— Нет, нажимай сильнее. Поэтому и чистят рукой, а не тряпкой, понимаешь?

И Пруденс терла что было мочи.

Кастрюля до того закоптилась, что девушке казалось невозможным ее отскрести, но когда дело было сделано, Пруденс испытала некоторое удовлетворение, видя, как тусклая кастрюля засияла свежим блеском.

— И так каждый день? — поинтересовалась она.

— Каждый чертов день, — мрачно подтвердила Сюзи. — Посмотри на мои руки.

Она вытянула ладошки. Те были маленькие и ловкие, но кожа покраснела, а суставы распухли.

— Выражения! — рявкнула Стряпуха из кухни.

Сюзи закатила глаза и продолжила скрести.

— Тебе нравится твоя работа? — спросила Пруденс.

— Я судомойка, — фыркнула Сюзи. — Как ты думаешь? Ниже некуда. — Она придвинулась ближе и прошептала: — Но я надеюсь когда-нибудь стать Стряпухой.

Пруденс не представляла жизни, где поварская должность являлась пределом мечтаний. С другой стороны, чем были лучше ее собственные желания? Она хотела одного: заботиться о близких. Может, когда-нибудь завести семью. То, что она хотела, не шло ни в какое сравнение с тем, чего она не хотела: остаться в одиночестве. Но Сюзи такая судьба не страшила, а ведь повара не вступали в брак.

— Что хорошего быть поваром? — спросила Пруденс.

— Платят намного больше. И целый день командуешь! — Последнюю фразу Сюзи выкрикнула через плечо.

— Я все слышу! — свирепо отозвалась Стряпуха, и девушки прыснули.

— Я здесь уже восемь месяцев. Тут неплохо. Кормят хорошо. У меня есть крыша над головой, я работаю на графа, а значит, помыкаю сестрами на выходных. Они обычные поденщицы в городе.

— Тебе нравится граф?

— Я его в глаза не видела. А с графиней говорила только раз, когда нанималась. Она сказала, что я подходящая деваха, и место было мое. Я так переживала!

Пруденс нахмурилась и заскребла посуду с удвоенным рвением. Как странно гордиться службой у графа, когда тот даже не удосуживается познакомиться с работниками.

Хотя Сюзи сказала, что вдвоем они управятся быстро, кастрюли тянулись вечно. Затем проснулись колокольчики на доске, и все засуетились.

— Они возвращаются со службы. — Стряпуха достала из шкафчика серебряные подносы. — Им захочется чая.

По узкой лестнице сбежала Гортензия. Пруденс видела камеристку лишь однажды, мельком, и отметила, что той не приходится носить уродливую форму. Сегодня француженка-брюнетка надела сшитый по последней моде саржевый костюм в черно-белую клетку, который подчеркивал ее великолепную фигуру.

— Тебя зовет мисс Ровена. Она в своих покоях. — Гортензия хлопнула в ладоши. — Rapidement![10]

Пруденс вытерла руки о фартук, одолженный у Сюзи, и направилась к лестнице.

— Non! Отнеси ей чай. Бестолочь!

Девушка вернулась и забрала у Стряпухи поднос с чайником и чашками. Затем она устремилась наверх, покуда Гортензия что-то ворчала себе под нос по-французски.

На всех этажах имелись неприметные двери для слуг, чтобы те могли свободно ходить по дому, не попадаясь на глаза господам. Пруденс находила это странным — содержать небольшую армию безмолвных, невидимых работников, поддерживающих дом в идеальном состоянии, и даже не знать об их присутствии. Задумывалась ли Элейн, кто разжигает камин в ее комнате поутру, пополняет неистощимый запас печенья в коробке на прикроватном столике и греет ей халат и тапочки, чтобы нырнуть в них после ванны? Пруденс не думала, что ей самой была бы по нраву такая роскошь.

Пруденс ходила бы на цыпочках даже без правил о соблюдении тишины. Внутреннее убранство дома с бесценными произведениями искусства, роскошными коврами и широкой сверкающей лестницей, которая будто вела в поднебесье, внушало известное почтение. К тому же ей меньше всего хотелось разгневать миссис Харпер — похоже было, что экономка и без того невзлюбила ее с первого взгляда.

Пруденс застала Ровену в ее комнате. Девушка смотрела в окно с частым переплетом. Его окружал плющ, которому было дозволено виться по этой стене особняка, и Ровена как бы заглядывала в потаенный сад.

— Я принесла чай, — холодно произнесла Пруденс.

И хотя она любила Ровену, внутренне возмущалась тем, что та обманом поставила ее в такое положение.

— Спасибо, Пру. — Ровена отвернулась от окна, и сердце Пруденс растаяло при виде ее печали. Она поставила поднос на столик и обняла Ровену. — Ужасно грустно. Он любил Саммерсет, но я думаю, он не хотел бы упокоиться здесь навсегда. Наш дом он любил не меньше, если не больше, так и ездил туда-сюда.

Руки Пруденс напряглись.

— Не думай об этом. Ты же знаешь, что он сейчас в лучшем мире.

— Знаю, — вздохнула Ровена. — Виктория уже вернулась?

— О чем ты? — нахмурилась Пруденс. — Я думала, она пошла с вами.

— Да, но потом нервы у нее не выдержали и она решила пройтись. Я попыталась ее остановить, но ты же знаешь, какая она упрямая. Мне не хотелось кричать и догонять, это было бы неприлично. Кто-то должен был остаться.

От тревоги у Пруденс заколотилось сердце.

— Но на улице холодно. А вдруг она заблудится?

Ровена помотала головой:

— Вик гостила здесь каждое лето с рождения. С ней ничего не случится, если вернется до темноты.

— Надо ее найти. — Пруденс направилась к двери, но Ровена придержала ее за руку:

— Да нет же, она уже здесь.

Пруденс разглядела фигурку Виктории, шагавшей по дорожке парадного розария. К зиме кусты подрезали, и сад выглядел куцым и впавшим в немилость.

Тихий стук в дверь заставил обеих вздрогнуть.

— Войдите, — пригласила Ровена.

В дверь грациозно вплыла леди Саммерсет, и Пруденс нервно сглотнула. При виде девушки ее светлость помедлила миг, но после возобновила свое величественное шествие к Ровене. Леди Саммерсет уже успела переодеться к чаю в кружевное платье цвета слоновой кости с простым, в виде туники верхом и собранными у локтей рукавами. В пышных каштановых волосах кое-где проглядывали серебристые пряди, но было бы жестоко назвать это сединой. Когда она приблизилась, Пруденс обдало утонченным ароматом тальковой пудры и цветов, как будто ее светлость припрятала букет пыльных роз.

Пруденс не знала, что делать: присесть в реверансе или скрыться за ширмой, а потому застыла на месте и отвела взгляд.

— Я хотела убедиться, дорогая, что у тебя все в порядке. Виктория вернулась?

— Она уже входит, тетя Шарлотта.

— О, прекрасно. Я хотела поговорить с тобой наедине. — Она сделала паузу, и обе девушки одновременно уловили намек.

Пруденс метнулась прочь, но Ровена поймала ее за руку:

— Тетя Шарлотта, вы, наверное, еще не знакомы с моей близкой подругой Пруденс. Она жила с нами с детства. Пруденс, это моя тетя Шарлотта.

На миг показалось, что элегантность и безупречные манеры графини сию секунду слетят, как покров под дуновением ветра, но в последний момент она чуть заметно кивнула, признав присутствие Пруденс.

Не желая остаться в долгу, Пруденс изогнула губы в подобии улыбки и вежливо присела:

— Рада знакомству, миледи. — Затем она повернулась к Ровене и тронула ее за плечо. — Пойду присмотрю за Викторией. Она наверняка продрогла, ей нужен горячий чай.

На пороге Пруденс перехватила взгляд графини, но та поспешно опустила ресницы. В отличие от мужа, который взирал на Пруденс равнодушно, как на червя, в голубых глазах леди Саммерсет читалась недоброжелательность — весьма и весьма личного свойства, как показалось девушке.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Всего неделя прошла, к тому же дядя Конрад уехал в Лондон. Чего я могла добиться за неделю?

Ровена умышленно изображала легкость, но терпение ее подходило к концу. Виктория осаждала ее с вопросами о Пруденс, о возвращении домой, о судьбе лондонского особняка — обо всем подряд, и она не понимала, чего от нее хотят.

— Но ты ничего и не сделала! — Виктория стояла посреди спальни, уперев руки в боки. — Невыносимо, что Пруденс спит на чердаке, носит ужасную форму и не имеет права читать в библиотеке! Мне приходится таскать для нее книги!

Глаза Виктории сверкали, а на щеках проступил горячечный румянец. Ровена боялась, что сестра опять доведет себя до приступа.

— Я не знаю, что можно сделать сейчас. Не забывай, мы только-только похоронили отца! Не время закатывать истерики! Возьми себя в руки и успокойся.

— Я знаю, что мы только что похоронили отца! Еще я знаю, что он бы такого не допустил. И я не буду успокаиваться, пока ты не скажешь, что собираешься предпринять.

Тот факт, что у Ровены не было никакого плана, взбесил ее еще больше. Она знала, что Пруденс несчастна, и понимала, что это ее, Ровены, вина. Но она не могла справиться с дядей. Стоило ей заговорить о Пруденс, как граф замыкался, мрачнел, и она отступала.

И ненавидела себя за это.

Виктория не унималась и сыпала соль на раны.

— Не можешь ответить, да? Ты, как обычно, верна себе: ждешь, пока кто-нибудь решит за тебя. — Она плюхнулась на кровать и скрестила на груди руки.

Ровене впервые в жизни захотелось ударить сестренку. С большим трудом ей удалось сохранить ровный тон.

— Я не унижусь до ответа. И сейчас намерена прокатиться верхом, чтобы спокойно все обдумать, а не выслушивать твои обвинения.

Тут вошла Пруденс, сделавшая большие глаза:

— Что здесь происходит? Вас в коридоре слышно.

При виде Пруденс Ровена еще сильнее почувствовала себя виноватой.

— Принеси костюм для верховой езды. Я собираюсь на прогулку.

Она поморщилась от обиды в глазах Пруденс. Она не имела в виду… А, проехали. Сгорая от стыда, но не желая идти на попятную, Ровена решительно направилась в ванную комнату. Она едва сдерживала слезы.

* * *

Ветер с холмов продувал вуалетку, но Ровена не обращала на это внимания. Губы обветрились, щеки заледенели, однако эти досадные мелочи не могли сравниться с клубком эмоций, бушевавших внутри.

Почему все это свалилось на нее? Когда и как она вдруг стала отвечать за все на свете?

Когда умер отец.

Ровена направила лошадь к семейному кладбищу Бакстонов. Аккуратно держась ухоженных дорожек, она читала имена женщин, которые родились и прожили всю жизнь в Саммерсете. Возле могилы матери она задержалась, и на глаза навернулись слезы. У Ровены сохранились лишь смутные воспоминания о маленькой златовласой женщине, которая большую часть жизни Ровены провела прикованной к постели. Но ей было никогда не забыть, как загорались любовью глаза матери и как освещалось ее лицо, когда мать Пруденс подсаживала на постель маленькую Ровену.

Рядом с материнской могилой стояла статуя херувима. Здесь покоилась Халперния. Она скончалась в трехлетнем возрасте, как раз в год рождения Пруденс. Ее смерть настолько всех потрясла, что впредь о ней не заговаривали, как будто ее и не было. Ровена глянула поверх надгробий на возвышенность, где упокоился отец. Грудь сдавило, пришлось отвернуться. О чем она думала, когда решилась бередить раны? Она развернулась и устремилась по размытой дороге к Вересковому холму. Неспешной рысью Ровена проезжала живые изгороди, каменистые осыпи и густые заросли пламенеющей малины. Ровена любила ездить верхом. Конечно, выезжала и в Лондоне, но чинные прогулки в Гайд-парке не шли ни в какое сравнение с ездой по лесам и полям графства Суффолк.

На вершине холма Ровена пустила лошадь шагом и поехала вдоль гребня, откуда открывался прекрасный вид на долину. Между холмами и речкой Ларк приютился городок Саммерсет. За годы он чуть разросся. Ребенком она помнила его как сельский городишко, жители которого обслуживали и кормили окрестные имения. Но вот там построили перчаточную фабрику, обеспечив массу рабочих мест, кожевенный завод, несколько торговых кварталов и даже автомастерскую.

Ровена вдруг уловила низкое жужжание за спиной. Шум становился все громче, и она повернулась в седле, выискивая источник. Звук походил на гул мотора, но был громче и доносился сверху. Лошадь дернулась, и Ровена отвлеклась, успокаивая ее. И вот из ниоткуда вынырнул аэроплан. Он пролетел так низко, что воздушная волна пригнула сухую траву и чуть не сорвала с головы шляпку. Лошадь шарахнулась, перешла на галоп, и Ровена сумела остановить ее только через сотню с лишним ярдов.

Она уже видела аэропланы, но не так близко. Двигатель чихал и сбивался с ритма. Ровена в ужасе наблюдала, как крыло задело дерево, аппарат накренился и рухнул посреди склона искореженной кучей холста, дерева и металла.

Несколько секунд она оторопело смотрела на место крушения, затем подстегнула еще дрожавшую лошадь и стала медленно спускаться. На полпути животное остановилось и отказалось двигаться дальше. Лошадь ржала и протестующе фыркала, покуда Ровена спешивалась и наспех обматывала поводья вокруг ветки.