— Ты о чем это? — спросила Алена, хотя ей было все равно.

Юлька на том конце провода насторожилась, но виду не подала.

— Я вас хочу! В смысле видеть! Мы второй этаж закончили, Влад горку поставил, говорит, надо опробовать. И вообще, я пирогов напекла на целую роту! И нечего вам в городе сидеть, пока каникулы! А Балашова на работу Влад может отвозить.

Алена с трудом соображала, о чем говорит подруга. Только последняя фраза и отложилась в голове.

— Балашова никуда отвозить не придется. Он теперь сам по себе.

— Поругались? То-то я слышу, голос у тебя того… печальный. Вам просто отдохнуть друг от друга надо, вот и все. Собирайся давай, мы сейчас приедем.

И решительная Юлька нажала отбой.

Куда собираться? Зачем? Кто приедет?

Алена не стала думать. Она вспомнила, что по утрам правилами установлено умываться, чистить зубы, делать зарядку и есть обезжиренный творог.

Хорошо, когда точно известно, что надо делать.

Ташка еще не встала, когда прогремел звонок в дверь и в прихожую ворвался тайфун.

— Ну, что? У меня пироги остывают! Фу, зачем ты эту гадость жрешь? Аппетит, блин, только перебила! Где Ташка?

Пока Юлька металась по квартире, расталкивая сонную Наташку, разыскивая Аленины джинсы и безостановочно тарахтя, Алена сидела в пижаме за кухонным столом и жевала творог.

Действительно, гадость.

Как это Юлька догадалась?

Как она догадалась приехать именно сейчас, когда сегодняшний день так пугает, а завтрашний — не нужен совсем?!

У Юльки с Владом они прожили целую неделю, и временами Алена думала, что это похоже на бегство.

— У нас в салоне ремонт затеяли, — объявила Юлька, — так что на несколько дней я свободная женщина! Это надо отметить!

И они отмечали. Алена несколько раз пыталась воспротивиться, но сил у нее практически не было, да и остановить подругу, которая решила устроить праздник каждый день, не представлялось возможным. Юлькино представление о празднике было весьма экзотичным. С раннего утра она волокла Алену с Ташкой на пробежку во двор. Влад потешался, глядя на них из окна, и демонстративно откусывал здоровенный кусок пирога, и громко прихлебывал ароматный чаек. Волей-неволей тянуло позавтракать. Наскакавшись вокруг яблонь, Алена неслась на кухню, будто там ожидала ее последняя спасательная шлюпка на «Титанике».

Днем у Юльки были намечены культпоходы.

— Пока есть время, надо просвещаться! — грозно сдвигала она брови, едва заслушав слабые возражения подруги. — И ребенку на пользу пойдет! — добавляла последний убийственный аргумент.

Ребенок прятался на чердаке, не желая просвещаться. Но после парочки таких походов перестал. Культурно обогащаться Юлька предполагала никак не в Драматическом театре или в галерее Савицкого. И даже в Музей одной картины вести Алену с Ташкой не собиралась.

Все было намного проще. И интереснее.

Набрав бутербродов, они забивались в пригородный автобус и ехали куда глаза глядят. И глаза глядели, глядели, и наглядеться не могли. Алена, конечно, знала, что край родной богат всяческими красотами, и на экскурсии ездила, как все в пятом классе и еще, кажется, в девятом. Или в шестом тоже?

Когда кажется…

Голова становилось пустой и легкой, когда на горизонте вставали плотные леса, а перед ними лежал простор коротко стриженных полей, золотые травы, прижатые к земле, паутинки дорог, развалины монастырей, воскрешенные церкви, бревенчатые избы, откуда валил дым и доносился визг пилы, лениво бредущая корова в веселеньких пятнах по бокам, широкие звонкие ручьи, срывающиеся с холмов. И не было больше ничего на свете. Только это приволье, взволнованное осенними ветрами.

Алена думала, что не любит осень.

Что она знала об осени?

И что она знает о себе?

Была уверена, что все. Ведь давным-давно сделана работа над ошибками — кропотливо, очень-очень старательно, с высунутым языком и капельками пота на висках. Все учтено, законспектировано, разложено по полочкам.

Правда, оставались еще мечты.

Она старалась запихнуть их подальше, но они норовили вылезти на первый план, хватали ее за руки, пихали в спину, подгоняя и сбивая с намеченного пути.

Вкрадчивым шепотом осенней листвы и густого дождя, воспоминаниями о том, чего не было, случайной упоительно нежной мелодией они предлагали другой, совсем другой путь. Вдоль набережной Сены в белом пальто. В то кафе, где можно дождаться чуда.

А ей было до тридцати лет уже всего-ничего, и она не верила в чудеса.

Оказалось, правильно делала.

Какие еще чудеса, если она не нужна собственному мужу?! Любимому мужу, вот как.

Нельзя, нельзя об этом думать! Она умеет забывать, разве нет?

Она будет есть Юлькины пироги, дышать осенью, смотреть на горизонт, где рыжеют холмы, и все само собой пройдет.

Вечерами топили баню — маленькую, старенькую настоящую баню, привалившуюся боком к забору между Юлькиным двором и соседским.

Ташка фыркала и визжала, убегая от Юльки с веником. Алена сидела на раскаленной лавке, закрыв глаза. Пожалуй, она могла бы просидеть так всю жизнь. Но в дверь начинал долбиться Влад, и Юлька спохватывалась, орала, что так долго париться нельзя, и пироги, должно быть, сгорели давным-давно, и самовар поспел, хотя, конечно, вовсе не самовар это был, а обыкновенный чайник. Они выползали, рассаживались за столом, пили чай из обыкновенного чайника с необыкновенными пирогами, и все казалось не так уж страшно.

Если кажется, нужно что? Вот то-то и оно.

И все-таки она иногда забывала, что рано или поздно придется возвращаться и привыкать к двум тарелкам на столе, к пустым полкам в шкафу, к свободному пространству в постели.

Можно было рассказать об этом подруге и остаться в ее доме на всю жизнь.

Очень конструктивная идея.

Как странно и страшно думать, что собственная квартира — обожаемая до последнего гвоздика! — кажется теперь отвратительной.

Если кажется, то что?..

* * *

Он торчит здесь уже вторую неделю и будет торчать еще неизвестно сколько! Вся жизнь коту под хвост! Все планы в тартарары!

Ха-ха, он прячется под юбкой у бабы! Бабы, доступной любому, у кого в кошельке завалялась лишняя сотня баксов. Подумать только!

Он хрюкнул в стакан, едва не расплескав водку.

Очень смешно, очень.

Аж в голове трещит от хохота! Или это похмелье?!

А как все здорово начиналось!.. Он все время смаковал эти воспоминания и кусал губы в бессильной злости, оттого что не может их вернуть. Наверное, он отдал бы все на свете — а что у него есть-то?! — чтобы отыграть назад. И провести свою партию совсем иначе, и получить все, что заслужил и о чем так долго мечтал!

Может, зря он испугался?

Может быть, стоило подчиниться правилам игры, не валять дурака, не паниковать раньше времени… Ага, и ждать пули в затылок. Или, в лучшем случае, щелчка наручников.

Нет, он все сделал правильно. По крайней мере, он жив и здоров, и пока никто не собирается упечь его за решетку.

Те бравые ребята, что остановили его у вокзальной кассы, вряд ли подсуетились бы, если бы он оказался под колпаком. Им-то плевать. Их интересовало только одно — «Русский дом». Все, что происходит и будет там происходить. Все, чем дышит Кирилл Иванович Панин, будь он трижды неладен!

Вот кто их по-настоящему волнует!

Он подчинился, куда ему было деваться в самом деле! Не вырываться же силой! Они проводили его до дома, не считая нужным теперь устраивать банальную слежку.

И всю дорогу Балашов обдумывал план побега. И мало-помалу его возмущение сдувалось, словно мыльный пузырь. Остался только страх. Страх, который подзуживал и сбивал с ног четкой формулировкой: «Тебе некуда деваться!».

Почему? Да потому! С чего он взял, что можно вот так просто смыться и жить себе припеваючи в каком-нибудь тихом городишке? Кто ж его отпустит?

С другой стороны, не станут же они нести круглосуточное дежурство на вокзалах!

Однако на прощание конвоиры подтвердили его опасения, весьма убедительно объяснив, что скрываться от них бесполезно. Они всего-навсего назвали фамилию. Балашов наконец-то узнал, кому обязан честью, и это было последним, сокрушительным ударом. Подобной информацией не делятся просто так, и он почувствовал себя приговоренным. Пока им нужны его услуги, он будет в безопасности, но как только именитый заказчик разделается с Паниным, надобность в Балашове отпадет. Вряд ли на прощание его благословят и помашут белым платочком. Как говорится в таких случаях в детективных сериалах: «Он слишком много знал!»

Все, финиш.

Оказавшись дома, он уселся в углу прихожей и стал думать. Алены с Ташкой не было, хоть на том спасибо. Но ничего спасительного в голову не приходило.

Из города они его не выпустят, это как пить дать!

И напрасно убеждать их, что он станет держать язык за зубами и вообще будет вести себя, как паинька. Это все равно, что со стенкой разговаривать. Как они там сказали? «Вы еще не выполнили свою работу!» Вероятно, хлопотно найти еще одного такого же придурка, готового подставлять свою задницу. Козлом отпущения выбрали Балашова и не позволят ему ни на йоту отступить от этой роли!

Он застонал от отчаяния. Согласиться на их условия — значит лишь отсрочить приговор. Пытаться бежать — значит получить свою пулю прямо сейчас.

Просто так, в качестве порицания за неоконченную работу!

Его затошнило и, поднявшись, он едва добежал до туалета.

Страшно было, как никогда в жизни.

Однако уже через некоторое время Алексей полностью успокоился. Он умел убеждать себя в чем угодно. Ему легко удавалось закрывать глаза на очевидное. Так он сделал и на этот раз.

Почему сразу — пулю?!

Они его просто пугают, вот и все. Не станут они заморачиваться из-за какого там риэлтора! И потом, он же может вернуть им гонорар. Послать, блин, по почте, и всех делов!

Эти мысли — абсурдные, трусливые, — помогли ему взять себя в руки.

У него не было другого выхода, кроме как поверить в них и действовать соответственно.

К приходу жены он выглядел спокойным, уверенным в себе человеком и был очень деловит.

Конечно, никаких денег возвращать он не станет. И в офис не пойдет, это точно. Он просто уползет на дно и станет выжидать. Жаль упущенных возможностей, ох, как жаль, однако своя шкура дороже трехуровневого коттеджа на берегу Суры.

На полученный гонорар вполне можно безбедно существовать некоторое время. И на постой у Беллочки хватит. Там его никто искать не станет, уж точно. В «Тарханах» их, конечно, видели вдвоем, но это ничего не значит. Она для них случайная шлюха, которую он снял на выходные. Найти ее не проблема, но только пока она сама в стадии поиска очередного богатого папика. А Балашов с удовольствием возьмет ее на содержание, избавив от надобности высиживать клиентов по кабакам.

Абонент временно недоступен.

И на-ка, выкуси!

Ободряя себя подобными мыслями, он улегся в постель, решив выспаться хорошенько до вечера, когда в темноте можно будет прошмыгнуть мимо «охраны». Если таковая имеется.

Когда он проснулся, Алена сидела в кресле с вязанием. Вот об этом он не подумал. Забыл. Объясняться с женой не было никакого желания.

Даже не поужинав, он стал собирать вещи. Стараясь не смотреть ей в глаза, бросил какие-то пустые, ненужные слова. Зачем-то пообещал звонить.

Всем существом он был уже далеко отсюда, судорожно решая, как поступить, если обнаружится слежка. Слава Богу, ее не оказалось! Во всяком случае, до сих пор его не нашли.

А может быть, уже и не ищут?! И можно выйти из подполья и начать жить в свое удовольствие?

Черт, никто ведь не придет и перемирие не объявит! Собственное бессилие раздражало невероятно, и оставалось только накачиваться водкой, чтобы хоть немного скрасить бессмысленное ожидание свободы.

Хм, вместо муниципальной тюрьмы он заимел свою личную, домашнюю камеру. Как же так вышло?!

* * *

Все прошло нормально, и она даже не побледнела, войдя следом за Ташкой в коридор. По крайней мере, отражение в зеркале выглядело вполне нормально.

Все бы ничего, только зачем-то пришел новый день. Зачем, зачем?

Она привыкнет, конечно. Это неизбежно — привыкание. Сначала надо научиться не замечать, не ставить на стол три тарелки, не ждать скрежета ключа в замке. Потом — не вспоминать.

Наука трудная, кто ж спорит. Словно бы она всю жизнь была левшой, а теперь вынуждена писать правой рукой. Постоянно одергивать себя и следить, чтобы левая ни в коем случае не бралась за карандаш.

Утром в понедельник Ташка спросила вдруг, почему не звонит Балашов.

Вы, говорит, что, так серьезно поругались?

Алена посмотрела на нее с удивлением. Разве Ташка не знает? Разве она ей не сказала? Дочь имеет право знать, а как же! Алена, наверное, просто забыла. Такое бывает…