами. В зеленой мини-юбке от Агнес Би, плотных черных колготах, в которых ее ноги казались бесконечными, и замшевых черных сапогах до колен. Вокруг шеи был повязан забавный полосатый шарф по тогдашней моде. И она улыбалась Акселю. Это было прекрасно. Позднее он узнает, что она просто плоховато видела сквозь свои сексуальные кругленькие очки.

Но разве можно было сокрушаться, что она приняла его за кого-то другого? Ведь именно эта ошибка свела их вместе в тот день! Обнаружив, что Аксель вовсе не ее приятель, Натали, будучи вежливой, извинилась за то, что ввела его в заблуждение своей улыбкой. И извиняясь, заметила, что у них с Акселем одинаковые учебники по биологии. Значит, они ходят на одни и те же занятия медицинского факультета Парижского университета, куда Аксель недавно поступил.

Натали никак не могла разобраться с работой эндокринной системы. Аксель предложил помочь. Она ответила, что не стоит так утруждаться. Наверное, он занят. Он ответил, что ему совсем не трудно. Она сказала, что просто поразительно, как это они раньше не встретились: она уже думала, что добрых людей не бывает. Когда он сможет с ней позаниматься?

Может, прямо сейчас?

Аксель, который в жизни был на свидании всего один раз (с непроходимо тупой племянницей сотрудницы его матери), не мог поверить, что ему так повезло. Он думал провести тот вечер, переписывая конспект утренней лекции, а вместо этого просидел в кафе, куда раньше стеснялся приходить, так как там бывали только самые модные студенты. Когда они вошли, заиграла песня – «Мост над бурной рекой».

Двое парней поздоровались с Натали по имени. Она вела Акселя сквозь прокуренный сумрак к своему любимому столику в глубине помещения. Раньше Акселю никогда никто не завидовал, но сейчас эти двое парней явно испытывали к нему недобрые чувства. Натали была идеалом, который Аксель уже отчаялся найти – красива, умна и явно неравнодушна к нему.


Она заказала две чашки черного кофе. Он всегда пил кофе с молоком, но постеснялся признаться. Пока он изучал непонятные ей вопросы, она предложила ему сигарету. Он не курил, но решил, что самое время научиться. Если Натали и догадалась, что до этого он никогда не держал во рту сигареты, то промолчала. И не посмотрела на него с удивлением, когда он, как хомяк, набрал полные щеки дыма, боясь пустить его в легкие, и выпустил, словно дельфин фонтанчик воды, не в силах удерживать дольше.

А потом, словно почувствовав, что призрак мертвого поэта стоит за его спиной, Аксель раскрыл рот и произнес первую строку стихотворения Бодлера – прежде чем от робости у него отнялся язык.

– О toison, moutonnant, jusqu'a…[9]

Натали опустила ручку и уставилась на него.

– Почему ты это сказал? – спросила она.

– Потому что у тебя очень красивые волосы, – выпалил он. – Прости. Просто они напомнили мне стихотворение «La Chevelure»…[10]

– Я знаю это стихотворение. Это Бодлер. Ты процитировал мне Бодлера! А я как раз сидела и думала, как же ты на него похож. Невероятно. Студент-медик, который разбирается в поэзии и к тому же похож на моего любимого поэта.

Никогда в жизни Аксель не был так рад, что его сравнивают с сифилитиком из девятнадцатого века.

Потянувшись через стол, Натали взяла его за руки и засмеялась:

– Аксель Раданн. Вдруг ты и есть мужчина моей мечты?


Они впервые поцеловались на могиле Бодлера на кладбище Монпарнаса. Аксель был уверен, что его герою это бы понравилось. Идеально романтичный момент, положивший начало идеально романтичным шести неделям. Когда спустя три дня после того первого поцелуя в его маленькой каморке на чердаке Натали лишила его девственности, ему показалось, что крылья летучей мыши, украшающие могилу его готического героя, вознесут его на небеса.

– Я люблю тебя, – прошептал он, когда Натали опустила голову ему на грудь.

– Мы никогда не расстанемся, Аксель, – ответила она. – Клянусь тебе.

* * *

Потом появился Эд Уайзмен.

Студент Гарварда Эд Уайзмен приехал по студенческом обмену из Висконсина. Полная противоположность мрачному угрюмому Акселю, Эд был воплощением жизнерадостности и света. Сперва его даже прозвали «мальчик с рекламы „Колгейт"». Его сверкающие белоснежные зубы не знали, что такое дым нефильтрованных сигарет или крепкий эспрессо. Сначала и Натали над ним подшучивала, смеялась над аккуратными светлыми волосами Эда и его отглаженной школьной формой. Говорила, что он как ходячая картинка из каталога. Но под отталкивающей внешностью пай-мальчика скрывался мозг размером с ферму его дедушки (как он потом поведал Натали, ферма была побольше Прованса). И в отличие от остальных американских студентов, он свободно говорил по-французски. Спустя две недели после знакомства он слово в слово, без акцента повторил язвительную оценку, которую Аксель дал ему по приезде.