— Она сердится на тебя?

Сибилл глотнула вина.

— Да, сердится и, без сомнения, очень сожалеет, что по глупости рассказала историю своих отношений с твоим отцом.

Он взял ее ладонь.

— Я понимаю, тебе сейчас тяжело.

Сибилл взглянула на их переплетенные пальцы. Как непринужденны, естественны его прикосновения, рассеянно подумала она. Будто ничего проще в мире не бывает.

— Я не ребенок. А этот маленький инцидент, который произвел сенсацию в Сент-Кристофере, вряд ли долетит через Атлантику до Парижа, так что она скоро оправится от потрясения.

— А ты?

— Жизнь продолжается. Как только формальности будут улажены, Глория перестанет беспокоить тебя и твою семью. И Сета. Для себя она, полагаю, так и будет искать неприятностей, но здесь уж я поделать ничего не могу. Да и не хочу.

Равнодушие, думал Филипп, или просто защитная реакция?

— Но даже после того, как все формальности будут утрясены, Сет останется твоим племянником. Никто из нас не запретит тебе видеться и общаться с ним.

— Я ему чужая, — без всякой интонации в голосе констатировала она. — У него теперь, слава Богу, другая жизнь, и своим вмешательством я буду только напоминать ему о кошмарном прошлом. Просто чудо, что жестокость Глории не оставила в его душе более глубоких шрамов. Своим нынешним благополучием он обязан твоему отцу, тебе, твоей семье. Мне он не верит, Филипп. И у него нет на то оснований.

— Доверие нужно заслужить. Ты должна к этому стремиться.

Сибилл встала, подошла к темному окну и устремила взгляд на огни города, расплывающиеся в струях дождя.

— Когда ты перебрался в дом Рея и Стеллы, когда они помогали тебе изменить жизнь, изменить себя, ты стремился поддерживать связь с матерью и со своими приятелями в Балтиморе?

— Моя мать подрабатывала проституцией. Она ненавидела меня. Мои приятели торговали наркотиками и занимались воровством. С ними у меня не было ничего общего, как, впрочем, и у них со мной.

— И тем не менее. — Она повернулась к нему лицом. — Моя позиция тебе ясна.

— Ясна, но я с ней не согласен.

— Думаю, Сет согласится.

Филипп отставил свой бокал и поднялся с дивана.

— Он хочет видеть тебя на своем дне рождения в пятницу.

— Это ты хочешь меня там видеть, — поправила его Сибилл. — И я очень признательна, что ты добился на то разрешения Сета.

— Сибилл…

— И раз уж мы заговорили о дне рождения, — быстро перебила она его, — я нашла художественный салон, о котором ты упоминал. — Она жестом показала на пакеты у двери.

— Это? — Филипп в изумлении уставился на ее покупки. — Все это?

Сибилл неосознанно поднесла ко рту руку и стала грызть ноготь.

— Много, да? Я так и знала. Увлеклась. Можно часть оставить себе. Правда, я теперь редко рисую. Все как-то времени нет.

Филипп подошел к пакетам, заглянул внутрь.

— Все это? — Он выпрямился и, расхохотавшись, покачал головой. — Он будет в восторге. С ума сойдет.

— Мне не хотелось бы, чтобы он воспринял это как взятку, будто я пытаюсь купить его привязанность. Сама не знаю, что на меня нашло. Просто когда начала выбирать, уже не могла остановиться.

— Я на твоем месте перестал бы искать оправдания добрым порывам своей души. — Он ласково дернул ее за руку. — И прекрати грызть ногти.

— Я не грызу ногти. Я никогда… — Оскорбленная, она глянула на свою руку и увидела обгрызенный ноготь большого пальца. — О Боже, правда. С пятнадцати лет такого со мной не было. Где моя пилочка?

Она схватила сумку и вытащила маникюрный набор. Филипп шагнул к ней.

— Ты была нервным ребенком?

— Что?

— Грызла ногти?

— Дурная привычка, только и всего. — Она принялась выравнивать ноготь.

— Вы хотели сказать, нервная привычка; не так ли, доктор Гриффин?

— Возможно. Но я с этим справилась.

— Не совсем. Грызешь ногти, — начал перечислять он, придвигаясь к ней ближе. — Страдаешь мигренями.

— Только иногда.

— Питаешься нерегулярно, — продолжал он. — И не говори, будто ты ужинала сегодня. Не поверю. По-моему, твои упражнения на дыхание не очень-то способствуют избавлению от стресса. Давай лучше опять испытаем мой способ.

— Мне нужно идти. — Он привлек ее к себе. — Пока не поздно.

— Уже поздно. — Он тронул губами ее губы, раз, другой. — Тебе придется остаться. На улице темно, холодно, льет дождь, — тихо говорил он, пощипывая ее губы. — А ты плохо водишь машину.

— Просто у меня… — Пилочка выпала из ее рук. — Нет опыта.

— Я хочу отнести тебя в постель. В мою постель. — Следующий поцелуй был глубже, продолжительнее. — Хочу снять с тебя твой костюм, предмет за предметом, и посмотреть, что под ним.

— Не знаю, как у тебя так получается. — Ее дыхание участилось, тело размякло. — У меня все мысли разбегаются от твоих прикосновений.

— А мне нравится их разгонять. — Он просунул ладони под ее элегантный пиджак. — Нравится приводить тебя в замешательство и в трепет. Когда ты дрожишь, мне хочется вытворять с тобой самые разные вещи.

Ее уже бросало то в жар, то в холод.

— Какие… вещи?

Филипп глухо хмыкнул, прижимаясь губами к ее шее.

— Сейчас покажу. — Он подхватил ее на руки и понес в спальню.

— Это не в моих правилах. — Откинув назад волосы, она смотрела ему в лицо.

— Что не в твоих правилах?

— Я обычно не прихожу домой к мужчине, не позволяю, чтобы он нес меня в свою постель. Это не в моих правилах.

— Будем считать, что ты изменила своей манере поведения. — Филипп поцеловал ее и положил на кровать. — Под воздействием… — Он помедлил, зажигая три свечи на элегантном подсвечнике в углу комнаты. — Активной стимуляции.

— Тогда еще простительно. — Пламя свечей чудесным образом преобразило и без того невероятно красивое лицо. — Просто ты такой обаятельный.

Он рассмеялся и, скользнув к ней на кровать, ущипнул ее за подбородок.

— А ты такая неустойчивая.

— Вообще-то нет. На самом деле мои сексуальные аппетиты ниже среднего.

— Вот как? — Он приподнял ее, чтобы снять пиджак.

— Да. Я выяснила, для себя… э-э… что, хотя интерлюдия сама по себе может быть приятным действом… — Она затаила дыхание, потому что его пальцы начали медленно высвобождать из петель пуговицы на ее блузке.

— Приятным?

— У меня редко возникает, если вообще возникает, желание повторить. Просто у меня такая гормональная организация.

— Разумеется. — Он склонился к ее грудям, соблазнительно вздымающимся из чашечек бюстгальтера, и стал водить языком по нежной коже.

— Но… но… — Его язык проник под ажурную ткань, и она стиснула кулаки, млея от наслаждения.

— Ты пытаешься думать.

— Пытаюсь понять, способна ли я думать.

— Ну и как, получается?

— Не совсем.

— Ты говорила мне о своей гормональной организации, — напомнил он, стягивая с нее юбку и не отрывая глаз от ее лица.

— Правда? Ах да… у меня вертелась такая мысль. — Где-то в голове, словно в дурмане думала она, содрогаясь от прикосновения его пальцев.

Увидев на ней опять столь возбуждающие чулки с резинками, только на этот раз дымчато-черные, Филипп пришел в восторг. Черные трусики тоже идеально гармонировали как с чулками, так и с бюстгальтером того же цвета.

— Сибилл, мне нравится то, что под твоей одеждой.

Он перенес губы на ее теплый живот и тут же почувствовал, как напряглись ее мышцы. Она потерянно охнула, заерзала под ним.

Он мог делать с ней что угодно. Сознание собственной власти пьянило как терпкое вино. И он медленно ласкал ее, продлевая каждое блаженное мгновение, и сам погружался в экстаз.

Сначала стянул чулки с красивых стройных ног, целуя их по всей длине до самых кончиков пальцев. Кожа у нее была кремовая, гладкая, душистая. Восхитительная. И еще более обольстительная, когда по ней вдруг пробегали мурашки.

Его пальцы и язык проникли под облегающую шелковую полосочку над ее бедрами. Она выгнулась, затрепетала, застонала. И, когда его дразнящие ласки обоих довели до умопомрачения, он сдернул этот тоненький барьер и приник губами к ее разгоряченному естеству. Она вскрикнула, вцепилась в его волосы, содрогаясь от оргазма, потом обмякла, ловя ртом воздух.

Передышка была короткой.

Он мог делать с ней что угодно. Абсолютно все. Она была бессильна отказать ему, бессильна остановить нарастающую волну лихорадящих ощущений, вихрем закруживших ее. Весь мир сосредоточился в нем, в нем одном. Вкус его кожи у нее во рту, мягкие волосы под ее ладонями, движение мускулов под подушечками ее пальцев.

Она услышала стоны, его стоны, свое имя, произнесенное исступленным счастливым шепотом, и, всхлипывая от упоения, нашла губами его губы, изливая в него свой вожделенный восторг.

Еще, еще, еще. Она льнула и льнула к нему, подчиняясь острой потребности собственного естества.

Теперь уже он, стиснув зубы, цеплялся в ее волосы, сотрясаясь от наслаждения, граничившего с болью.

Она распахнулась ему навстречу, и, погружаясь в нее, сливаясь с ней, он поднял голову, напряженно всматриваясь в ее лицо.

Она приковалась взглядом к его глазам, с приоткрытых губ срывалось тихое дыхание. Что-то щелкнуло, замок открылся, их души соединились. Его ладони сами нашли ее руки, пальцы переплелись с ее пальцами.

Каждое движение — медленное, плавное — дарило новое потрясение. Ее нежное шелковистое тело зазывно извивалось. Он увидел, как ее глаза заволокло, почувствовал спазмы и накрыл ее рот своим, заглушая удовлетворенный вопль.

— Останься со мной, — бормотал он, осыпая поцелуями ее лицо. — Останься со мной.

Разве у нее есть выбор? Она беззащитна перед ним, перед тем, что он разбудил в ней и что требовал взамен.

В ней опять росло напряжение, все существо зазвенело, взорвалось. Он крепко прижал ее к себе и рухнул вместе с ней в бездну блаженства.


— Я собирался приготовить нам поесть, — произнес он некоторое время спустя, когда она, изнуренная и безмолвная, лежала на нем. — Но, думаю, мы просто закажем ужин сюда. И поедим в постели.

— Хорошо. — Она не открывала глаз, заставляя себя вслушиваться в биение его сердца.

— А ты завтра выспись, — говорил он, лениво перебирая ее волосы. Почему-то ему страстно хотелось проснуться с ней утром в одной постели. Об этом обязательно следует поразмыслить позже, решил Филипп. — Погуляй по городу, походи по магазинам. Если дотянешь здесь часов до четырех, вместе поедем домой. Я впереди, ты — следом.

— Хорошо.

У нее просто не было сил спорить с ним. К тому же, убеждала она себя, в его предложении есть разумное зерно. Она неуверенно чувствует себя на балтиморской кольцевой дороге. Да и город хочется посмотреть. И потом, конечно же глупо тащиться назад в Сент-Кристофер в ненастную ночь.

— Ты ужасно уступчивая.

— Просто у меня сейчас приступ малодушия. Я голодна и не испытываю ни малейшего желания садиться за руль ночью. И еще я скучаю по большому городу.

— Понятно. А я-то надеялся, что ты польстилась на мои неотразимые чары и несравненное сексуальное мастерство.

— Нет, — с лукавой улыбкой отвечала она. — Но твои таланты сыграли здесь не последнюю роль.

— Утром я приготовлю тебе сногсшибательный омлет, и, отведав его, ты станешь моей рабыней.

— Посмотрим, — рассмеялась Сибилл.

На самом деле она уже почти стала ею. Голос сердца, который она настойчиво глушила в себе, твердил, что она в него влюбилась.

А это, считала Сибилл, куда большая и грубая ошибка, чем ее беспричинный визит к нему домой в дождливый вечер.

ГЛАВА 16

Если двадцатидевятилетняя женщина, собираясь на день рождения к одиннадцатилетнему мальчику, трижды меняет свой наряд, значит, у нее не все в порядке с головой, ругала себя Сибилл, снимая белую шелковую блузку и надевая джемпер с воротником-хомутиком цвета морской волны. Ведь она идет на обычный семейный ужин, а не на дипломатический прием, на который, впрочем, собраться было бы легче. На торжественные мероприятия — будь то официальный ужин, праздничный вечер или благотворительный бал — она точно знала, что надеть, знала, как там себя вести.

К чему весь этот богатый опыт светской жизни, если она не способна сообразить, в чем должна явиться на день рождения к собственному племяннику и какую манеру поведения избрать в общении с ним?

Она надела на шею серебряный ошейник, сняла его, выбранила себя и опять надела. Какое имеет значение, в чем идти? Все равно она там чужая. Да, она будет держаться с непринужденным видом, как равная среди равных, и Куинны будут делать вид, будто рады ей, и все вздохнут с облегчением, когда она распрощается и удалится.