Марк молчал, глядел в темное влажное окно. Ждал, что она ответит. Из кухни, где хозяйничала Маруся, глухим рокотом доносился звук включенного телевизора.

Никто не услышал, как открылась входная дверь, как в прихожую тихо вошла Жанна. Сняла мокрую куртку и ботинки, прислушалась, медленно побрела по коридору в сторону кухни, проговорила в спину стоящей у плиты Маруси:

— Добрый вечер.

Маруся вздрогнула, обернулась:

— Ой, Жанна… Как ты меня напугала! Я не слышала, как ты пришла. Случилось что-то, почему ты вернулась? Погоди, телевизор выключу.

— Да ничего не случилось, Марусь, — покачала головой Жанна, медленно опускаясь на кухонный стул. — Скажи лучше, как операция прошла.

— Ой, хорошо прошла! Наша Танечка будет здорова! Я от счастья сама не своя, даже не верю.

— Да, ты счастливая, Маруся. Я за тебя рада. И за Марка тоже рада. И за Танечку.

— Спасибо. А ты почему такая бледная, Жанна? Устала? Голодная, наверное? Скоро ужинать будем.

— Нет, я не голодная, вообще о еде думать не могу… А где Марк?

— Он с тетей разговаривает. Мы пришли, а она лежит вся заплаканная.

— Мама жаловалась на меня, да? Это она из-за меня.

— Поэтому ты вернулась?

— Да… Ехала домой и вышла из автобуса. Такой осадок на душе нехороший. Наговорила ей…

— И теперь тебя совесть мучит?

— Не знаю, Марусь. Наверное, это не совесть, это как-то по-другому называется. Наверное, это отсутствие совести. Мне страшно от того, что я никакой вины не чувствую.

— Значит, это неправда, что ты ей наговорила?

— Нет, все правда! — с досадой махнула Жанна ладонью. — В том-то и дело, что все, все правда! Но от этого вовсе не легче! Наоборот…

— А что ты ей сказала?

— Ой, сейчас и вспомнить трудно. Я сама себя в этот момент не чувствовала, будто во мне какое-то второе дно открылось. Но точно знаю, что все сказанное — правда.

— И все-таки? Что ты ей сказала?

Жанна вздохнула, ссутулилась, прикусила губу. Помолчав, проговорила тихо:

— Сказала, что не люблю ее. Что жить с ней не могу и не знаю, как мне свой дочерний долг исполнить. Как себя заставить. Ну скажи, Марусь! Ведь бывает же у каждого такое состояние, когда он просто не может что-то сделать! Надо, но не может! И что тогда?

— Не знаю, Жанна. Трудно ответить. Каждый человек по-своему понимает слово «надо». И каждый человек может напугать сам себя словом «не могу». А у многих между «надо» и «могу» нет никакой разницы, это как единое понятие. Если надо, значит, могу, и точка.

— Вот и Максим так же говорит. Но он все видит со стороны, ему легче. Он вообще очень рассудительный, я бы даже сказала, меркантильный. Но кто нынче не меркантильный? Все такие…

— Максим — это твой мужчина?

— Да, мы вместе живем. И он говорит мне — надо, Жанна. Надо взять себя в руки, сжать зубы, и терпеть, и ухаживать за мамой, как положено родной дочери. Хотя бы из-за квартиры. Чтобы потом наследовать. Мама ведь может все, что угодно, с квартирой сделать, по документам она полноправная собственница. Может и мошенникам ее завещать. Назло нам с Юлианом. С нее станется. Кстати, Максим именно вас и подозревает, что вы неспроста остались в квартире, а не уехали в гостиницу.

— Вот как?

Маруся обернулась от плиты, взметнула брови и весело уставилась на Жанну, будто предлагая ей также повеселиться. Жанна не выдержала ее взгляда, опустила глаза и, оглаживая руками худые колени, проговорила тихо:

— Это Макс так считает, не я…

— Понятно, — кивнула Маруся, снова отворачиваясь к плите. Немного помолчав, ответила уже вполне серьезно: — Скажи своему Максу, чтобы не волновался, мы скоро уедем. А еще ему скажи, что неприлично волноваться из-за чужого наследства, это не делает ему чести. А ты вообще любишь его, Жанна? Только честно?

— Если честно — не знаю. Да и можно ли в моем положении позволить себе кого-то любить?.. Нет уж, Маруся. Как говорится, быть бы живу, и то хорошо.

— Не поняла?.. Если не любишь, зачем тогда с ним живешь?

— Хм… Хороший вопрос, конечно. Хотя тут надо правильные акценты расставить. Не с ним живешь, а у него живешь, так будет вернее. А живу я у него, потому что с мамой жить не могу. И он это прекрасно понимает, по-моему. И позволяет себе… Погоди, я на звонок отвечу! — Жанна потянулась к сумке, брошенной на свободный стул. — Это, наверное, Макс! Он болеет, а меня уже долго дома нет. Волнуется, наверное.

Она выхватила из кармашка сумки телефон, глянула на дисплей, и лицо ее в ту же секунду переменилось, сделавшись настороженно-удивленным. Но звонок, хотя и с видимой неохотой, все же приняла.

— Да, Лена, слушаю. Ты по делу или просто поболтать хочешь? Говори быстрее, я очень занята!

— Ах, вон как… Занята, значит… Понятно… — тянула свой голос настырная Кукушкина, явно наслаждаясь настороженностью Жанны. — Какие вы с Максом оба занятые, однако, даже зависть берет! Я смотрю, он тоже занят… С девахой какой-то в кафе сидит… Ничего такая деваха, вполне симпатичная.

— В каком кафе, Кукушкина! Что ты болтаешь? У Макса температура высокая, он простужен, дома лежит!

— Что ж, рада твоей неколебимой уверенности, подруга. Но вынуждена ее расшатать, хотя и во благо. Тебе же во благо, заметь! И я пока не ослепла, даже очков не ношу… Вон он сидит, голубчик, через два столика от меня, деваху свою за белую рученьку держит и в глаза ей нежно заглядывает. О, им уже и горячее несут. И мне тоже, кстати… Подробности больше не нужны? Может, мне позже перезвонить, а то я есть страшно хочу, умираю?

— Спасибо, Кукушкина. Не надо перезванивать. Приятного аппетита, — зло бросила в трубку Жанна.

Впрочем в бог с ней, с Кукушкиной… Вовсе не исключено, что она подвирает из вредности, потому что Макс дома лежит, в свой постели. Куда он пойдет — больной? Хотя надо проверить… Все равно ведь не удержать себя в хлипкой уверенности.

Быстро кликнула его номер, застыла в напряженном ожидании. Маруся села за стол, смотрела на нее с участливой тревогой, хотя, судя по всему, не совсем понимала, что происходит.

— Да… Говори быстрее, я занят… — услышала она голос Макса и в ту же секунду поняла, что не врет Кукушкина, все так и есть. Но легче от этого не стало. Наоборот.

— Макс, ты где? — спросила уже автоматически.

— Я на работе. Меня вызвали, очень срочное дело. Наверное, в командировку придется ехать.

— Сегодня?

— А когда? Конечно, сегодня!

— А музыка?.. У тебя на работе всегда живая музыка играет, да? Она помогает справиться со всеми срочными делами?

Молчание. Слышно, как он сердито дышит в трубку. Не знает, что ответить. Растерялся.

— Ну, что ты молчишь, Макс? Ведь ты не на работе, правда? Ты в кафе сидишь? И с кем ты нынче ужинаешь, интересно?

— Зачем ты?.. Зря ты так, Жанна. Зря.

И снова — молчание. Многозначительное, недовольное, упрекающее. Молчание с выпуклой демонстрацией разочарования. Мол, мы же договорились, что ты умеешь быть мудрой и понимающей. И ты хотела быть мудрой и понимающей. Зачем ты все портишь, глупая?

Жанна отняла от уха телефон, выключилась из разговора. Телефон жалобно тренькнул, будто сожалея о случившемся. Маруся спросила тихо, с испугом:

— Что случилось, Жанна? На тебе лица нет.

Жанна, с трудом сдерживая слезы, махнула рукой. Сглотнула, попыталась растянуть губы в улыбке:

— Нет… Ничего не случилось такого, чтобы… Это я так…

Улыбка вышла дрожащей и жалкой, и слезы таки не удержались, полились из глаз, и Маруся испуганно протянула ей через стол салфетку. Жанна салфетку не взяла, закрыла лицо руками, затряслась в тихом отчаянном плаче.

— Погоди, я тебе воды дам, — снова засуетилась Маруся, подскакивая со стула.

— Не надо… Не надо воды! Я все, я уже успокоилась, не надо!

Жанна отняла руки от лица, глядела на Марусю отчаянно. Покачав головой, прошептала тихо:

— Он меня опять обманул. Он сейчас ужинает с другой женщиной, а потом… Сказал, в командировку поедет… Он об меня ноги вытирает, Марусь! Я не могу больше этого терпеть, не могу, сил моих больше нет!

— Так не терпи. Не надо. В чем дело-то? — наклонившись через стол, осторожно спросила Маруся. — Разве такое можно терпеть?

— Он… Он условие мне поставил.

— Какое условие?

— Ну, что мы живем вместе… Что поженимся потом, когда-нибудь. Но при этом я закрываю глаза на его свободу действий и всяческих передвижений.

— То есть на измены? Я правильно поняла?

— Да, Марусь, да.

— И ты согласилась на эти условия?

— Выходит, что согласилась. Я их приняла, с молчаливого согласия.

— Зачем, Жанна?

— Затем, что мне деться некуда, Маруся! Я как загнанный волк — и сзади флажки, и впереди флажки! Хотя какой я волк?.. Так, овца испуганная… Так сильно испуганная, что унижения, мне казалось, не чувствую. Я думала, пусть лучше унижение от Макса, чем жить рядом с мамой, бок о бок, постоянно, день за днем. Ты же не знаешь, что это такое, с ней жить всю жизнь! Да я просто не могу с ней жить, понимаешь? Я ее ненавижу!

— Не надо, Жанна, прошу тебя… Нельзя, она же мать!

— Ах, мать! А что ты знаешь про нашу мать? То, что тебе мог рассказать Марк про свое детство, — это еще цветочки… Он просто забыл, как она может в страхе держать! У нее особая энергетика, она тебя поглощает со всеми потрохами, делает абсолютно безвольной и несчастной! И при этом требует, чтобы ее любили. Требует совершенно искренне, как будто по-другому и быть не должно. Но разве можно заставить человека любить, скажи? Можно заставить его бояться, можно внушить ему обманчивое представление о любви, что-то типа стокгольмского синдрома, или еще как-то… Но нельзя вытребовать из человека искреннюю любовь, нельзя! А мама все время любви к себе требует! И это так ужасно, Марусь, ты даже не представляешь. Все переворачивается внутри от неприязни, от ненависти.

Она снова заплакала, тихо раскачиваясь на стуле и мелко содрогаясь плечами. Маруся не мешала ей, лишь глядела с изумлением и жалостью. Хотела было что-то сказать, но Жанна опередила ее, снова заговорила сквозь слезы:

— Да я бы ушла от Макса, не стала бы терпеть это унижение, но куда, куда я пойду? Квартиру снимать? Но для этого деньги нужны. А работа у меня пустяковая, сущие копейки платят. Я ведь даже специальности никакой не получила. Танцевала в кордебалете. Разве это специальность? В общем, запуталась я совсем.

— Вот именно, что запуталась, это ты правильно сказала! — неожиданно жестко произнесла Маруся, и Жанна отняла руки от лица, глянула на нее с удивлением. — И всегда будешь с путами на ногах по жизни передвигаться, если сама себе не поможешь!

— Как? Как я себе помогу? — икнув, спросила Жанна.

— Для начала уйди от этого Макса, если он тебя унижает. Потому что это повторение пройденного, неужели ты этого сама не видишь? Он же тобой манипулирует, как мама! Он внушает тебе те правила, которые удобны ему. А ты их принимаешь. Нельзя терпеть и принимать в себя чужую волю, чужое небрежение, ты же не помойный контейнер. А ты привыкла, смирилась, ты не умеешь строить отношения по-другому. Ты приняла и усвоила стереотип отношения к себе. Мама породила этот стереотип, а ты его сделала внутренним законом. А теперь поди-ка избавься от него.

— Да, это очень трудно, ты права, Марусь. Наверное, даже невозможно.

— А надо, Жанна, надо! Пока не избавишься от него, всегда будет так! Ты сама должна… Но для этого необходим первый шаг, и на него надо решиться. И не придумывай для себя всякие трусливые обстоятельства, ничего в этой жизни невозможного нет.

— То есть?.. Ты мне предлагаешь бросить Макса и жить вместе с мамой, да? Но я не могу, не могу… Я…

— Да, я уже слышала, ты ее ненавидишь. И это тоже твое защитное и трусливое обстоятельство, не более того. И знаешь, что я тебе еще хочу сказать, милая моя несчастная Жанна.

Маруся замолчала, внимательно разглядывая собственные ладони, будто сомневалась, продолжить начатую фразу или нет. Потом поморщилась, вздохнула и вытолкнула из себя с неохотой:

— Знаешь, за что я сидела? Я ведь мужа своего убила. Как так получилось — не буду рассказывать, это долгая история, да и не хочу, в общем… И я знаю, что убийство — это большой грех. Я грешница, и мне с этим знанием всю жизнь придется жить. Но мать ненавидеть — это такой же грех, Жанна. С той лишь разницей, что за него в тюрьму не сажают. Но вот слушаю я тебя и думаю — лучше уж отсидеть, чем так…

Жанна сидела тихо, даже не всхлипывала. Потом глянула исподлобья и смотрела долго, напряженно думая о чем-то своем. А через минуту прошелестела едва слышно:

— Да, ты права, Марусь. Да, я все поняла. Надо с себя начинать.