От Рэйда! Пусть он не написал эти слова собственной рукой, но он ведь их продиктовал! Я тебя люблю. Не нака­зывай меня за то, что был честен. Прости. Рэйд.

Аромат роз был тонок и сладок. О боже! Любит! Ну, из­менил разок – подумаешь, большое дело – он ведь любит только ее! Один-единственный великодушный жест с ее стороны положит конец страданиям обоих.

И беседы с отцом, и многочасовые переговоры с Лизой моментально вылетели из головы Энджи. Да! Да, она про­стит Рэйда! То, что он сделал, – ужасно и непростительно, но она его простит. Характер ей от родителей достался взрывной, однако пора повзрослеть и быть терпимее к людям. Рэйд свое уже получил, так почему бы не взглянуть на весь этот кошмар как на последнюю дань увлечениям юности? Просто Рэйд от природы немного инфантилен. Он пообещает, что такое никогда не повторится, он осы­плет ее драгоценностями взамен пропавшего перстня, он увлечет ее на громадное белое ложе… Нет, пожалуй, ны­рять сразу в постель не стоит. Нужно какое-то время, что­бы затянулись раны.

Энджи зажмурилась, представив себе несчастного, ис­терзанного виной и отчаянием Рэйда. Он не находил себе места от страха, пока искал свою Энджи. Он раскаивался и корил себя. Без Энджи он пропадет. Ему нужны ее сила, ее кипучая энергия, ее тепло.

Прижимая карточку к груди, Энджи стрелой полетела к телефону и набрала номер. Первый гудок. Второй… Она знала наверняка, что Рэйд дома, терзается в одиночестве, не в силах идти на фирму. Его страдание глубже, безысходнее, чем даже ее боль. Ведь он ее по-настоящему любит! Несмотря на ледяное равнодушие родителей, несмотря на их неодобрение, несмотря на собственные недостатки – он ее любит. Об этом кричали слова на карточке. Да Энджи и сама в глубине души всегда это знала.

Трубку сняли на третьем гудке, и Энджи, сияя улыбкой всепрощения, приготовилась услышать его голос, глубо­кий и чистый, как морские воды в миле от побережья Марблхеда.

– Алло-о-о, – пропело томное сопрано на другом конце провода. Энджи едва не выронила трубку. – Алло-о-о? – вопросительно повторил женский голос.

Энджи отшвырнула трубку, словно та внезапно раска­лилась добела.

– Боже! – выдохнула она. – О боже!

Кто это мог быть? Ни у нее, ни у Рэйда сестер нет. Голос свекрови она узнала бы. Что вообще происходит? Энджи уставилась на телефон. Номером ошиблась, долж­но быть. Не забыть бы. Наверное, не набрала междугород­ный код и дозвонилась кому-нибудь в Уэстчестере.

Она сдернула трубку и повторила набор, на этот раз внимательно следя за цифрами. Гудок. Энджи затаила дыхание. Перед глазами вновь встал Рэйд, только образ его несколько расплылся.

– Алло-о-о, – пропело все то же сопрано.

Все цифры были набраны точно. Выходит, Рэйд сме­нил телефон, но… неужели номер могли передать другому абоненту так быстро? Нужно что-то сказать, спросить, убедиться… а голосовые связки отказали. Может быть, это приходящая прислуга? Точно, так и есть! Или дама из «Пиццы на дом». В жизни всякое бывает.

– Алло-о-о! – повторило сопрано. – Алло, Рэйд, это ты?

Энджи медленно положила трубку.

ГЛАВА 7

– Нам нужно поговорить, Клинтон.

– Опять?

– Боюсь, что так, – отрезала Джада. Как только авто­бус с детьми отъехал от ворот, она закрыла дверь на кухню и принялась драить плиту. Хотелось бы знать, как давно Клинтон брался за тряпку и чистящий порошок. – Боюсь, что так, – повторила она, хотя страха не испытывала ни на йоту. Джада была в ярости. Слишком далеко он зашел. Слишком много грязи тащит в дом.

Джада давно подозревала, что Клинтон временами по­глядывает на сторону. Она старалась не думать об изменах мужа, даже когда доказательства в буквальном смысле вопили об истине. Помнится, еще в Армонке одна томящая­ся бездельем дамочка, заказавшая Клинтону бассейн за двести тысяч баксов, названивала потом по пять раз на дню. Так же обрывала телефон и жена чернокожего режиссера звукозаписи, безо всяких оснований возомнившая себя певицей. Но Джада тогда решила не обращать на них внимания, раз уж интрижки на стороне не мешали Клин­тону ни деньги домой приносить, ни детьми заниматься, ни жену любить. Он ведь мужик, в конце концов; ни у одного недостанет сил отказаться, если баба сама себя предлагает.

«Давно это было», – со вздохом подумала Джада. Все у них тогда было хорошо, дети еще не подросли, и она могла себе позволить заниматься только малышами и домом. Теперь ее жизнь состоит из работы в банке днем и уборки вечером. Целыми вечерами она только и делает, что на­крывает на стол, собирает грязное белье, раскладывает по полкам чистое – а потом все по новой. Клинтон же день-деньской валяется на диване перед телевизором, крутит любовь с новой подружкой, а в редкие свободные от безде­лья минуты следит, чтобы ребятишки не спалили дом. На свою жизнь Джада не жаловалась: ради семьи она и не на такое была готова. Но ее брала злость за то, что Клинтон творил со своей жизнью. А ведь минимальных перемен было достаточно, чтобы им обоим стало гораздо проще. Да и смысла в этом существовании стало бы куда больше.

– А тебе разве на работу не надо? – переминаясь с ноги на ногу, как нашкодивший школяр, спросил Клин­тон.

– Нет. А в чем дело? Гостей ждешь? В таком случае по­зволь прибраться к их приходу.

Она вытерла стол. Даже теперь, после стольких лет брака, Джаду неизменно удивляла способность Клинтона наблюдать, как она что-нибудь делает, и даже не заикаться о помощи. Типичный отпрыск матери-разведенки, иначе не скажешь! Впрочем, это мелочи; Джада давно была выше подобной ерунды. Много лет назад они с Клинтоном дого­ворились, что их дети, в отличие от двух предыдущих поко­лений Джексонов, без отца не останутся. А вот это уже да­леко не ерунда.

Ну а что касается помощи, Джада не сомневалась в том, что ее супруг из «берущих». Как и большая часть так называемого сильного пола. Человечество делится на «да­ющих» и «берущих», как на блондинов и брюнетов, и ни­чего тут не поделаешь. Шавонна, как ни печально, тоже из «берущих». Кевон – пока – в этом больше похож на мать, предпочитает отдавать, а не брать. Суть в том, однако, что в начале совместной жизни с Клинтоном Джаде отдавать нравилось. Нравилось ощущать себя нужной и полезной. Клинтону было нужно, чтобы о нем заботились, а Джаде, похоже, было нужно быть нужной. Однако всему есть пре­дел.

Клинтон начал катиться под гору вместе со своим биз­несом и с тех пор даже не пытался затормозить, методично сдавая позиции. Сначала перестал приносить деньги, затем перестал искать работу, чуть позже отказался от тре­нерства в «Младшей лиге» и забросил обустройство дома. Мало того, он давно забыл о необходимости выносить мусор – обязанности, которую Джада считала одной из основных для женатых мужчин.

Брак родителей никак не подготовил Джаду к подоб­ной ситуации. Ее мать и отец любили и уважали друг друга, и оба были страшно разочарованы тем, что дочь вышла замуж за чернокожего американца. Джада родилась в Нью-Йорке, но родители к Америке так и не привыкли, только Барбадос считая своим домом. «Уж эти американцы! Вы­брось их из головы. Все они слабаки», – твердил отец. «Безнравственные люди», – вторила мама. Джада подсме­ивалась над старомодностью родителей и корила их за явно предвзятое отношение, причем к черным даже боль­ше, чем к белым. Однако с течением времени в душу ее все чаще закрадывались сомнения: а вдруг родительская оцен­ка оказалась точной? Пусть не американского народа в целом, так одного его представителя – Клинтона, в частности? Джада надеялась, что ее семейная жизнь наладится; уж очень не хотелось сообщать родителям грустные новос­ти. Насчет всего чернокожего населения Америки она ут­верждать бы не стала, но ее собственный муж и впрямь оказался слабаком, не страдающим от избытка нравствен­ности.

В начале их отношений существовал определенный ба­ланс между желанием Джады отдавать и умением Клинто­на делать деньги. Да и великолепный секс добавлял равновесия. Увы, все это было в прошлом. За последние пять лет Клинтон не заработал ни цента, а любовью они не занима­лись без малого три года за единственным исключением на Рождество, когда оба хватили лишку, потеряли голову и в результате получили Шерили. К тому времени Джада уж и забыла, что такое секс, соответственно и о защите не по­думала. Сама мысль о том, чтобы уничтожить собственное дитя, ей была невыносима. Джада молилась день и ночь, и всевышний внял ее мольбам: Шерили – прелестный ребе­нок, тихая и светлая, как солнечный лучик. Даже Клинтон поначалу демонстрировал восторг и кипучую деятельность. Но надолго его не хватило, и месяц назад он вдруг расска­зал ей о своем новом романе, чего раньше никогда не делал.

– Джада, мы же с тобой уже обо всем поговорили. Прошу тебя, потерпи. Ты мне нужна…

Нужна? Черт возьми, она так давно и так сильно ему нужна, что сил ее больше нет радоваться собственной нуж­ности! Отдавать себя детям – так же легко и естественно, как дышать, но та же самоотдача по отношению к тридца­тичетырехлетнему здоровому, сильному мужику абсолют­но ненормальна. А если и нормальна, все равно плевать. Устала до чертиков!

– Угу. Еще как нужна. А любишь ты ее, сам сказал. Вот и отправляйся к ней. И нуждайся в ней!

Джада знала, что Тоня Грин, новая пассия Клинтона, такая же безработная, как и он. Она воспевала любовь к детям, хотя двое ее собственных, по дошедшим до Джады слухам, жили с бабушкой. Чем она, интересно, целый день занимается? Если верить тем же слухам, слывет набожной прихожанкой. В воскресной школе преподает? На собра­ния общины ходит? Шатается по барам в поисках не обре­мененных моралью мужей? Или чередует? Скажем, поне­дельник, среда, пятница – молитвы. Вторник, четверг, суббота – жатва результатов этих молитв.

Джада, не удержавшись, фыркнула. Самое забавное, что физическая сторона – то бишь секс Клинтона и То­ни – ее ни капельки не трогала. Десять лет назад она с ума сходила бы от ревности, в полной уверенности, что для нее ничего нет в жизни важнее секса с Клинтоном. Сейчас она вспоминала о постели, разве что когда ложилась спать рядом с мужем. Была бы лишняя спальня, перебралась бы, не задумываясь. Уж слишком она устала и разочаровалась в муже, чтобы его хотеть. У Джады больше не было ни малейшего желания заниматься с Клинтоном любовью, как уже не было желания о нем заботиться.

Но ей была жизненно необходима прочная семья; только ради нее она и пахала на износ. Джада мечтала жить в этом доме, отделку которого Клинтон начал, да так и не закончил; мечтала, чтобы их дети освоились в округе и в школе; чтобы Шавонна выиграла соревнования по фигурному ка­танию и пошла на бал победителей, а Кевон подтянулся по математике, получил грант и поступил в престижный кол­ледж. Она мечтала исполнить данную вместе с Клинтоном перед алтарем клятву – не лишать их детей отца. Клинтон был нужен им всем. В конце концов, ведь он обещал по­мочь ей вырастить детей! О том, что собой представляет их брак, Джада старалась не думать – какой в этом толк? Но разговор… нет, разговор необходим! Плохо только, что она так чертовски вымотана. Усталость будто сроднилась с ней.

– Джада, я скоро приму решение, обещаю, – бормо­тал Клинтон, направляясь вслед за ней в спальню. – Чест­ное слово, все изменится!

С ума от него можно сойти!

– Дежа-вю. – Джада не пыталась ни иронизировать, ни острить, а всего лишь констатировала факт. – Ты хоть понимаешь, что месяц назад говорил то же самое, слово в слово, на этом самом месте?

– Неужели? – Клинтон округлил глаза, и ей очень за­хотелось залепить ему пощечину.

– Позволь освежить твою память. В тот день ты сооб­щил мне о Тоне. Не иначе как сыворотки правды глотнул за обедом вместо любимого «Бад-Лайта».

«Сарказм делу не поможет, – напомнила она себе, – скорее навредит». Клинтон, однако, и бровью не повел. Непрошибаем, как скала.

– По правде говоря, Клинтон, мне плевать, как ты рас­поряжаешься своим сокровищем в штанах. Но на семью мне далеко не плевать. И я не позволю, чтобы ты разрушил ее своими дерьмовыми амурами. Ради семьи я костьми ло­жусь, ради семьи отказалась от личной жизни и вообще от жизни за пределами нашего дома. Я поднимаюсь затемно, чтобы приготовить детям завтрак и уйти на работу, кото­рую не люблю. И никогда не любила. Я не мечтала о карье­ре и не лезла бы в начальники, если бы не нужно было под­нимать детей…

– Ну все, все, хватит! – не выдержал Клинтон. – Мне и так плохо, не надо добавлять. – Он опустил глаза. – Я буду очень стараться.

От ярости Джада едва не треснула его по затылку. По­слушать Клинтона, так она все это говорит, чтобы ему было плохо! У Клинтона одна забота – сам Клинтон. Он будет стараться? Дa он постель за собой, черт побери, за­стелить не в состоянии!

– Заткнись! Извинения свои и красноречие прибереги для Тони. Молчи и слушай. Либо ты съезжаешь к ней, а я остаюсь с детьми, либо ты с ней рвешь, и мы пробуем со­хранить семью.