Мэдлин Бейкер - Сердце беглеца

– Можно воспользоваться этой пушкой? – спросил Тайри, указывая на «кольт» у правого бедра охранника.

Вместо ответа Лобо выхватил «кольт» из кобуры и выстрелил в бутылку, которую раньше установил на столбе изгороди.

Тайри с отвращением покачал головой:

– И это все, на что ты способен?

– Но ведь я попал. Разве нет? – похвастался Лобо, выпячивая грудь.

– Попал, но, пока ты вытаскивал свою пушку, я мог раз шесть продырявить тебе грудь или живот. Ты должен научиться выхватывать оружие одним махом, одним движением. Нельзя сначала вытаскивать из кобуры «кольт», взводить курок, поднимать револьвер, целиться, потом нажимать на спусковой крючок. Все эти действия должны заключаться в одном-единственном движении.

Лобо скептически взирал на него.

– Покажи мне, – потребовал он, вручая Тайри незаряженный пистолет и кобуру.

Тайри пристегнул кобуру и поднял скованные запястья.

– Тебе придется освободить меня от этого. Лобо с минуту колебался, потом снял ручные кандалы с Тайри.

– Показывай, – сказал надсмотрщик. – Но если ты задумал какую-нибудь глупость, помни: я попал в эту бутылку, а уж в такую крупную мишень, как ты, попаду и подавно.

Тайри, улыбнувшись, уложил пистолет в кобуру.

– Смотри, – сказал он. – Ты должен поставить большой палец позади спускового крючка, когда выхватываешь «кольт» из кобуры. К тому времени ты уже должен знать, куда полетит твоя пуля, понимаешь? Ты это должен знать еще до того, как прицелишься.

Лобо внимательно наблюдал за тем, как Тайри выхватил оружие из кобуры, взвел курок, и отмечал, насколько быстры и ровны его движения. Он видел, как дуло направилось прямо на птичку, сидящую на ветке в десяти ярдах от них. Послышался тихий щелчок.

Кивнув, Лобо засунул револьвер в кобуру, потом выхватил его и выстрелил. Во второй раз он действовал стремительнее, но зато не попал в цель.

Прошел добрый час, прежде чем Лобо сказал, что обучение на сегодня окончено.

– До завтра, гринго, – бросил он через плечо. – Здесь, в то же время.

– Как скажешь, – лаконично ответил Тайри и вернулся в конюшню.

Проводить время в компании одних только лошадей казалось ему сейчас довольно приятно. Иногда, правда, появлялся Лобо, но все остальное время Тайри был предоставлен самому себе. Он убирал конюшни, чистил скребницей лошадей и думал о побеге.

Так пролетела неделя. Для Тайри эта неделя означала семь дней относительно легкой работы. По мере того как ловкость и скорость Лобо возрастали, он наглел на глазах. Тайри догадывался, что тот часами практиковался: с каждым днем он все лучше и лучше управлялся с оружием.

– Я слышал, что ты самый меткий, – заметил Лобо как-то. – Слухи о тебе даже сюда докатились.

– И это правда, – признал Тайри. – Дай-ка мне заряженный револьвер, и я тебе это докажу.

– Ты подал мне мысль! – воскликнул Лобо, ударяя ладонью по лбу. – У нашего босса есть телохранитель, которого считают самым лучшим и быстрым стрелком во всей Мексике. Думаю, хозяина позабавит, если устроить состязание в стрельбе между Пауло и тобой.

– Ты, похоже, не в своем уме!

– Нет-нет, это потрясающая мысль! Я даже дам тебе неделю попрактиковаться.

– А если я откажусь?

– Тогда, возможно, в руднике тебя постигнет небольшая неприятность. Какой-нибудь несчастный случай. Это может случиться в любой момент, даже завтра. Ты понял?

– Да, – процедил Тайри. – Я понял.

Мысль о состязании между Паула и Тайри получила всеобщее одобрение. Из этого события решили устроить настоящий праздник. «Эль Патрон», его надсмотрщики и телохранители лезли из кожи вон, чтобы ободрить Пауло. Заключали пари, пили текилу, смеялись и шутили, пока двое противников стояли друг перед другом, лицом к лицу, на выжженной солнцем до белизны земле, на расстоянии шести футов друг от друга.

Пауло был худощавым молодым человеком с темно-оливкового цвета кожей, прямыми черными волосами и холодными немигающими глазами прирожденного убийцы. Одежду его составляли плотно облегающие черные штаны и белая полотняная рубашка. Его пояс и кобура ручной выделки были затейливо украшены. В кобуре торчал новый «кольт» 45-го калибра с рукоятью из слоновой кости.

Тайри по сравнению с мексиканцем выглядел бродягой. Штаны и рубаха из грубого полотна сидели на нем кое-как. Его кобура была вся в царапинах, а оружие поношенным и видавшим виды.

Оружие было не заряжено: состязались всего лишь на скорость.

И тем не менее между противниками повисло ощутимое напряжение. Казалось: кровь не прольется, ничьей жизни опасность не угрожает… Но гордость мужчины ценится не меньше, чем жизнь.

Тайри в предвкушении состязания сохранял, несмотря на палящее солнце, непринужденную позу, и на его губах играла легкая усмешка. Револьвер на левом бедре привычно оттягивал пояс, и тяжесть эта была приятна. Руки, на время освобожденные от оков, казались легкими, как воздух, почти невесомыми.

Когда все было готово, зрители умолкли, и Лобо выступил вперед, готовясь подать сигнал. Мускулы Тайри напряглись, хотя ни в выражении его лица, ни в позе не было заметно никакой перемены.

Прозвучал сигнал к началу, и Пауло сделал едва заметное движение. Оно было стремительным и плавным, как у змеи. Но Тайри оказался еще более быстрым и более плавным. А главное, он был более уверен в себе. Он уже выхватил револьвер из кобуры и щелкнул спусковым крючком, а Пауло успел только достать свое оружие.

Хозяин испустил едва слышный вздох, в котором слышалось разочарование, а из горстки охранников послышались тихие и не слишком восторженные хлопки тех, кто ставил на стрелка-гринго.

Как только состязание было окончено, руки Тайри вновь заковали в кандалы, а его самого снова заперли в тесную клетку. Короткие каникулы закончились. На следующее утро он опять оказался в руднике, в недрах земли, и трудился там от рассвета до заката. Он видел измученных людей, видел, как их морили голодом и забивали плетьми, и так мучили и издевались, что то, что делали со своими пленниками индейцы, могло показаться любительскими забавами.

Иногда ночью до него доносились отчаянные крики несчастных, которым довелось по глупости разгневать какого-нибудь надсмотрщика или нарушить правила. Но Тайри не чувствовал к ним сострадания. Они разделяли его участь и его боль. Они разделяли его неволю и его тоску. Но все равно он был один. И не испытывал желания присоединиться к прочим в тех редких случаях, когда заключенным дозволялось поболтать друг с другом, не делал попыток познакомиться с пленником, живущим в соседней клетке. Он всегда был одиночкой и не испытывал потребности кому бы то ни было жаловаться на судьбу.

Но было нечто объединявшее их всех – мечты о свободе. Тайри проводил много часов во мраке ночи, представляя то время, когда снова обретет свободу, когда его жизнь снова будет принадлежать только ему. И лишь эта надежда поддерживала его и позволяла выжить, только одна она давала возможность терпеть.

Иногда по ночам, когда ветер дул в его сторону, до него доносились надрывающие душу мелодии – играли на испанской гитаре. И эти звуки, долетавшие через прутья, напоминали Тайри о ночи, когда он танцевал с Рэйчел во дворе ранчо. Эта музыка, сладостная и горькая, наполняла Тайри глубокой печалью, а другие заключенные тем временем вслух вспоминали о своих возлюбленных женах и детях.

Лежа, скорчившись в своей тесной клетке, Тайри смотрел, не отрываясь, в ярко-синее небо и думал о Рэйчел. Если он еще не потерял счет времени, то сегодня было двадцать четвертое мая и завтра должна была состояться их свадьба. Закрыв глаза, он увидел Рэйчел, одетую в ослепительно белое платье. Весьма вероятно, что теперь она выйдет замуж за Уэсли, с горечью думал он. Возможно, это и к лучшему. Из шерифа выйдет хороший муж, добрый отец… Тайри пробормотал какое-то ругательство, представив себе Рэйчел замужем за другим мужчиной, но тотчас попытался выбросить эту мысль из головы, и вместо этого представил, как Рэйчел снует по залитой солнцем кухне отцовского дома и золотые волосы каскадом падают на ее спину, она что-то напевает. Он вспомнил вкус ее поцелуев и нежность ее прикосновений, и ее особый женский запах, и эти воспоминания будили в нем свирепое желание и яростную тоску, и он подумал, что сойдет от этого с ума.

Но тоска по Рэйчел была еще не самой тяжкой пыткой. Хуже его томления по женщине было постепенное осознание того, что только смерть освободит его от рабства и работы на руднике.

Он боялся себе в этом признаться, но это было так. И тем не менее в первые несколько месяцев плена в нем теплилась надежда на то, что каким-то непонятным и чудесным образом он отвоюет свою свободу и снова станет господином своей судьбы. И свободно сможет следовать за солнцем, гнаться за ветром, мчаться по прерии и любить женщину с медовыми волосами и синими, как небо, глазами. Надежда эта не хотела умирать, но со временем, под гнетом мук и отчаяния, она становилась все призрачней, и из-за каждодневного труда в руднике, семь дней в неделю, без света солнца лелеять ее было все трудней. Волосы Тайри отросли и свалялись, тело было покрыто коркой грязи. Он похудел. На руках его образовались кровоточащие мозоли, время от времени подживавшие и покрывавшиеся струпьями. Искалеченная правая рука не спасала его от работы в руднике и не облегчала его жизнь. Но долгие часы в шахте, где он постоянно орудовал киркой, способствовали тому, что постепенно сила возвращалась и рука приобретала забытые навыки. С мрачной усмешкой он размышлял о том, что, если когда-нибудь ему удастся бежать, он обязан будет поблагодарить Аннабеллу за восстановление правой руки. Сначала поблагодарить, а потом убить.

Дни и недели катились невероятно медленно. Как отупевшее животное, Тайри послушно двигался под привычный аккомпанемент щелкающего бича, иногда касавшегося и его спины и обжигавшего ее. И каждый раз, когда он ощущал укус бича, он беззвучно посылал проклятия Аннабелле.

Недели складывались в месяцы, и Рэйчел перестала существовать для Тайри, так же как и весь прочий мир. В его реальности не оставалось теперь места для мыслей о девушке со сладостными губами и медовыми волосами. Оставалась только ненависть. Ненависть к Аннабелле, к Монтойа, к надсмотрщикам, караулившим его каждую минуту, когда он бодрствовал.

Не было места для воспоминаний о счастливых временах. Только ненависть и бессильные мечты о мести.

Дни, тянувшиеся для Тайри так медленно, такими же были и для Рэйчел. Она отказывалась верить в его смерть. Возможно, вовсе не Аннабелла освободила Тайри из тюрьмы. Может быть, Тайри удалось передать кому-нибудь весточку и к нему пришли на помощь. А может быть, Аннабеллу замучила совесть и она решила исправить содеянное?

Десять раз на дню она выглядывала из окна или подбегала к входной двери, обшаривая взглядом горизонт и надеясь где-нибудь вдали углядеть высокого темноволосого мужчину, приближающегося к ней верхом. По ночам она лежала без сна в своей постели и молилась, чтобы он вернулся. Она бы сделала все, что он пожелает, поехала бы с ним, куда бы он захотел. Куда угодно. Даже если бы пришлось ехать к индейцам, туда, где он когда-то познал счастье.

Но Тайри все не было, и по мере того, как шли дни и недели, Рэйчел отчаивалась и теряла надежду на его возвращение. Она уже почти примирилась с мыслью, что он не вернется. Никогда. И тогда долго сдерживаемые ею слезы хлынули. Горячие горькие слезы, которые каким-то образом облегчали нестерпимую боль в сердце.

Двадцать пятое мая было худшим днем в ее жизни. Большую часть этого дня она провела в своей комнате – одна, глядя в окно. Где же сейчас Тайри? Стараясь подавить слезы, она подошла к шкафу, открыла дверцу и провела рукой по белому платью, которое должно было стать ее свадебным нарядом. С приглушенным рыданием она сорвала платье с вешалки и начала рвать его. Ткань не поддавалась, и тогда Рэйчел схватила ножницы и искромсала платье на куски.

– Я ненавижу тебя, Тайри! – закричала она. – Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу!

Из глаз ее заструились слезы, она упала на пол и зарылась лицом в мягкую белую ткань, которая еще недавно была ее подвенечным нарядом.

Клинт Уэсли навещал ее почти ежедневно. Сначала Рэйчел была с ним холодна, потом груба, виня его за то, что случилось с Тайри. Но время шло, и гнев ее превратился в апатию, а потом ей стало и вовсе все равно. Клинт часто говорил ей о своих чувствах, о том, что всегда любил ее. И когда он целовал ее, это были поцелуи взрослого мужчины, знающего, чего хочет, а не робкие попытки застенчивого мальчика. Он приносил ей цветы и конфеты, ухаживал за ней и, казалось, только и ждал момента, чтобы заняться с нею любовью. Каждое воскресенье он сопровождал ее в церковь, ходил с нею на разного рода увеселительные вечера, приглашал на прогулку и пикники и делал все возможное, чтобы поднять ее дух и вызвать ее улыбку.