— Значит, ты храбрее меня, — сказала она.

Джек Джуэлл был потрясен ее словами.

— Нет никого храбрее тебя, Кэт! — с чувством воскликнул он.

Она засмеялась и замотала головой.

— Нет-нет, это правда! — настаивал он. — Я помню, как однажды вернулся со съемок. Тебе было тогда лет двенадцать. Прошло около года после того, как ушла твоя мать. Джессика и Меган гуляли на улице. Какие-то мальчишки начали их дразнить. Издеваться над Джесси.

— Я помню! — воскликнула Кэт. — У Джесси тогда была балетная пачка. Она вышла в ней на улицу, решив, что всем она должна понравиться. А мальчишки довели ее до слез.

— И тут из дома выскочила ты, прямо в фартуке и перчатках, и прогнала этих мальчишек! Я решил, что храбрее тебя в жизни никого не встречал! И не только это меня убедило в твоей храбрости, но и каждый день, когда вы росли без матери.

— Это не храбрость, — возразила Кэт. — А вынужденность. Кроме того, мне нравилось присматривать за сестрами. — (Разве она могла быть с ним честной?) — Мне казалось, что от этого я становлюсь сильнее.

Джек наблюдал за тем, как она складывает принесенную им детскую одежду.

— Мне жаль, что вам тогда пришлось несладко, — вздохнул он. — Мне так хотелось, чтобы ваша жизнь была… более устроенной, что ли! Надо было выбирать себе в жены такую женщину, которая бы не бросила детей, а жила с нами до сего дня.

Кэт рассмеялась. Ее отец просто не должен жить с этим бременем вины в душе.

— Да, но если бы ты женился на ком-нибудь другом, — сказала Кэт, — то я бы не появилась на свет. И Меган не появилась бы, и Джессика.

— Да, женись я на другой, и вас бы не было на свете. — Джек тоже засмеялся и поднялся, собираясь уходить. — А это было бы ужасно.

Когда они открыли входную дверь, то увидели в холле новенькую, с иголочки, детскую коляску: трехколесную, шикарную, цвета голубой металлик. Кэт подумала, что такую мог купить только Паоло — с низким ходом, с несколькими скоростями. Она притворилась, что ожидала увидеть нечто подобное перед своей дверью.

Потом поцеловала отца, вкатила коляску домой и поставила возле кровати, где по ночам могла наблюдать, как та сверкает в ожидании ее будущего ребенка.


Паоло уже забыл, что значит жить в квартире.

Откуда-то доносится музыка. В комнате чувствуется запах чужой еды. Над головой слышны чьи-то шаги. Из-под ног раздается чей-то смех. Сквозь стены постоянно просачиваются флюиды чужой жизни. Соседи сверху любили жареную баранину с перцем. Через некоторое время Паоло возненавидел эту баранину всей душой.

Джессика с закатанными до локтей рукавами купала в ванне маленькую Вей. Она пускала мыльные пузыри, чтобы ребенок мог с ними поиграть. Маленькая Вей плавала в ванне с одного конца на другой, над водой виднелся ее пухленький животик. Вот она начала выстраивать на краю ванны свой отряд пластиковых игрушек: уток, лягушек, телепузиков. Паоло улыбался, глядя на них, хотя в душе ему было совсем не до смеха. Он поцеловал обеих на прощание и отправился на работу. Теперь его рабочий день начинался вечером.

Дверь в квартиру была сделана из фанеры. До чего же хлипкая защита от жестокости, царившей в мире! Паоло запер ее на два оборота и начал спускаться по лестнице вниз. Со всех сторон его догоняли следы чужой жизни, звуки и запахи, которые, казалось, он уже оставил далеко позади, в детстве. Внизу на столе лежала кипа корреспонденции, адресованная давно съехавшим из этого дома жильцам. У подъезда валялась старая газовая плита, вся поросшая чем-то вроде зеленых поганок.

Мы должны отсюда выбраться, — говорил себе Паоло, отпирая свое черное такси. Я должен во что бы то ни стало сделать так, чтобы мы отсюда выбрались.

И вовсе не потому, что я такой крутой бизнесмен и непременно должен работать на самого себя. И не потому, что для этого места я слишком хорош и не могу равнять себя с людьми, которые постоянно едят жареную баранину с острым перцем.

«А просто потому, что я отец, — думал Паоло. — И я должен заботиться о своей семье».

Он любил работать по ночам. Любил потому, что в это время на улицах было мало транспорта, и он мог не вдыхать выхлопные газы впереди идущих машин и не стоять в пробке на каждом перекрестке.

Как правило, свой вечер Паоло начинал с Сити — ради хорошей выручки. Он объезжал все улицы и подбирал всех мало-мальски прилично одетых людей, которые спешили на станции пригородных электричек. Потом отправлялся в Вест-энд, где жизнь кипела до середины ночи, а потом, перед рассветом, на пару часов наступал период затишья и продолжался до тех пор, пока в Хитроу не начинали приземляться первые самолеты из Гонконга и с Барбадосских островов.

В это время, когда ночь подходила к концу, а новый день еще не начался, Паоло отправлялся в убежище всех таксистов — место их отдыха, которое скрывалось под одной из центральных автотрасс. Это место было по-своему уникальным, что-то вроде джентльменского клуба. Здесь был гараж, автомойка, двадцатичетырехчасовая столовая, куда не пускали без значка таксиста.

Здесь Паоло чистил салон своей машины от всякой всячины. От рвоты, банок из-под пива, поношенных туфель на высоких каблуках, презервативов (использованных и нет), замасленных упаковок из-под уличного кебаба, зонтиков, мобильных телефонов. А однажды даже нашел в своей машине вагинальный вибратор. Джессике он никогда не рассказывал о том, что можно найти на заднем сиденье такси.

Когда его машина снова приобретала ухоженный вид, Паоло присоединялся к другим таксистам: съедал с ними по сэндвичу с беконом и выпивал чашку чая. Они называли его «сливочным мальчиком» — подразумевая, что он новичок, который набирается опыта у водителей со стажем, «снимает с них сливки». А он с удовольствием слушал их болтовню и сальные анекдоты. Ночная жизнь города со всеми ее удовольствиями, трагедиями, риском, преступлениями и грязью самым тесным образом переплеталась с лондонским такси.

В прошлом Паоло считал такую жизнь самой прекрасной на свете, и даже верил, что ничего другого ему в будущем и желать не стоит. Когда его желудок был полон обжигающе горячего сладкого чая и набит жирными сэндвичами с томатным соусом, машина вычищена, а смех его коллег все еще звучал в ушах, Паоло вновь садился в машину и чувствовал себя так, словно город принадлежит ему.

Лондон был очень красивым городом. Именно тогда он ясно это понял.

Он видел луну, сверкающую над парком, и солнце, всходящее над доками, и предрассветный туман на реке, и массу других вещей, — перед ним они представали во всей красе, пока он катил в одиночестве по пустому городу.

Да и теперь Паоло был счастлив каждый вечер садиться за руль, находиться в постоянном движении, вести жизнь, далекую от всяких там таможенных деклараций и налогов на добавленную стоимость, далекую от бюрократии, которая нависает, как Дамоклов меч, над любым мелким предпринимателем. Паоло работал по ночам, и бывали моменты, когда он забывал обо всем на свете и чувствовал себя абсолютно свободным.

Это сладостное чувство обычно приходило к нему в предрассветные часы, перед тем, как он отправлялся в свою последнюю за смену поездку — в аэропорт Хитроу. Туристы и бизнесмены, шатаясь, высаживались из только что приземлившихся самолетов, с серыми лицами и головной болью от беспошлинной выпивки. Их мысли все еще витали где-то в другом месте, часто на другом конце света, и Паоло с выгодой для себя отвозил кого-нибудь из них в гостиницу или домой.

А потом наконец снимал с машины табличку такси и отправлялся домой, в маленькую квартирку, где сквозь тонкие, как вафли, стены просачивались запахи чужой жизни, в том числе дежурный запах жаренной с перцем баранины, и долго смотрел на спящих жену и ребенка, и ощущал такую любовь, которую невозможно передать словами, и желал лишь одного: никогда с ними не расставаться. Но тут его глаза начинали слипаться, и Паоло, словно пьяный — то ли от усталости, то ли от любви, — падал на кровать и засыпал как убитый.

26

Меган зашла в клинику проведать доктора Лауфорда, и ей показалось, что они не виделись много лет, хотя со времени их последней встречи прошло всего несколько месяцев. Сколько лет ему было? Наверное, за пятьдесят? Он казался стариком, словно его тело было насквозь пропитано болезнями, от которых он лечил других людей.

— Уходите в частный сектор, — сказал он Меган, приняв ее в кабинете. — Уходите отсюда и больше не возвращайтесь.

Сперва женщина подумала, что он шутит, но потом поняла, что ему не до шуток.

От него пахло все тем же: сигаретами, сыром и маринованными пикулями. Когда-то этот запах казался ей отвратительным, а теперь она поняла, что очень по нему соскучилась. Соскучилась по самому доктору Лауфорду, по его благородству и мудрости, которые скрывались под его дешевыми костюмами и под вечным облаком табачного дыма, который его окутывал.

— Уйти в частный сектор? — машинально повторила она. — А с какой стати мне туда уходить?

— Потому что здесь ничего не меняется. — Лауфорд отпил глоток чего-то коричневого из пластикового стаканчика. — Пациентов, как всегда, слишком много. Докторов, как всегда, слишком мало. Времени, как всегда, не хватает. У вас были причины сбежать отсюда? Так вот, по тем же самым причинам уходите в частный сектор.

Меган почувствовала, что краснеет.

— То есть вы хотите сказать, что я отсюда сбежала?

— Я вас за это не критикую. И ни в чем не обвиняю. Вся эта тягомотина вас доконает. Знаете, как называют такую ситуацию врачи? Свет горит, а никого нет дома. У вас есть ребенок, и вам надо думать только о нем.

Раньше Меган и вообразить не могла, что доктор Лауфорд будет выталкивать ее в частный сектор. «Пойти к частнику» — такова была мечта любого пациента их клиники. Пойти к частнику значило примерно то же, что выиграть в лотерею: каждый верил, что когда-нибудь обязательно это сделает, то есть покончит наконец с очередями и нервотрепкой Государственной службы здравоохранения. И доктора, очевидно, тоже все без исключения мечтали уйти в частный сектор, только Меган они об этом не говорили. Произнести вслух такие слова значило сказать что-то святотатственное.

— Там вы тоже будете помогать людям, — продолжал Лауфорд. — И кто знает, может быть, там вы поможете гораздо большему числу людей, чем здесь? Вообще как оценить, какую пользу мы реально здесь приносим? Выписываем антибиотики, как конфетки, вот и все. А вы, кажется, никогда не были сильны в поточной медицине. Пять минут на пациента, и — прошу вас — следующий! — Вспомнив того зеленого и упрямого ординатора общей практики, каким еще недавно была Меган, доктор Лауфорд даже заулыбался. — Вы всегда относились к пациентам по-человечески.

Лауфорд накорябал что-то на рецептурном бланке, как будто Меган пришла сюда исключительно ради того, чтобы получить от него фамилию и номер телефона какого-нибудь частного светила.

— Я считаю, что вам надо попытать удачу в области гинекологии. Стать одной из тех умненьких докторш с Уимпол-стрит или с Харли-стрит, которые после рождения ребенка могут позволить себе трехмесячный отпуск.

Меган взяла листок бумаги у него из рук.

— Просто вы не хотите, чтобы я здесь работала. — Она не смогла скрыть горечи, прозвучавшей в голосе.

— Я хочу, чтобы вы были счастливы, — ответил он и, в свою очередь, не смог скрыть в голосе теплоту и искренность. «Я ему нравлюсь», — подумала Меган. Но тут он посмотрел на часы и быстро прикончил коричневую жидкость из пластикового стаканчика. — Нам пора закругляться.

Меган наскоро пожала ему руку. Любая другая форма физического контакта — объятия, поцелуй — казалась немыслимой. Потом Лауфорд со знанием дела выпроводил ее из кабинета и назвал имя следующего пациента. А ей еще так много хотелось ему сказать! Поблагодарить, уверить в том, что без него она бы никогда не стала настоящим доктором, что она обязана ему всем. Но Лауфорд уже повернулся к ней спиной: помогал войти в кабинет какому-то шаркающему старику.

В приемной, как всегда, толпился народ, и многие при виде Меган заулыбались. Вот, например, женщина с маленьким ребенком пытается на минутку отцепиться от своего отпрыска и ее поприветствовать.

— Здравствуйте, доктор!

— Миссис Саммер!

Женщина с гордостью показала ей живот. Судя по всему, она была на шестом месяце беременности.

— Я слышала, что вы уезжали. Как хорошо, что вы снова вернулись! — Теперь женщина потерла живот. — Надеюсь, вы мне с ним поможете.

— Я бы с радостью! — ответила Меган, а затем объяснила, что она здесь больше не работает, а в клинику зашла, чтобы проведать бывшего руководителя. Миссис Саммер выслушала новость с крайне удрученным видом, однако затем храбро улыбнулась Меган и пожелала всего наилучшего.