Кристин Гор - Сенатский гламур

Вечеринка закрутилась по-настоящему, когда Вилли Нельсон и Нефертити начали разливать выпивку. Я опрокинула в себя порцию, и в желудке немедленно разгорелся большой алкогольный костер; пламя обожгло мне грудь, его языки лизали горло. Вилли наклонился и прошептал, что Винни-Пух меня хочет. Офигеть! Мне нравится этот парень. Когда я смотрела, как Винни сходит с танцпола, бросая в мою сторону томные взгляды мишки Пуха, я вдруг поняла, что лечу. Размахивая руками, я поднималась все выше и выше. Скоро я очутилась на высоте тридцати тысяч футов и слегка продрогла. Я отщипнула краешек облака и обернула его вокруг плеч, соорудив подобие шали из кучевых облаков. В своем модном прикиде я озирала расстилавшийся внизу пейзаж — горные цепи, океанские просторы, крошечные города и…

«…особенно длинные очереди на бензоколонках. Конгрессмен Фрэнсис, ожидаете ли вы введения каких-либо срочных мер для спасения «Экссон»[1]?»

Утренний выпуск НГР[2] вломился в мое сознание, бесцеремонно напомнив: я не порхающая по танцулькам чародейка, я работаю на Капитолийском холме, и у меня всего двадцать минут, чтобы добраться до работы.

Ха! Если я не пила с Вилли Нельсоном и Нефертити, какого же черта у меня похмелье? Быстрый осмотр кухни освежил мою память. Точно, бутылка вина из магазина «Все по девяносто девять центов». Когда-то это казалось очень выгодной покупкой.

Итак, двадцать минут. Учитывая, что медитировать я собиралась полчаса, отложим это на потом. Равно как и пятнадцать минут упражнений для пресса, маникюр и новое слово из словаря. Я пообещала себе, что сделаю все потом, но знала, что лгу. На деле я приползу с работы очень поздно, слишком уставшая, чтобы заниматься чем-нибудь еще. Ну разве что попробую какую-нибудь текилу за девяносто девять центов.

Впрочем, для подобного цинизма еще слишком рано. Как говорил мой папа, утром возможно все.

Я никогда не была жаворонком.

Я взглянула на часы. Семнадцать минут, отсчет продолжается. Накормив Шеклтона, я бросилась на поиски чистой одежды и подумала: как сложно было бы делать все эти простые вещи без правой руки! Что, если я внезапно потеряю ее в результате несчастного случая вроде поломки эскалатора или побега голодного льва из зоопарка? Смешно, но я живу в каких-то нескольких милях от зоопарка. Поэтому я улучила минутку и занялась тем, что делаю всегда, когда меня обуревают подобные терзания. Я вытянула из кучи лекарств повязку, намотала ее на правую руку и продолжила обычные утренние занятия, уверенная, что буду смеяться последней, когда мне пригодится столь нелепая подготовка к жизни без правой руки.

— Потрясающе, — скажут все, — и как ей удалось так быстро привыкнуть? Да она же управляется не менее ловко, чем раньше! А может, и более!

И благодаря моей блестящей предусмотрительности это будет правдой. Я лишь кивну, улыбнусь и продолжу жить хорошо подготовленным одноруким гением.

Я очнулась от грез наяву и сосредоточилась на исключительно сложном действии — открывании йогурта одной левой. А потом, когда я собирала рабочие папки, догадавшись ногой поднять портфель на стол, я заметила белый налет на жабрах Шеклтона. Только не это! Белый налет — смертный приговор.

За последние одиннадцать месяцев я умудрилась непредумышленно убить восемь японских бойцовых рыбок. Я вовсе не собиралась их убивать. Честное слово, я делала все в точности как написано, но они тем не менее умирали. Мистер Ли, владелец зоомагазина, уверял, что я нигде не напортачила. Я втайне подозревала, что он скрывает от меня какие-то важные сведения по уходу или препарат для очистки воды — ради своей выгоды, чтобы я приходила и покупала все новых рыбок. Тем не менее он строил из себя знатока, и, если верить ему, японские бойцовые рыбки иногда просто теряют волю к жизни после ничтожного изменения окружающей среды и совершают своего рода рыбье харакири. Три рыбки зачахли, две непомерно раздулись, а Жак, Моби и Баллард покрылись белым налетом.

Я с грустью смотрела на свою девятую и дольше всех протянувшую рыбку, шестимесячного трудягу, который, как я полагала, повернул удачу ко мне лицом. Шеклтон, получивший имя в честь того, что чудом пережил прискорбное зимнее отключение электроэнергии, превратившее его аквариум в ледяную пустыню[3], в ответ храбро посмотрел на меня. Поразительно, что он перенес разморозку. Я сочла это знаком того, что он — некая рыба-мессия, могущественный духовный лидер рыбьего царства. Но мне следовало знать, что даже самая могущественная из рыб недолго протянет в моих убийственных тисках.

Я усомнилась, что когда-нибудь стану матерью, раз у меня даже крошечные рыбки не живут дольше нескольких месяцев. И в этот миг случайно бросила взгляд на часы. Двенадцать минут. Я схватила несколько журналов и выскочила за дверь, чуть не забыв снять повязку.

Чем особенно приятна работа у сенатора — я верю, что каждый день меняю мир к лучшему. Плохо же то, что работы ужасно много: я заметила, что надела разные туфли, лишь когда села в метро.

А хуже всего то, что я так и не обратила бы на это внимание, если бы не поймала насмешливые взгляды двух холеных пажей[4] и не посмотрела бы вниз, чтобы понять соль шутки.

Я думаю, что перепутать обувь одного фасона, но чуть разных оттенков, скажем, темно-синие и черные форменные туфли — не самая большая глупость. Немного стыдно, конечно, но вполне объяснимо, особенно если у тебя нет правой руки, чтобы включить свет в шкафу, одновременно копаясь в нем единственной рукой. Но бежевая сандалия и красный кроссовок? Я совершенно уверена, что человек, способный на такое, слегка не в своем уме. Ну или он — это я.

Я решила сделать вид, будто так и надо, и бросила на девочек-пажей полный сострадания взгляд — взгляд, который говорил о том, как мне жаль, что они так аккуратны, прилизаны и, разумеется, ничего не слышали о новейшем прикиде для поездок в подземке. А я, хоть и развлекаюсь по дороге на работу чтением журнала «Экономист», — поскольку чрезвычайно умна и мне ужасно интересно, что там написано, — нахожусь к тому же на самом гребне моды. Как это печально для них, мурлыкала я всем своим видом. Какая же я изумительная.

Дочитав журнал, я вышла на станции Юнион и направилась по Первой улице к Рассел-билдинг, высоко подняв голову и матерясь про себя, что не успеваю забежать в обувной магазин и купить хоть что-нибудь, в чем буду меньше смахивать на безнадежную идиотку. Но, размышляла я, даже будь у меня время, не все можно купить.

Когда я вошла в офис, на меня посмотрела Жанет, сверхкомпетентный личный помощник сенатора, дама средних лет. Она говорила по сотовому в микрофон с наушниками, одной рукой скрепляла кучу сводок, другой исправляла что-то в расписании (задача непростая даже для человека с двумя здоровыми руками) и к тому же умудрилась улыбнуться мне.

— Р.Г. будет в пять. Сводка комитета нужна ему прямо сейчас, — произнесла она самым приятным, но непреклонным тоном.

— Она уже готова, — улыбнулась я в ответ, стараясь излучать уверенность и профессионализм — немалый подвиг, учитывая, что я еще не выпила ни одной чашки кофе.

Р.Г. — так мы называем Роберта Гэри, младшего сенатора из моего родного штата Огайо. Сводка нужна к утреннему слушанию в сенатском комитете по здравоохранению, где будет обсуждаться вопрос о рецептурных лекарствах для пожилых. А я отвечаю за сводку и пасу избирателя, выступающего свидетелем, поскольку являюсь советником сенатора Гэри по внутренней политике.

До сих пор удивляюсь, как в двадцать шесть лет умудрилась стать советником по здравоохранению сенатора Соединенных Штатов. Я жила в вечной тревоге, что до кого-нибудь наконец дойдет, насколько глупо было доверить мне это дело, и меня мигом выставят за дверь.

Я родилась и выросла в Огайо и своей страстью к политике обязана матери, профессору политологии, которая, вполне естественно, привила мне интерес к службе на благо общества. Я с самого начала училась с большим воодушевлением. И, что важнее, была единственной маминой круглосуточной ученицей.

Благодаря маме я рано узнала, что главное — это участие и что приложенные усилия могут немедленно принести плоды. Мы вместе рисовали плакаты для местных выборов, раздавали избирателям регистрационные формы и призывали соседей участвовать в кампаниях, которые считали правильными. По утрам перед школой мама помогала мне прочитать газету и отвечала на мои вопросы. По вечерам исправляла орфографические ошибки в моих письмах к президенту. Мне никогда не приходило в голову, что так и свихнуться недолго. Мне это нравилось.

Я начала политическую карьеру в начальной школе. Я пыталась защитить тропические леса, очистить от мусора скоростные магистрали, остановить испытания на животных, отправить канцелярские принадлежности нищим детям Гаити и вообще спасти мир на средства от одной благотворительной распродажи домашней выпечки.

В средней школе я помешалась на свободе слова, громила цензуру и подбивала школьную газету выступить против нее. Я писала пылкие статьи о том, как свобода и сопротивление олицетворяют пульсирующее сердце демократии. Я не гнушалась взывать к ним, чтобы свергнуть тиранию школьной формы и комендантского часа.

Время от времени я баллотировалась на выборные должности, но в основном посвящала себя глобальным политическим вопросам. Только в колледже, в Университете Цинциннати, я занялась более узкой темой — вопросами здравоохранения. Все началось с удивительно интересного семинара первокурсников, посвященного инфекционным заболеваниям, который пробудил во мне как страсть к реформе здравоохранения, так и страх перед уязвимостью и грязью человеческого тела. После него больное горло навсегда перестало быть просто больным горлом — оно превратилось в начальную стадию заражения вирусом Эболы, рахита или чахотки. С тех пор я, как могла, готовилась к несчастьям, которые, несомненно, поразят мой относительно беззащитный организм.

Я также начала изучать сложную и порочную систему здравоохранения США. Ее несовершенство и несправедливость оскорбили и потрясли меня. Я не понимала, как может правительство позволять сорока миллионам американцев, в том числе и детям, оставаться незастрахованными. Я с ужасом наблюдала беспрестанное вздувание цен и жертвы, на которые приходилось идти семьям низкого и среднего достатка. И, как дочь своей матери, решила сделать все возможное, чтобы изменить это.

Я корпела над своими тезисами и встречалась с девятнадцатью членами Палаты представителей от штата Огайо и обоими сенаторами. Сенатор Роберт Гэри был на голову выше остальных, он поразил меня глубоким пониманием вопросов здравоохранения и заботой о будущем. Когда он ответил на мои вопросы и рассказал о своих планах реформы, я испытала смесь благоговейного трепета и вдохновения.

Я послала Гэри копию тезисов и сразу после окончания колледжа присоединилась добровольцем к его перевыборной кампании. Мне было и лестно, и страшно, когда он вспомнил меня, похвалил тезисы и попросил помочь команде по внутренней политике осветить вопросы здравоохранения. Я с головой ушла в работу, написала несколько неплохих сводок, и, после убедительной победы Гэри на выборах, меня пригласили в Вашингтон. Так я неожиданно заняла влиятельную должность. Жуть, зато чистая правда.

У меня едва хватило времени включить «Блэкберри»[5] и проверить электронную почту, как позвонила Жанет.

— Пришел Р.Г. У него скоро встреча с учительским профсоюзом, у тебя десять минут, чтобы срочно подготовить его к слушанию. Вперед.

Влетев к нему в кабинет, я задумалась, смогу ли изложить суть дела за десять минут, если лишусь языка? Наверное, смогу, вооружившись маркерами, плакатами и талантом мима, но это будет непросто. Хотя, говорят, У меня очень выразительные глаза, так что можно с их помощью… ох, без языка и глаз совсем ничего не получится. Как же мне начать…

— Вам помочь?

Саркастичное замечание сенатора Гэри прервало мои фантазии, напомнив, что уже добрых десять секунд я стою в его кабинете, словно дура под гипнозом. Быстро подсчитав, сколько у меня осталось времени, я решила не объяснять, что размышляла о жизни без языка и глаз, и просто перешла к делу.

— Я пришла помочь вам подготовиться к слушанию, сэр. Я не опоздала?

Он коротко взглянул на меня, потом кивнул. Наверняка жутко устал. Интересный мужчина, и проседь в темных волосах добавляет ему элегантности, но резкие морщины на лбу и мешки под глазами придают измученный вид. Он трудоголик, и дома у него годовалые близнецы, это кое-что объясняет, но у меня всегда возникало чувство, будто его тревожит нечто глубже и серьезнее.

Синий костюм, белая рубашка, официальный красный галстук были, как всегда, накрахмалены и выглажены, но я заметила желтоватое пятно на воротничке рубашки. И пообещала себе, что осторожно спрошу об этом, когда мы закончим со сводкой. Он будет благодарен, но не смутится. Я прямо-таки слышала, как говорю это.