Ребекка Пейсли - Сердечные струны

Теодосия упивалась любовью. Он доставлял наслаждение так нежно, неторопливо и сладостно, что ее счастье казалось настолько всепоглощающим, что на глазах выступили слезы.

А когда они насытились друг другом и он ласково прижимал ее к своему теплому и сильному телу, Теодосия глядела на пламя костра, предаваясь воспоминаниям, каждое из них сохраняло единственную правду, нашедшую место в глубине ее сердца, пока она, наконец, не распознала то незнакомое чувство, которое прежде ускользало от нее.

Теодосия убедилась, что это чувство родилось давно, в тот день, когда впервые почувствовала на себе этот мерцающий сапфировый взгляд.

Она полюбила Романа Монтана.

Лето уже уступало свои права осени, но Теодосия все еще ничего не говорила о свой любви Роману, хотя он казался безмерно счастливым, однако ни разу не заговорил о своих чувствах, и она предпочитала скрывать их.

Когда открылся и второй секрет, стало ясно, что таиться дальше не имеет смысла — об этом свидетельствовала более чем месячная задержка.

Она зачала ребенка Романа.

Только бы Роман отвечал взаимностью. Эта единственная мысль возникала каждый раз, когда Теодосия оказывалась в его объятиях. Если бы женился на ней, отвез на свое ранчо и дал еще с дюжину детей, она бы и думать забыла о докторе Уоллэби и выбросила бы из головы бразильские исследования.

Забыла бы обо всем, кроме Лилиан и Аптона. Ее клятва подарить им ребенка, которого они так хотели, преследовала ее постоянно.

Разве родить ребенка для них не было всегда ее планом? Она погружалась в себя на долгие часы, стараясь обдумать свое решение в наиболее правильном варианте.

И когда ответ, наконец, появился, ей не удалось скрыть печали: Роман не любил ее, не собирался жениться на ней и увозить на свое ранчо, а о дюжине детишек не могло быть и речи — ему не нужны ни жена, ни семья — никто.

Все, что ей осталось — сосредоточиться на благополучии ребенка, которого носила; решившись на это, представляла Лилиан, держащую младенца, и Аптона, гладящего его черную головку. Этот образ возникал в ее сознании таким ярким и реальным, что, казалось, даже чувствовался запах лимонной вербены, виделась сияющая улыбка сестры.

Он должен жить в доме с любящими родителями, которые не только всем сердцем желали его… но и страстно любили друг друга, — все это могли дать только Лилиан и Аптон.

Роман отправился в Уиллоу Пэтч, маленький городок, чтобы купить запас продуктов. Спешившись и привязав Секрета к столбу у гостиницы, попытался отвлечься от тревожного чувства, что с Теодосией что-то происходит.

Однако каждый раз, вглядываясь в нее, испытывал дурные предчувствия — что-то все-таки было не так, и это «что-то» тревожило ее в течение последних двух дней.

Не стоит ждать третьего дня, чтобы понять причины печали, ибо видеть ее расстроенной было выше его сил.

Куда исчезли недавние улыбка и смех? И Роман решил: надо провести ночь здесь, в гостинице Уиллоу Пэтч, поговорить с ней откровенно, как только устроятся в комнате.

Однако ждать было невмоготу, поэтому сразу же, оказавшись в гостиничном номере, приступил к выяснению всего наболевшего.

— Давай выкладывай, — потребовал он. — Мне понятно, что с тобой что-то не так, но хочу знать, что именно. Немедленно.

Ее взгляд блуждал по комнате, будто изучая блестящее бюро красного дерева, красно-голубой плетеный коврик и красные портьеры, висящие на двух окнах. Открыв рот, чтобы что-то сказать, бессознательно защитила живот рукой.

Роман наблюдал за ней. Мягко, словно боясь, что вот-вот рассыплется на миллионы кусков, она и вторую руку положила туда же.

Прозрение осенило его. Пораженный, он уставился на ее живот.

Там, под ее руками, глубоко внутри, зародилась крошечная жизнь.

Его ребенок.

Роман был в этом так уверен, словно уже держал его на руках; взъерошив пальцами волосы, отчаянно пытался разобраться во взрыве мыслей и чувств, которые овладели им в эту минуту: подумал о жизнях, которые отнял, не создав ни одной; о своей собственной — что хорошего в ней? Работал и копил деньги, но его мечтам все еще предстояло сбыться, а нужны доказательства успеха.

Ребенок же — не идея, не мечта и цель, а реальное, живое чудо, в создании которого он принял участие.

Подумал о родственниках: у него их не было — ни одной родной души во всем свете, теперь появилась одна. Ребенок — его собственная плоть и кровь.

Мысли завертелись вокруг тысячи вещей, связанных с маленькой жизнью, зарождающейся внутри Теодосии, — бесценной жизнью, которую они создали вместе.

— Роман, — заговорила Теодосия, опустив голову, — то, что я собиралась сделать, сбылось, я забеременела.

Он попытался ответить, но был слишком ошеломлен, чтобы говорить.

— Благодарю тебя за все, что ты для меня сделал, — продолжала она, все еще не отрывая взгляда от пола. Мучительная боль отдавалась в сердце, но она, как могла, сдерживала слезы. — Желаю тебе счастья и успеха во всех твоих стремлениях.

Значение этих слов мгновенно дошло до него — Теодосия покидает его, а он не может понять, не может постичь почему? Как же их ребенок, — в отчаянии спрашивал он себя. Их ребенок. Нет. О Боже, как можно было забыть: всецело поглощенный самой Теодосией, забыл, чего ей хотелось от него.

Ребенка.

Она носит его, чтобы потом отдать сестре и зятю, собирается родить младенца и передать людям, которые ему совершенно не знакомы, а потом отправиться в Бразилию и провести остаток жизни на какой-то кишащей жуками реке.

Ничего удивительного: этот план всегда входил в ее намерения и не покидал ее ни на минуту. Но ведь зачали новую жизнь они вместе… как можно забыть обо всем? Не зря, оказывается, сомневался — их близость ничего не значила для нее. А вдруг что-то да осталось? Однако, если бы это было так, не вздумала бы возвращаться к другой жизни.

Он, Роман Монтана, оказался недостаточно хорош для нее, внезапно осенила мысль, не очень умен, всего лишь крепкий мужчина, избранный кандидатом, удовлетворившим ее желания и потребности. Так в свое время Флора использовала его, а потом продала все, что по законному праву принадлежало ему, не оставила ничего, кроме мечты.

Теперь Теодосия намерена лишить его ребенка, который принадлежит и ему тоже. Неосуществленная мечта — чем не вторая Флора?

Все плохое, ужасное, потрясшее много лет назад его, тогда еще ребенка, повторилось снова, уже с мужчиной — ярость прожгла его сердце, обострив разум.

Единственная правда осветила его душу настолько ярким и сильным светом, что Роман вздрогнул.

— Нет, черт побери, — вскипел он вслух. — Нет, Теодосия!

Он угрожающе надвигался на нее.

— Это и мой ребенок тоже, понятно?

Его крик прорвался сквозь пелену отчаяния. Смятение охватило все ее существо.

— Роман…

— Ты не отдашь ребенка сестре!

— Что? — Ее мысли завертелись, и она отступила назад. Не отдашь ребенка сестре! Его слова звучали в ней бесконечно, и сердце застучало так часто, что — она была уверена — вот-вот выскочит из груди.

Неужели он хотел ее и ребенка? Скажет ли, что любит ее, женится на ней, возьмет к себе на ранчо и подарит еще дюжину детей?

Сердце сжималось в ожидании ответа.

— Судя по твоему поведению, — продолжал Роман, — ты ничего не поняла. Позволь выразиться прямо: хочу своего ребенка, Теодосия!

Она уставилась на него так напряженно, что все остальное в комнате перестало существовать: говорит, что хочет ребенка, но ни слова, что и ее тоже.

Теодосия никогда не представляла, что бывает такая сердечная боль. Больше уже не могла сдерживать слез — они побежали по ее щекам.

— Слезы не остановят меня, — огрызнулся Роман. — Если считаешь, что обязана отдать ребенка твой бесценной сестре, пожалуйста, можешь родить целую дюжину для Лилиан, но тот, которого ты сейчас носишь, — мой!

Он повернулся на каблуках и подошел к двери.

— Мы останемся здесь, в Уиллоу Пэтч, до тех пор, пока не родится ребенок, — неистово продолжил он. — После родов можешь отправляться в Бразилию и изучать слюни жуков всю оставшуюся жизнь, мне наплевать, но моего ребенка ты оставишь мне!

Дернув дверь, продолжал гневно смотреть на нее.

— Пойду искать место, где мы сможем жить следующие восемь или девять месяцев или сколько еще там осталось до рождения ребенка. А также разыщу городского доктора и узнаю, не сможет ли он осмотреть тебя — ничего не должно случиться с моим ребенком, понятно? Буду присматривать за тобой каждую секунду до тех пор, пока не стану держать своего ребенка на руках. После этого можешь делать все, что заблагорассудится.

Вышел в коридор, затем снова вернулся.

— Убежишь — догоню, — прозвучало как предупреждение. — Куда бы ты ни отправилась — найду.

Хлопнув дверью, выскочил.

Колени Теодосии подкосились, она повалилась на кровать, застыв, начала непроизвольно дрожать, словно кто-то колол ей кожу острыми иглами. Руки казались такими холодными, когда коснулась ими лица. Даже горячие слезы не согревали их.

Ну почему ты не любишь меня, Роман?

Не понимая, что с ней, знала что делать — остаться с Романом в доме, который он найдет для них в Уиллоу Пэтч. В течение последующих месяцев, думала она, ее любовь к нему углубится и наполнит ее величайшей радостью.

Нет, уехать из Уиллоу Пэтч сейчас же, пока его нет, пока любовь к нему не углубилась и не наполнила ее глубочайшей грустью. Он не хочет ее.

Куда отправиться?

Куда угодно. Когда окажется в другом месте, решит, что дальше. Что же делать?

На дрожащих ногах встала и подошла к окну и увидела, как Роман выводил Секрета из конюшни. Даже с такого расстояния было заметно, как он рассержен. Вскочив в седло, пришпорил жеребца и поскакал из города — пыль, скорость и ярость сопровождали его.

Он вернется.

— Люблю тебя, — прошептала она.

От горячего дыхания остался большой затуманенный круг на стекле. Кончиком пальца она написала: «Роман». Солнце, пробившись сквозь занавески, высушило его — прямо перед глазами Теодосии имя любимого исчезло.

* * *

Роман вошел в лавку Уиллоу Пэтч и заказал провизию.

— Собираетесь в поездку? — спросил владелец магазина, выполняя заказ.

Роман, не склонный к дружеской беседе, сдержанно кивнул, затем отвернулся от продавца.

Проклятие! — бушевал он. За три часа поисков ему не удалось найти ни одного сдаваемого внаем дома — ни в городе, ни в окрестностях. В пансионате были свободные комнаты, но леди, владеющая заведением, давала приют шлюхам. Мысль о том, чтобы Теодосия жила в таком грязном месте, была ему противна.

Придется переехать в другой город, такой, в котором можно снять дом на следующие несколько месяцев.

— Ну, вот, — сказал хозяин магазина, сложив заказанные продукты на прилавок.

Роман повернулся, достал пачку денег и отсчитал несколько бумажек, подождал, пока торговец не вернет сдачу, рассеянно разглядывая товары, разложенные в витрине под стеклом: отполированную скрипку, хрустальный бокал, серебряные подсвечники, золотую табакерку с выгравированным по ней именем Альфред Чипперс, маленькое изумрудное колечко и брошь.

Вдруг нахмурился, сощурил глаза и сжал кулаки.

Брошь — рубин в форме сердца со свисающими тоненькими золотыми цепочками — Теодосия убежала, продав ее, и уехала из города.

— Миленькая, да? — поинтересовался торговец.

(Постукивая пальцами по стеклу, тоже смотрел на брошь. — Купил всего три часа назад. Девчонка с красными опухшими глазами, наверняка плакала, просила за нее сто пятьдесят долларов — бьюсь об эаклад, попала в какую-то переделку, но ее несчастье обернулось моей выгодой. Дал тридцать пять долларов, и она согласилась. Думаю, продам за две сотни и получу прибыль в сто пятьдесят пять долларов. Неплохо, а?

Роман, схватив мужчину за воротник рубашки, притянул вверх, через прилавок.

— Ты, ублюдок! Как мог так обмануть ее? — заорал он.

Глаза продавца выкатились, лицо покраснело.

— Куда она уехала? — потребовал Роман.

— Не… не знаю! Не сказала!

Гневно сверкая глазами, отпустил хныкающего продавца.

— Дай сюда брошь.

Мужчина потер горло и потянулся за пистолетом, который держал за прилавком, но мгновенно замер, почувствовав холодный металл у виска и услышав щелчок взведенного курка.

— Отдай брошь, сукин сын, — снова приказал Роман, сильнее вжимая дуло кольта в мясистый висок торговца.

До смерти перепуганный хозяин лавки, едва не сорвав дверцу прилавка, поспешно достал рубиновую брошь.