Роман наклонился к лошадиному брюху.

— Сердечные струны? Да, слышал кое-что. А они действительно существуют?

— Это такое выражение. — Теодосия встряхнула брошью, наблюдая, как свисающие золотые цепочки закачались. — Эта брошь принадлежала моей матери, и я дорожила ею все эти годы. Это рубиновое сердце, и к его нижнему краю прикреплены тонкие золотые цепочки — сердечные струны.

Роман взглянул на поблескивающую брошь — сердце.

— «Сердечные струны» — интересный термин, — пробормотала Теодосия, продолжая наблюдать, как свет костра поблескивает на гранях рубиновой броши. — Когда-то давным-давно, в пятнадцатом столетии, сердечная струна считалась нервом, поддерживающим сердце. В настоящее время этот термин используется для описания глубокого чувства и привязанности, поэтому говорят, что человек, который чем-то сильно тронут или взволнован, испытывает тянущее чувство в сердце. Я очарована как красотой выражения, так и его определением.

Роман провел рукой по скребнице, которую держал. Только ли эта брошь побудила Теодосию заговорить о сердечных струнах, или она думала о своих чувствах, своей привязанности? Если так, то была ли это любовь к нему?

Что испытывала Теодосия? Она упомянула о своем сексуальном влечении, о признательности, о восхищении, но чувствовала ли к нему что-то другое?

Ему хотелось спросить.

Но он не сделал этого: если подтолкнуть ее к обсуждению чувств, то невольно втянется в разговор, а ему, конечно же, не хотелось, чтобы это случилось, так как, по правде говоря, не знал, что чувствует к ней. В большинстве случаев она выводила его из себя, но в остальных…

— Извини за мое нерациональное поведение в Уайт Крик, Роман. Мне не следовало уезжать из города без тебя.

Он снова повернулся к Секрету и провел скребницей по лоснящемуся крупу.

— Все, что ты делала с момента нашей встречи, было нерациональным, Теодосия, — заключил он. — Почему извиняешься только сейчас?

Улыбнувшись, Теодосия вытянулась на постели.

— Давно у тебя Секрет?

— Одиннадцать лет. Теперь ложись спать. Я же объяснил, что мы не двинемся отсюда до тех пор, пока не решу, что ты готова к путешествию. Если не устроишься отдыхать прямо сейчас, мы останемся здесь навечно.

Он принялся расчесывать спутанную гриву Секрета.

— Я ничего не делаю, кроме того, что лежу здесь, Роман. — Она еще некоторое время смотрела, как он ухаживает за лошадью. — Понимаю, почему ты называешь своего жеребца Секретом. Он необычный конь, и тебе не хочется никому открывать тайну его происхождения. Это та порода, которую ты будешь выращивать на ранчо?

— Может быть. — Распутав гриву Секрета, Роман принялся за хвост жеребца, прикидывая, может быть, стоит поделиться своими идеями с Теодосией. Нелегко ведь держать такие радостные планы при себе.

— Ты расскажешь мне о нем? — спросила Теодосия. — Обещаю хранить тайну так же хорошо, как это делаешь ты.

Роман не ответил, а лишь продолжал работать, вычесывая засохшую грязь из лошадиного хвоста.

— Ты не единственный, кто знает о его происхождении, Роман. Тому, у кого ты купил его, тоже об этом известно. — Радуясь, что он стоит к ней спиной, она хитро улыбнулась.

— Я не покупал его, Теодосия.

— Вывел его сам?

— Именно. А теперь спи.

Она села и бросила сердитый взгляд на его спину.

— Роман, ты крайне несправедлив. Я доверила тебе свою жизнь, а ты боишься открыть тайну лошади. Прекрасно понимаю, что ты намерен разбогатеть, выращивая лошадей, подобных Секрету. Неужели считаешь, что расскажу о его происхождении, зная, что это сведет на нет твои мечты и упорный труд стольких лет?

В ее голосе прозвучала неподдельная обида. Гладя жеребца по спине, он попытался придумать хотя бы одну вескую причину, почему ей нельзя доверить свои тайны, но ничего придумать не сумел, а сердце подсказывало, что на этот раз можно довериться и рассказать то, чего доселе не рассказывал ни одной живой душе.

Он усмехнулся: довериться женщине? Или он лишился рассудка, или произошло нечто, изменившее его взгляды относительно женского пола.

Во всяком случае, одной представительницы женского пола.

Продолжая улыбаться, он посмотрел прямо с глаза Теодосии.

— Секрет — помесь кобылицы мустанга и английского чистокровного жеребца. Я спарил обоих лошадей в темноте ночи из чистейшего любопытства.

При его признании глаза Теодосии расширились от удовольствия: не так важно, что именно он сказал, как факт доверия ей.

— Почему ночью?

Вспомнив свой юношеский проступок, Роман опустил голову и усмехнулся.

— Кобыла принадлежала мне, а английский чистокровный — нет. Если бы я спросил разрешения у владельца жеребца, он бы либо ответил отказом, либо потребовал плату. Потому все произошло втайне, ночью.

— Это воровство, — сказала Теодосия, улыбнувшись в ответ.

— Владелец не обнаружил пропажи, а жеребец отнюдь не возражал против такой встречи.

Улыбка Теодосии перешла в мягкий смех.

— Мои лошади будут воплощением мечты каждого ранчеро-скотовода, — объяснил Роман, радостно возбужденный от этой мысли. — Чтобы заарканить далеко убежавшего быка, нужна лошадь, которая развивает полный галоп всего лишь в несколько шагов, Теодосия. Лошадь должна сохранять громадную скорость на расстоянии, по крайней мере, в четверть мили.

— А Секрет способен и на то, и на другое, — сказала Теодосия. — О, как здорово!

Ее искренний энтузиазм согрел его.

— В нем сочетаются выносливость мустанга и скорость чистокровного, проворство и смышленость. Но я не буду держать мустангов. Собираюсь закупить испанских кобыл в Мехико. Хотя мустанги и являются предками испанских лошадей и доступны для любого, кто захочет их объездить, испанские кобылы крупнее, здоровее и более надежны. Так что, если тощий мустанг произвел на свет такую лошадь, как Секрет, представь, насколько лучше это может сделать испанская кобыла. Что же до чистокровных жеребцов, то лучшие из них выращиваются на фермах в Кентукки. Я…

— О, ты ошибаешься, Роман. — Теодосия покачала головой. — Лучшие чистокровные в стране в Нью-Йорке. Мой отец…

— Да, я слышал, что в Новой Англии тоже есть несколько хороших ферм. Объеду их все, пока не найду лошадей, которых хочу. Хотя они обойдутся недешево. Лучшие из них стоят от шести до семи сотен долларов.

— Это правда, но если ты знаешь владельца фермы, можно договориться о цене.

— Но я не знаю ни одного из них.

— Но, Роман, я…

— Послушай, Теодосия, не имеет значения, скольких из них ты знаешь. К тому времени, когда у меня появятся деньги, ты уже будешь по уши в слюне бразильских жуков.

— Роман, если бы ты только послушал о бизнесе моего отца. — Она внезапно осеклась, когда вдалеке прогремел гром. Зная о ее страхе перед грозой, Роман быстро подошел к тюфяку девушки и сел рядом.

— Дождя не будет. По крайней мере, здесь. Ты не увидишь молнии, обещаю.

Она не могла сдержать мелкой дрожи.

— Почему ты так боишься молнии? — Он убрал волосы с ее лица, чтобы видеть глаза.

— Моих родителей убила молния, когда мне было пять лет.

Шок парализовал Романа: он никогда не думал, что ее боязнь молнии связана с чем-то настолько ужасным.

— Ты не обязана рассказывать мне.

— Но мне хочется. — Она мягко улыбнулась, он обнял ее за плечи и придвинулся ближе. — Шанселлор и Женевьева, — тихо начала она. — Так звали моих родителей. В тот день, когда они умерли, мы были на пикнике. Пока я собирала на лугу цветы в корзину, они наблюдали из-под большого дерева. Небо внезапно потемнело, подул сильный ветер, и отец крикнул, что пора возвращаться домой. Только я приблизилась к дереву, как ударила молния, — мама с папой умерли мгновенно. С тех пор жутко боюсь молнии и не нашла способа избавиться от страха.

Роман взял ее руку и подумал о том, как ужасно для пятилетней девочки увидеть смерть родителей, настигшую их так страшно и так внезапно.

— Мне жаль, что это произошло с тобой, Теодосия.

Поток нежности омыл ее — в его тихом голосе звучали искренность и нежность. Она с благодарностью сжала его руку.

— Что произошло после несчастного случая? — мягко спросил Роман, сам удивляясь своему сильному интересу.

— Я, конечно, была опустошена и очень напугана тем, что будет со мной без родителей. Но Аптон и Лилиан приехали в Нью-Йорк и забрали меня в Бостон. Они растили меня, словно собственную дочь, Роман, щедро отдавая все, что могли, особенно свою любовь. Если бы не их доброта, возможно, никогда бы не оправилась от стресса. Как уже говорила, — это мой неоплатный долг перед ними и одна из причин моего желания дать им ребенка.

— Одна из причин?

— Чувство вины — другая. Видишь ли, Лилиан и Аптон уделяли все время мне, пока я была маленькой, поэтому откладывали обзаведение собственными детьми. Когда же они все же решились, Лилиан испытала большие трудности с зачатием, а затем пережила четыре выкидыша. Врачи объяснили ей, что следовало родить ребенка задолго до этого. Если бы ей удалось выносить плод первые три месяца, возможность родить здорового младенца была бы значительно выше, но, к несчастью, она, похоже, не может вынашивать ребенка дольше шести-восьми недель.

— И ты считаешь это своей виной? Теодосия выпустила его руку, подобрала веточку и начертила круг на мягкой земле у его ног.

— Это и есть моя вина, Роман, и единственный способ избавить Лилиан от сердечной боли — это выносить ребенка для нее. Ребенок ее плоти и крови будет всем для Лилиан, и я единственный человек, который может воплотить ее мечту.

Некоторое время Роман молчал, наблюдая, как она рисует в пыли.

— Понимаю, что ты хочешь сделать что-то хорошее для своей сестры, но родить ребенка, чтобы отдать его ей — не слишком ли много? Я имею в виду, люди так не поступают, Теодосия.

Его вопрос и утверждение заполнили каждый уголок ее мозга. Только через несколько мгновений поразительное, но печальное осознание вернулось к ней.

— Когда по-настоящему кого-то любишь, Роман, ни одна жертва не кажется слишком большой.

Он не ответил на ее откровение; она ничего больше не добавила.

В наступившей теплой тишине Теодосия размышляла над тем, что он никогда не знал истинной любви… А Роман гадал, что это такое — испытывать бескорыстную любовь.

ГЛАВА 12

Раздвинув шторы на одном из окон в коридоре гостиницы Ред Вулф, Роман наблюдал, как мальчишка-газетчик разносил по улице объявления Теодосии, раздавая свеженапечатанные циркуляры как молодым, так и пожилым; и какого бы возраста ни был мужчина, получавший его, — ни один из них не упускал случая бросить взгляд на второй этаж гостиницы.

Роман надеялся, что Теодосия не одевается к ужину перед открытым окном, но подозревал, что вполне могла — у нее не было достаточно здравого смысла, чтобы не делать этого.

Он свирепо рассматривал толпу мужчин снаружи еще некоторое время, затем задернул шторы. Как только настанет темнота, укрывающая все и вся, сборище похотливых ублюдков начнет прокрадываться в гостиницу, словно голодные змеи за цыпленком. А почему бы и нет?

Не родился на свете еще мужчина, который бы отказался получить сто долларов золотом только за то, чтобы переспать с такой красивой женщиной, как Теодосия.

Он раздумывал, каков был бы ее ответ, если бы объявить, что она еще недостаточно здорова, чтобы выполнить свой план. Может, сослаться на раны на голове, которые не заживут, если раненый попытается заняться каким бы то ни было видом секса, попробовать напугать, что можно ожидать даже загнивание мозга.

Потерев подбородок, Роман некоторое время раздумывал над идеей, затем отказался от нее, вспомнив, что она уже себя исчерпала: целых полторы недели после столкновения с команчи удавалось удерживать Теодосию среди диких лесов и лугов, в стороне от всех городов. Конечно, ему хотелось, чтобы ее рана зажила, но сознание подсказывало, что десяти дней более чем достаточно: в конце концов, шишка на голове — не пуля в черепе.

В течение этого времени она только и делала, что спала, ела, купалась и делилась с ним своим интеллектом. Наконец, после полутора недель отдыха, оделась, забралась на повозку и поехала, не оставляя ему другого выбора, кроме как следовать за ней и отвезти в ближайший город.

Едва коснувшись подошвами пыльной улицы в Ред Вулф, тут же поспешила в почтовую контору и напечатала свои дурацкие объявления.

Роману всегда нравился Ред Вулф, и он с удовольствием навещал город, когда у него появлялась такая возможность. Однако теперь решил, что больше не любит его: Боже, никогда не представлял, как много бабников в нем живет!