Ребекка Пейсли - Сердечные струны

Теодосия потянулась, стараясь незаметнее ущипнуть Романа за руку, но в ту же секунду, когда пальцы коснулись его, поняла, что это вовсе не рука.

Вспыхнув, резко отстранилась.

Роман снова наклонился к ней.

— Если хочешь меня, скажи прямо: буду стараться, но вначале избавься от Мелвина.

Теодосия почувствовала, что в комнате невыносимо жарко.

— Ваши интересы, Мелвин?

Мужчина напротив в задумчивости потер подбородок.

— Много читаю, особенно люблю философию.

— Философию? — девушка наклонилась вперед. — Какого-нибудь конкретного философа?

От Романа не укрылось, как взгляд Мелвина опустился на уровень груди Теодосии, и ему стало ясно, что ублюдку открылся полный обзор дразнящей ложбинки. Положив ей руку на плечо, постарался вернуть в прежнее положение.

— Ты ссутулилась. Разве никто не говорил, что так можно скривить позвоночник?

— Нравится Аристотель, — объявил Мелвин, озадаченный тем, что компаньон Теодосии продолжает что-то шептать. — Простите, сэр, но вы, случайно, не обо мне?

Роман вскинул одну черную бровь.

— Вообще-то, да. Назовите среднее имя Аристотеля.

— Среднее имя? — переспросил учитель, снова пробежав пальцами по усам.

— Роман, — пробормотала Теодосия, — Аристотель родился в 384 году до нашей эры, а в то время людям не давали средних…

— Я тебя ни о чем не спрашиваю, Теодосия, — прервал он. — Жду ответа Мелвина.

— У Аристотеля не было среднего имени, сэр, — констатировал Мелвин.

— Да? — Роман встал, скрестив руки на груди. — Это показывает, как глубоко вы знаете. Уходите.

Теодосия опустила голову. Опершись руками о колени, она изо всех сил старалась сохранять самообладание.

— Роман, — спросила она, поднимая голову, — какое было у Аристотеля среднее имя? От Романа не ускользнул самодовольный взгляд, промелькнувший на лице Мелвина. Отчаянно пытаясь придумать какое-нибудь подходящее среднее имя для Аристотеля, он оглядел комнату и заметил картину и подпись художника в правом углу.

— Эгберт, — твердо заявил он, разобрав имя. — Его среднее имя Эгберт, а сокращенно — Эгги. Не многие знают его, так как это один из тех редких фактов, которые затерялись на страницах истории, и поскольку вы не ответили, уходите.

Теодосия на секунду закрыла глаза, затем посмотрела в упор на него.

— Роман, Эгберт — англосаксонское имя. Аристотель же — грек.

— Его отец был родом из Англосаксонии, — последовал быстрый ответ Романа.

— Сэр, — начал Мелвин. — Слово «англосаксонский» относится не к месту проживания, а к германскому народу, завоевавшему Англию в четырнадцатом веке нашей эры и образовавшему правящий класс, который оставался вплоть до норманнского завоевания. Англосаксом называется лицо, чьи предки были англосаксами, или белая нация, говорящая по-английски.

Уловив мрачное настроение Романа, Теодосия поднялась и встала впереди него.

— Мелвин, давайте встретимся завтра. Хотелось бы продолжить беседу. Вместе позавтракаем?

— Это доставит мне большое удовольствие, Теодосия. — Мелвин встал. — Приду завтра в семь тридцать. Надеюсь, не слишком рано, поскольку в девять должен быть в школе.

Теодосия наклонила голову.

— Семь тридцать. Прекрасно.

— Приятного вечера вам обоим. — Мелвин вышел из комнаты.

В ту же секунду, как дверь захлопнулась, Теодосия обратилась к Роману.

— Эгберт, Роман? Эгберт?

Не говоря ни слова, он прошел через комнату и исчез за перегородкой.

Теодосия последовала было за ним, но внезапно остановилась, увидев его галстук и рубашку, перелетевшую через ширму.

— Роман, ты собираешься купаться?

— Да. Хочешь присоединиться?

Она, как могла, пыталась не обращать внимания на приливы потока тепла, вызванного его приглашением.

— Уже купалась в той воде, которая налита в ванне. Если тебе так захотелось освежиться, пошли за чистой.

— Ты ведь не накапливаешь грязь на своей персоне, а лишь становишься немного запыленной. Разве не так ты мне объясняла?

— Да, но…

— Значит, эта вода достаточно чистая для меня. — Он стянул с себя сапоги. Теодосия услышала, как они упали на пол, и решила — пока Роман за ширмой — переодеться в ночную рубашку.

— Роман, почему ты так вел себя с Мелвином Пристли? — спросила она, раздеваясь.

— Не хочу, чтобы хоть один волосок его усов приблизился к тебе, — спокойно ответил он.

— Роман?

Он стянул чулки, расстегнул пояс и повесил его на верхнюю перекладину ширмы.

— Роман, совершенно очевидно, что тебе не понравился Мелвин, — заявила Теодосия, доставая ночную рубашку из ящика комода. — Я, однако, нахожу его вполне достойным и интеллигентным джентльменом и уверена, что завтра ты будешь того же мнения.

Он снял штаны.

— Ты меня слушаешь?

Резким взмахом он перебросил их через ширму так, что они очутились у ног Теодосии, надевавшей рубашку. Не в силах противостоять соблазну, она подняла их, сохранившие тепло его тела; не понимая, зачем, прижала к груди — легкий озноб пробежал по ее телу, желание вспыхнуло так быстро, что она вскрикнула.

Роман услышал этот тихий стон и улыбнулся.

— В самом деле, не хочешь ко мне присоединиться, Теодосия? — крикнул он, шагая в ванну. — Кажется, ты немного запылилась, пока мы сидели на лугу. — Он опустился в прохладную воду и откинулся на край ванны.

Она услышала всплески. Роман обнажен.

— Обнажен, — шептала она.

— Что ты сказала? — отозвался он. Обнажен — вот что она сказала. Тихо усмехнувшись, схватил мыло и стал быстро Намыливаться. — Намыль свои натруженные руки, Роман, — он притворился, что разговаривает сам с собой. — Вот так. По плечам, по груди, по животу. Встань, — продолжил он и поднялся. — Теперь ноги. Одну, вторую, бедра. Ах, как здорово. Как чертовски приятно.

Теодосия продолжала держать его штаны дрожащими руками, ее воображение подсказывало, что делали его руки, когда он прикасается к себе… держит себя… чувствует себя…

— Теодосия.

Что? Вроде отозвалась она, нахмурившись, осознала, что не произнесла этого слова вслух.

— Что?

— Знаешь, я не говорил, но перед приездом в Ред Вулф по ночам, когда ты спала, иногда читал твое секс-руководство. Знаешь, как тот тибетский парень называет определенную часть мужского тела?

Ослабев от желания, Теодосия с трудом добралась до кресла в другом конце комнаты.

— «Стрела жизни»! — весело продолжал Роман. — «Вонзающийся меч страсти», который, конечно же, вкладывается в ножны из «влажного теплого бархата женственности». О, и вот еще… «пылающее острие, которым осторожно и нежно прокалывают трепещущую девственницу»! Теодосия слушала, как его глубокий, низкий смех наполнил комнату, понимая, что он считает описания тибетского ученого смешными; она же находила их настолько эротичными, что не могла усидеть в кресле. — Уже выхожу, — объявил Роман. — Не беспокойся. Прикрою свою пульсирующую мужественность полотенцем. — Он смыл мыло с тела, вышел из ванны и обернулся полотенцем вокруг талии. Теодосия чуть не упала с кресла, когда он появился из-за ширмы: свет лампы поблескивал на его длинных черных волосах, подобно стрелам молний, разрезающих полуночное небо, капли воды поблескивали на смуглой коже, мускулах, которые перекатывались и растягивались, когда он приближался к ней.

Никогда раньше она не видела его голых ног, зато просматривала каждый их дюйм сейчас, ибо полотенце едва прикрывало его.

— Тебе жарко, Теодосия? — поинтересовался Роман, останавливаясь перед ней. Он прикоснулся к ее щеке и провел пальцами по виску и вокруг изгиба уха. — Хочешь, открою окно?

— Я сама. — Она вскочила с кресла так резко, словно торопилась сбить бушующее пламя; столкнувшись с телом Романа, почувствовала, как что-то упало вниз к ее ногам. Это мог быть только один предмет.

— Полотенце упало, — воскликнул Роман, наслаждаясь смесью желания и испуга, которые разглядел в ее глазах.

Теодосия старательно делала вид, что ничего не случилось.

— Набрось его, — прошептала она.

— Зачем? Разве тебе не хочется увидеть твердость и длину мужского желания?

Ее колени подкосились.

— Нет.

— Милая маленькая лгунья, тебе ужасно хочется увидеть своими глазами, как выглядит в реальной жизни пронзающее копье.

— Роман, я спрячу сексуальное руководство так, что ты его больше не увидишь. А теперь, пожалуйста, подними полотенце и накинь его.

Он провел рукой вокруг ее талии.

— Многое из книги я запомнил, Теодосия. Например: «Когда мужчина лежит с девственницей, должен помнить, что она вверяет ему будущее своих любовных занятий. Он должен держать ее мягко, нежно ласкать и говорить ласковые, слова, чтобы избавить от страха и подготовить принять его пульсирующую плоть».

У Теодосии не было сил возразить — он прижался к ней, его плоть пульсировала рядом, и она почувствовала такое сильное желание, что все, о чем она могла думать, так только об этом.

С трудом пришло на ум одно слабое возражение.

— Роман, ты забыл, что я говорила тебе в Уайт Крик?

— Что же?

— Моя неопытность подталкивает тебя на отношения…

— Да, забыл. И сейчас не могу ничего вспомнить.

— Роман, с моей стороны крайне опрометчиво позволять тебе такие вольности, потому что…

— Теодосия, поверь мне. Не вижу ничего предосудительного в том, чем мы занимаемся. А теперь, когда договорились об этом незначительном условии, давай вернемся к тому, что написано в книге, — предложил Роман. — Мужчина должен держать женщину нежно. Вот так. — Он обхватил ее другой рукой и провел кончиками пальцев вдоль позвоночника. — И должен ласкать нежно. Вот так. — Он взял ее теплую полную грудь в свою ладонь. — А что касается ласковых слов…

Наклонившись так, что его губы коснулись уха девушки, прижался в мягком поцелуе к мочке уха и попытался вспомнить какие-нибудь чувственные строки, написанные в сексуальном трактате, но ничего не припомнил, осознавая, что поглощенный страницами, касающимися техники любви, лишь бегло пробежал места о ласковых словах.

Пришлось придумывать собственные.

— Мне нравятся твои глаза, — прошептал он. — Они цвета древесной коры, потертого седла, виски; если долго смотреть в них, то опьянеешь.

Теодосия почти не слышала его, только помнила, что он обнажен, возбужден и прижимается к ней.

По прежнему опыту знала, что слишком поздно, его не остановишь. И почему представляла, что способна усмирить силу магнетизма Романа? На самом деле уже не могла увернуться от объятий, словно оказалась накрепко привязанной к нему веревками.

Роман улыбнулся, когда она обмякла в его руках.

— А твои губы… розовые, как язык Секрета, как вареная креветка, как рассвет, Теодосия, и такие же хорошенькие.

Повернув голову, он проложил дорожку поцелуев к ее рту.

Ее губы раскрылись в сладостном приглашении. Упиваясь его глубоким, неторопливым поцелуем, она положила руки на широкие плечи мужчины и испустила тихий звук — полустон, полушепот.

Подняв на руки, Роман отнес ее на кровать и нежно положил; не сводя глаз, выпрямился, встал рядом с кроватью, молча приглашая посмотреть и изучить каждую часть его тела.

Теодосия не ослушалась его чувственного приказа…

Мужская красота вызвала у Теодосии бурю чувств, о существовании которых никогда не подозревала: ее охватило изумление, всепоглощающее чувство благоговения и острое желание коснуться его; медленно, словно продляя сладостное ожидание, вытянула руку и провела пальцами по густым черным волосам между бедрами. Ее тонкая белая рука на его смуглой коже пугала и изумляла, — не сознавая, что делает, провела пальцем вдоль его затвердевшей мужественности.

Роман задрожал, откинувшись назад, и мучительный стон вырвался из груди; снова подняв голову, остановил на ней взгляд, зовущий наблюдать за каждым его движением.

Приглашение было принято.

Медленно, очень медленно сомкнул он пальцы на своем возбуждении.

Совершенно зачарованная, Теодосия смотрела, как его руки скользили вверх-вниз, — стало понятно, что от нее требовалось.

Взяв его в свою руку, почувствовала прикосновение, наполнившее ее таким глубоким желанием, что ощутила начало сексуального восторга, однажды подаренного ей Романом.

Посмотрела ему в глаза.

— Чувствую трепет удовольствия, а ты даже не прикоснулся ко мне, — это выше моего понимания, я ощущаю его, Роман.

Он улыбнулся, сопоставляя факты: одной из характерных черт женщин, которую он всегда ненавидел, была склонность к обману. Теодосия была лишена этого недостатка, напротив, всегда честно говорила о своем желании, зная, что он поможет ей понять незнакомые чувства, которые она испытывала.