— Она тетя Сета, — раздраженно бросил Филипп, огибая здание. — И, поскольку теперь ему, нам всем предстоит тесно общаться с ней, я должен понять, что она за человек.

— Ты, конечно, волнуешься за Сета, но на нее накричал с испугу.

Филипп остановился, расставил ноги, расправил плечи и пристально посмотрел на отца.

— Во-первых, я не верю, что на самом деле стою и спорю с тобой. Во-вторых, сдается мне, что при жизни ты гораздо меньше третировал меня своими наставлениями.

Рей только улыбнулся.

— Скажем так, теперь я стал мыслить шире. Я хочу, чтобы ты был счастлив, Фил, и не уйду, пока не удостоверюсь, что люди, которых я люблю, нашли свое счастье. А я готов уйти, — тихо добавил он. — К твоей матери.

— Ты… как она?

— Ждет меня. — Глаза Рея просияли. — А она, как тебе известно, не очень-то любит ждать.

— Мне ее ужасно не хватает.

— Знаю. Мне тоже. Ей было бы приятно это слышать и в то же время досадно, что ты все еще ищешь себе в спутницы жизни женщину, подобную ей.

Филипп ошеломленно уставился на отца. Как тот проведал о тайне, которую он скрывал даже от себя самого?

— Это не так. Не совсем так.

— Не совсем, но так, — кивнул Рей. — Ты должен искать свою женщину. Должен создавать ее. В принципе, ты почти у цели. Сегодня ты умно поговорил с Сетом. И она тоже, — добавил он, взглянув на освещенное окно в номере Сибилл. — Вы прекрасно действуете в одной команде, даже когда тянете в разные стороны. А все потому, что вы оба привязаны к нему, привязаны сильнее и крепче, чем отдаете себе в том отчет.

— Ты знал, что он твой внук?

— Нет. Узнал позже. — Рей вздохнул. — Когда Глория нашла меня и ошарашила своими признаниями, я просто растерялся. Я не подозревал о ее существовании. Она кричала, ругалась, обвиняла, требовала. Я попытался успокоить ее, вникнуть в смысл ее слов, а она уже умчалась к декану, насочиняла ему, будто я угрозами склонил ее к половой связи. Скандальная женщина.

— Стерва.

Рей повел плечами.

— Если б я узнал о ней раньше… Впрочем, что тут говорить. Я понял, что Глорию спасать бесполезно, но помочь Сету в моих силах. Едва взглянул на него, все сомнения сразу отпали. Поэтому я заплатил ей. Возможно, делать этого не следовало, но мальчик нуждался во мне. Я попытался связаться с Барбарой, потратил на это не одну неделю. Три раза писал ей, даже звонил в Париж. Просто хотел получить подтверждение, и все. Но она отказалась говорить со мной. Если бы не авария, я, безусловно, добился бы от нее разъяснений. Глупо все вышло, — признал он. — Глория меня расстроила. Я был зол на нее, на себя, на весь белый свет, волновался за Сета, беспокоился, как вы трое воспримете столь щепетильное известие. Гнал машину, не следил за дорогой. И вот результат.

— Мы бы тебя поддержали.

— Знаю. Но позволил себе усомниться в этом. И это еще одна глупость. Стелла умерла, у каждого из вас уже была своя жизнь, и я решил, что надеяться следует только на себя. Но вы не бросили Сета, и это самое главное.

— Мы почти у цели. Сибилл на нашей стороне, так что вопрос опекунства практически решен.

— Ее помощь заключается не только в этом. Она способна дать гораздо больше. Она недооценивает себя. И вы ее тоже недооцениваете. Она гораздо сильнее, чем представляется.

Неожиданно настроение у него изменилось. Он цокнул языком и мотнул головой, показывая наверх.

— Что, полезешь через балкон?

— Есть такой план.

— Так и не утратил навыки того недостойного ремесла. Впрочем, сейчас они, возможно, сослужат тебе добрую службу. Удиви девушку. Ей это не повредит. — Рей опять подмигнул сыну. — Смотри не оступись.

— Надеюсь, ты со мной не полезешь?

— Нет. — Рей добродушно хохотнул и хлопнул его по плечу. — Некоторые сцены отцу лучше не видеть.

— Слава Богу. Но раз уж ты здесь, подтолкни. Помоги уцепиться вон за тот балкон.

— Это пожалуйста. Меня же все равно нельзя арестовать, верно?

Рей подставил сложенные чашечкой ладони под ступню Филиппа и, когда тот, опершись на них ногой, подтянулся на балкон, отошел назад, с улыбкой наблюдая за сыном.

— Я буду скучать по тебе, — тихо произнес он и растворился в темноте.


Сибилл сосредоточилась на работе, убеждая себя, что не совершила ничего предосудительного, не впустив Филиппа. В сущности, ей все равно, даже если кто-то сочтет ее поведение неоправданно грубым и неразумным. Достаточно с нее эмоциональных встрясок. К тому же он не настаивал и быстро убрался восвояси.

«В маленьких городах местные новости важнее тех, что поступают извне, и, хотя телевидение, газеты и прочие источники информации в районах с малочисленным населением столь же доступны, как и в агломератах, их жителей больше занимает то, что происходит у соседей.

Информация передается с разной степенью достоверности из уст в уста. Пересуды — общепринятая форма общения. Система оповещения весьма эффективна: молва распространяется с поразительной быстротой…»

Ее пальцы застыли на клавиатуре. Раскрыв рот, она смотрела, как Филипп открыл балконную дверь и шагнул в комнату.

— Что?..

— Замки здесь чисто декоративные. — Он прошел к входной двери, открыл ее и забрал из коридора корзину и вазу с цветами. — Я подумал, что этим можно рискнуть. У нас здесь кражи случаются редко. Если хочешь, отметь это в своих заметках. — Он поставил вазу с цветами на ее рабочий стол.

— Ты залез прямо по стене? — изумленно спросила она.

— Ветер собачий. — Филипп открыл корзину и вытащил одну бутылку. — Не мешало бы согреться. Как ты на это смотришь?

— Ты лез по стене?

— Как видишь. — Он ловко, почти без хлопка, вытащил пробку.

— Нельзя же так… — Сибилл растерянно развела руками. — Залез в номер, открыл шампанское.

— Почему нельзя? Я ведь здесь. — Довольный тем, что огорошил ее, он наполнил два фужера. — Прости за мое поведение сегодня утром, Сибилл. — Он с улыбкой протянул ей фужер с шампанским. — Я был немного не в настроении, вот и накричал на тебя.

— И в качестве извинения ты проник в мою комнату, взломав дверь.

— Я ничего не взламывал. К тому же ты не желала впускать меня, а цветы очень хотели оказаться здесь. И я тоже. Ну что, мир?

Значит, он лез по стене. Она никак не могла осмыслить этот факт. Никто никогда не совершал ради нее подобного безрассудства. Сибилл смотрела в золотистые глаза и чувствовала, что ее сердце оттаивает.

— У меня работа.

— А у меня черная икра, — с озорной улыбкой отвечал Филипп, видя, что она сдается.

Сибилл забарабанила пальцами по нижнему краю клавиатуры.

— Цветы, шампанское, черная икра. Ты всегда так хорошо экипирован, когда совершаешь незаконное проникновение со взломом?

— Только если хочу повиниться и разжалобить прекрасную даму. Не могла бы ты выделить мне чуточку своей жалости, Сибилл?

— Пожалуй. Я вовсе не собиралась скрывать от вас, что мне звонила Глория.

— Знаю. И поверь, если бы я сам не сообразил, Кэм бы меня утром образумил.

— Кэм. — Потрясенная, она заморгала. — Он же меня терпеть не может.

— Ошибаешься. Он очень тревожился за тебя. Может, все-таки отвлечешься от работы?

— Ладно. — Она выключила компьютер. — Я рада, что мы больше не сердимся друг на друга. Сложностей и без того хватает. Я сегодня виделась с Сетом.

— Слышал.

Она взяла протянутый бокал, пригубила его.

— Вы с братьями навели в доме порядок?

Филипп содрогнулся и глянул на нее с мукой в глазах.

— Даже вспоминать не хочу. Такое не привидится в кошмарном сне. — Он взял ее за руку и подвел к дивану. — Давай поговорим о чем-нибудь менее ужасном. Сет показал мне эскиз судна, который он сделал углем под твоим руководством.

— Он очень толковый парень. Прямо на лету схватывает. Внимательно слушает, запоминает детали, сразу улавливает перспективу.

— Я также видел набросок нашего дома, который сделала ты сама. — Он дотянулся до бутылки и как бы невзначай наполнил ее бокал. — Отличная работа. Я удивлен, что ты не избрала живопись своей профессией.

— В детстве я брала уроки. Училась живописи, музыке, танцам. И в университете продолжала заниматься. — Обрадованная тем, что они уладили разногласия, она откинулась на спинку дивана, смакуя шампанское. — Но это все так, забавы ради. Я всегда знала, что мое призвание психология.

— Всегда?

— В общем-то да. Искусство не для таких людей, как я.

— Почему?

Его вопрос смутил ее, насторожил.

— Мне было бы трудно проявить себя на этом поприще. Ты сказал, что принес белужью икру?

Так, шаг назад, отметил Филипп. Значит, он просто пойдет в обход.

— Гм. — Он вытащил из корзины тосты, вновь наполнил ее бокал шампанским. — На каком инструменте ты играешь?

— На фортепиано.

— Правда? Я тоже. — Он непринужденно улыбнулся ей. — Надо нам с тобой как-нибудь в четыре руки сыграть. Мои родители обожали музыку. Мы все играли на разных инструментах.

— В детях необходимо развивать музыкальный вкус. Это очень важно.

— Конечно. И забавно. — Он разложил тосты, один протянул ей. — Мы иногда субботними вечерами устраивали настоящий концерт. Изображали квинтет.

— Играли вместе? Вот здорово. А мне приходилось выступать перед другими. Я это ужасно не любила. Всегда боялась сбиться.

— Ну и что? Тебе же не стали бы ломать пальцы за то, что ты взяла не ту ноту.

— Но тем самым я оскорбила бы маму, а ее недовольство страшнее… — Она осеклась и, хмуро глянув в бокал, хотела отставить его в сторону, но Филипп, мгновенно среагировав, быстро добавил в него шампанского.

— Моя мама любила играть на пианино. Потому и я освоил этот инструмент. Мне хотелось хоть в чем-то быть похожим на нее. Я ее обожал. Мы все ее любили, но для меня она была идеалом доброй, благородной, сильной женщины. Я хотел, чтобы она гордилась мной. И, когда я видел, что она мной гордится, когда она меня хвалила, мною овладевало совершенно потрясающее чувство.

— Некоторые всю жизнь стремятся заслужить одобрение своих родителей, но их усилия остаются без внимания. — Уловив в своем голосе горечь и досаду, Сибилл смущенно рассмеялась. — Я слишком много пью. Шампанское в голову ударило.

Филипп неспешно наполнил ее фужер.

— Здесь все свои.

— Злоупотребление алкоголем, даже если это восхитительное шампанское, порочно и безнравственно.

— Порочно и безнравственно злоупотреблять спиртным регулярно, — возразил Филипп. — Ты когда-нибудь напивалась допьяна, Сибилл?

— Разумеется, нет.

— Тебе представился удобный случай. — Он легонько стукнулся фужером о ее фужер. — Расскажи, когда ты впервые попробовала шампанское.

— Не помню. Нам с детства подавали за ужином вино, разбавленное водой. Учили разбираться в винах, как их подавать, к каким блюдам, какой бокал для красного вина, какой для белого. Это было необходимо. В двенадцать лет я без труда могла организовать официальный ужин на двадцать персон.

— Серьезно?

Сибилл рассмеялась, чувствуя восхитительную легкость в голове.

— Это особое мастерство. Им следует владеть в совершенстве. Ты только представь, какой жуткий конфуз, если хозяйка неправильно рассадит гостей? Или подаст не то вино к основному блюду? Весь вечер насмарку, репутация загублена. Народ, собирающийся на подобные мероприятия, готов вынести скуку, но не низкосортное «Мерло».

— И тебе часто приходилось выступать в роли хозяйки на официальных ужинах?

— Случалось. Начинала с маленьких приемов, так называемых репетиций, на которые родители приглашали своих близких приятелей, чтобы те оценили мои навыки. А когда мне исполнилось шестнадцать лет, мама устроила большой прием в честь французского посла и его супруги. Это был мой первый официальный выход в свет. Я не помнила себя от страха.

— Оттого, что мало практиковалась?

— О, практики у меня было достаточно. Правила этикета мне вдалбливали всю жизнь. Просто я была ужасно застенчивая.

— Застенчивая? — повторил он, убирая ей за ухо упавшую на лицо прядь. Один — ноль в пользу Мамаши Кроуфорд.

— И глупая. Каждый раз, когда я представала перед гостями, у меня схватывало живот, а сердце едва не выпрыгивало из груди. Я пребывала в постоянном страхе. Боялась, что разолью что-нибудь, скажу что-то не то или вообще не найду, что сказать.

— А родителям ты говорила?

— Что?

— Про свой страх.

— О! — Она махнула рукой, словно нелепее вопроса не слыхала, затем взяла бутылку и сама наполнила свой бокал. — Зачем? Я должна была выполнять то, что от меня требовалось.