– Скоро – это когда? – давясь рыданиями, спросила Маргитка.

– Да, думаю, в осенях уж получим…

– В осенях?! – Маргитка хрипло рассмеялась сквозь слезы, отбросила с лица волосы, встала. Не переставая смеяться, сдавленно выговорила:

– Нет, чаворо… Мне до осени ждать недосуг.

Шатаясь, как пьяная, она пошла к двери. Спирька, глядя ей вслед, озадаченно пробормотал:

– Ну, дела… Ума решилась. Эй! Машка! Постой! Подожди, я хоть извозчика тебе словлю!

Маргитка, не останавливаясь, покачала головой и вышла из трактира под дождь. На столе остался лежать ее скомканный платок. Схватив его, Спирька понесся следом за цыганкой на улицу, но у трактира уже никого не было.


До Живодерки Маргитка шла пешком. От растерянности и горя ей даже в голову не пришло взять извозчика. Путь был неблизкий, дождь то прекращался, то припускал с новой силой, и вскоре Маргитка была мокра до нитки. Впрочем, она не замечала этого – как не замечала пройденных улиц, бегущих по лицу слез, удивленных взглядов прохожих. Оказавшись в Грузинах, она даже не сразу поняла, что уже вернулась домой. На Живодерке не было ни души. С трудом передвигая ноги из-за отяжелевшей, прилипшей к ним юбки, Маргитка подошла к Большому дому, взялась за кольцо калитки. И вскрикнула от неожиданности, когда на ее руку вдруг опустилась чья-то ладонь.

– Ты?.. – пробормотала она, оборачиваясь и глядя на такого же мокрого, как она, Гришку. – Тебе чего?

– Я шел за тобой. – Парень взял Маргитку за плечи, повернул к себе, сжал в ладонях ее холодную, мокрую руку. – Ты вся промокла… Извини, я все видел.

– Что – все? – равнодушно спросила она, глядя на вздувающиеся в луже под калиткой серые пузыри.

– Ну, тебя… в трактире. Я от самой Живодерки шел за тобой, ты какая-то странная сегодня. Это из-за Паровоза, да? Ты его любила? Ты с ним уехать хотела? Ты… была с ним?

Гришка покраснел, задавая последний вопрос, но Маргитка не заметила этого.

– Да, – так же безразлично, не глядя на Гришку, сказала она, – я с ним спала.

– Как же тебе теперь… – Гришка наморщил лоб, глубоко вздохнул и вдруг выпалил:

– Слушай, едем со мной!

Маргитка вздрогнула, словно только сейчас сообразив, кто стоит перед ней. Подняла глаза, улыбнулась:

– Ехать? С тобой? Куда?

– Куда хочешь! Не подумай, мне все равно, что ты с кем-то там была. Мы с тобой к цыганам уйдем, где никто тебя не знает. Ты ко мне привыкнешь, и хорошо будем жить, правда! Я… я тебя всегда любить буду!

Маргитка снова улыбнулась – невесело, по-взрослому. Гришка напряженно ждал ответа. Она высвободила свои пальцы из его руки; приблизившись вплотную, пристально вгляделась в лицо парня. Вздохнув, спросила:

– Ну, зачем ты на него ни капли не похож? Почему, а? Все – она, и глаза, и брови…

– Кто – она? – ничего не поняв, переспросил Гришка. – Ты слышишь меня? Поедешь? Если хочешь, прямо сейчас…

Маргитка отвернулась от него. Снова странно улыбнулась, покачала головой.

– Да нет… не поеду. На что ты мне, птенчик такой? Вон кого уговаривай… – Она махнула рукой на дом. Гришка взглянул через ее плечо и увидел стоящую на крыльце Анютку. Та зевала, встряхивала в руках плюшевую кофту, но в сторону Гришки и Маргитки косилась исправно.

– Да с ума вы, что ли, посходили?! – взвился Гришка. – И ты туда же! Даром она мне не нужна, ясно вам всем?

– А ты мне даром не нужен. – Маргитка обошла парня, открыла калитку. Гришка все-таки догнал ее, взял за плечо. Маргитка остановилась. Мягко сняла Гришкину руку, слегка сжала ее. Устало сказала:

– Не мучайся. Ничего не выйдет. Я такую гадость ему устроить не могу.

– Да кому – ему?! – завопил Гришка, но Маргитка уже шла, не оглядываясь и не обходя луж, к крыльцу. Мимо Анютки она прошла, словно не заметив, потянула на себя дверь и исчезла в темных сенях.

Ближе к вечеру, когда дождь поутих и сквозь тучи пробились красные лучи заходящего солнца, по Большому дому пронеслась радостная весть: Настиной дочери лучше. Шатающийся после бессонной ночи Яшка спустился в нижнюю залу и сообщил, что Дашка перестала «молоть ерунду», жар ее утих и девочка спокойно заснула. Выпалив это на одном дыхании, Яшка повалился вниз лицом на диван, зевнул и успел напоследок выговорить заплетающимся языком:

– Илья Григорьич, тебя тетя Настя звала.

– Меня? Сейчас? – опешил Илья.

Но переспрашивал он напрасно: Яшка уже спал, уткнувшись лицом в диванную подушку. Илье оставалось только подняться и выйти. В сенях он собрался было перекреститься, но, вспомнив, сколько всего наговорил богу за эти дни, опустил руку и медленно пошел по скрипучим ступенькам наверх.

В маленькой комнате было темно. Занавешенное окно светилось тусклым квадратом, закатный свет полоской тянулся по потолку. Настя сидела возле постели спящей Дашки вполоборота к окну. Войдя, Илья тихо прикрыл за собой дверь, сел на пол у порога.

– Илья? – не оборачиваясь, спросила Настя.

– Да, я.

Некоторое время они молчали. Илья смотрел в пол, слушал, как шуршат за стеной мыши. Настя, глядя в окно, гладила ладонью бархат подушки у себя на коленях.

– Когда едете, Илья? – спросила она, не оборачиваясь.

– Едем?..

– В Бессарабию.

– Настя… – начал было он. И осекся, остановленный ее усталым жестом.

– Я ведь знала, Илья. Чувствовала. Еще давно, летом. Только мне и в голову прийти не могло, с кем… Хотя могла бы и догадаться, когда ты ее за Гришку брать отказывался. Слушай, я теперь даже спрашивать боюсь про совесть твою! Маргитка же родилась при тебе, она же дочери твоей всего на год старше! Девочка совсем, глупая… Неужели потаскух на Москве тебе мало? А про то, что Митро тебя от смерти спасал, ты забыл? Что он родня нам?

Илья тяжело молчал. Плачь Настя, кричи, призывай на его голову громы небесные – все было бы легче, но вот так… И что ей ответишь теперь? Не рассказывать же, как шла кругом голова от запаха молодого тела, как ронял голову в ворох теплых волос…

– Ладно, что об этом… – Настя коснулась пальцами лба, словно стряхивая что-то, вымученно улыбнулась. – Первый раз, что ли? Ты и молодым-то не все ночи дома ночевал, а я тогда все-таки лучше была, моложе.

– Да я же… Настя!

– Молчи ты, ради бога! – со вздохом сказала она, снова отворачиваясь к окну. – Мне ведь никакой радости нету с тобой спорить. Если подумать, тебя и винить не в чем. Что делать, раз ты такой уродился. Я еще замужем за тобой не была, а уже знала, какой ты кобель, так, значит, сама и виновата. Думать надо было, с кем связывалась.

Впервые за всю их жизнь Настя вспомнила московские похождения Ильи семнадцатилетней давности, и он понял, что дело плохо.

– Настя, подожди, послушай…

– Не буду я ничего слушать. – спокойно, но твердо оборвала она его. – Не буду, Илья. Незачем. Надоело. Я тебя неволить не хочу и сама больше терпеть не буду. Столько лет мы друг с другом промаялись, хватит. Уходи и не мучай меня больше.

– Куда я пойду? – изумленно спросил Илья. Он ожидал чего угодно – слез, воплей, проклятий, – но не этого.

– Тебе лучше знать. Собирались же вы с Маргиткой куда-то… – Голос Насти дрогнул, и Илья чуть не взвыл от стыда. Опустив голову к самым коленям, он смотрел не отрываясь на то, как широкий красный луч ползет по полу к его сапогам.

– Мой тебе совет, Илья, – бери девочку скорее, и езжайте, куда хотели… пока Митро не догадался ни о чем. Сам знаешь, что тогда будет. За детей не бойся – взрослые они.

– Как «не бойся»? – повысил он голос. – Это мои дети! Дашку замуж отдавать кто будет? И кто мальчишек прокормит? Ты? Или князь твой?

– Эк куда тебя понесло… – задумчиво сказала Настя.

– И понесло, да! А ты чего хотела? Видал я, как он на тебя, как кот на сметану, облизывался!.. – Илья чувствовал – пропадает, знал – не это сейчас надо говорить, не грозить надо Настьке, а в ногах у нее валяться. Но и постромки, и вожжи уже оборвались к чертям… – Избавиться от меня решила? Княгиней на старости лет устроиться захотела?! Думаешь, ему дети твои нужны? Думаешь, Дашка нужна? Думаешь, ты нужна?! Покрутит с тобой по старой памяти и выкинет за ненадобностью! Княгиня, леший бы тебя взял!

– Не кричи, Дашку разбудишь, – попросила Настя, и Илья умолк, тяжело дыша.

Голова его горела, в висках стучали молотки. Мысль была одна, отчетливая и ясная: доигрался. Понимая, что нужно как-то вылезать из тех дров, которых сам же и наломал, Илья поднялся с пола, подошел к жене. Растерянно спросил, глядя ей в затылок:

– Ну, куда я пойду, Настя? Что я – мальчишка сопливый? От тебя, от детей, от Дашки… Куда мне? Что цыгане скажут? И ты как собираешься жить?

– А о чем ты раньше думал? – почти сочувственно спросила она.

– Не знаю…

– А кому же знать, морэ? Мне? Или Маргитке? Хоть бы ты ее пожалел, девочка совсем голову потеряла… Не надо, Илья. Незачем. Послушай меня хоть раз в жизни – уходи.

– Не могу я так.

– Придется. Я тоже не могу. Терпеть этого больше не могу. Годы мои не те, чтобы из-за собственного мужа с девчонкой-пигалицей воевать. Может, ты еще прикажешь ей косы выдрать или глаза выцарапать? – Настя вдруг усмехнулась. – Да я этим и в молодости-то не занималась… А, наверно, зря: сейчас бы уже руку набила. Все, иди. И чтобы мне тебя не видеть больше. Знаешь… все-таки я так, как тебя, никого не любила.

– Настя, ради бога! Не пойду я никуда! Послушай меня, я…

– Уходи-и… – простонала Настя, зажмуриваясь, и Илья, наконец решившийся поднять взгляд, увидел, что она плачет. И плачет уже давно, потому что платочек в ее пальцах превратился в крошечный мокрый комок. – Уходи, проклятый, к девке своей! Убирайся! Кобель ненасытный, всю жизнь, всю кровь выпил из меня! Видеть я тебя уже не могу, понимаешь ты это?! Понимаешь или нет, вурдалак? Понимаешь, изверг?! Джа аври![60]

Дашка на кровати шевельнулась, прошептала что-то, и Настя умолкла, склонилась над ней.

Илья повернулся, вышел за дверь. Медленно спустился по лестнице в сени. Долго стоял в темноте, прислонившись спиной к сырым бревнам. Из-за двери залы слышались звуки рояля, звонкий голосок Анютки напевал знакомый романс:

Все прекрасно, все понятно, все проверено,

Не вернуть того обратно, что потеряно.

А прорвется иногда из сердца крик —

Так это только, только миг.

Илья даже рассмеялся: до того к месту пришелся Анюткин романс, и до того все было плохо. И вздрогнул от неожиданности, когда сзади кто-то взял его за плечо. Он повернулся. На него обеспокоенно смотрел Митро.

– Морэ, что с тобой? Что ты, как с поминок? С Дашкой что-то, спаси бог?

– Нет. Слушай, Арапо, христа ради, отстань, – хрипло попросил Илья.

Меньше всего на свете ему сейчас хотелось с кем-либо разговаривать, а тем более – с Митро. Тот, видимо, понял это и, уже поднимаясь по лестнице, негромко сказал:

– Знаешь, что Варька твоя приехала? Табор встал за Рогожской, на второй версте. Сходил бы.

С минуту Илья стоял не двигаясь. Затем крепко, до боли, потер лицо ладонями, подумал о том, что выбирать ему не из чего, пнул ногой дверь и вышел на залитую закатным светом Живодерку.


В комнате Маргитки царил кавардак. Скрипучий комод был распахнут, и из него гроздьями свешивались платки и шали. На полу валялись черепки упавшего с окна цветочного горшка, и алые лепестки сломанной герани покрывали домотканый половик, словно брызги крови. По подоконнику были разбросаны мониста и серьги, тускло блестящие в косых лучах садящегося солнца, у порога кучей валялись атласные и шелковые платья, в углу лежала скомканная ротонда из чернобурки. Посреди этого разгрома на полу, схватившись руками за щеки, сидела хозяйка комнаты.

Вот уже второй час Маргитка безуспешно пыталась собрать хоть какие-то вещи. С арестом Паровоза рухнула последняя надежда, бежать за помощью ей было больше не к кому. Оставаться в доме было нельзя, но и идти тоже было некуда. Оставался слабый расчет на родственников матери в Кишиневе, но Маргитка точно знала, что через месяц, когда все станет заметно, ее тут же сдадут обратно отцу. Да что через месяц – сразу же, как только она там появится. Где это видано, чтобы молодая незамужняя цыганка одна разъезжала где ей вздумается, без брата или отца, без матери или тетки? Значит, путь один – на улицу. Только это теперь и остается. Все равно беречь нечего, да и не для кого уже. Вот только тряпки бы увязать как-нибудь. Хорошие тряпки, дорогие, по тротуарам тоже в чем-то таскаться надо будет… А продать сережки с кольцами – может, и на жизнь на первое время хватит.

Скрипнула дверь, и в комнату быстро вошел Яшка. Маргитка ахнула. Господи всемилостивый, как же это она на щеколду-то закрыться забыла?

Яшка пинком ноги захлопнул дверь, оглядел беспорядок внутри, буркнул:

– Нашла время барахло перебирать … – И умолк на полуслове, увидев лицо сестры. – Ты что ревешь, кикимора? Что еще случилось?