— Благодарю вас. Кто-нибудь будет сопровождать меня?

— Да. Я дам вам десятерых дворян из числа моих приближенных, из моих конюшен возьмете лучших лошадей. И поезжайте в порт Сен-Жюв. Будете там послезавтра после полудня. Когда прибудет Оливье, я доверяю вам приветствовать его, скажете, как вам приятно, что он соизволил посетить нашу скромную страну, как рада я, пожелаете ему счастливого возвращения на родную землю. Привезете его во дворец, и я буду ждать вас с распростертыми объятиями. Как вам мой план? — ее лицо сияло.

— Великолепен. Я должен буду выехать завтра утром, чтобы успеть вовремя.

— Возможно, лучше даже сегодня вечером и заночевать в Лионне. Готовьтесь, а я пришлю вам помощников.

Антуан кивнул с улыбкой на устах, радуясь возможности услужить Изабелле. Королева немедленно послала за бароном де Бонди, графом д’Оринье, графом д’Ананьи, виконтом де Марс, де Кури, де Паскаль и де Васейль, и еще за несколькими молодыми людьми, составлявшими сливки двора. С легким злорадством подумала королева, как завидовал бы им честолюбивый Орсини.

На рассвете все они, во главе с благородным герцогом де Рони-Шерье, сели на лошадей, одетых в парадную сверкающую сбрую, и поскакали на встречу с королем. Они прибыли заранее, и корабль Оливье еще не прибыл. Молодые дворяне разбрелись по берегу, — одни направились перекусить, другие просто поразвлечься. Антуан прогулялся по берегу в одиночестве, и, в конце концов, бросил свой плащ на камень и сел около воды, бросая мелкие камешки в море. Он провел так довольно долго в полном покое, пока не заметил, что к нему приближаются двое, чьи лица были скрыты под черными плащами с низко надвинутыми капюшонами. Один из них, повыше ростом, подошел вплотную к Антуану и окликнул его, затем он приподнял капюшон. Теперь Рони-Шерье узнал маркиза де Бустилона, вполне оправившегося от раны.

— Это вы, любезный маркиз? — надменно произнес Антуан. — Вы еще живы? Или вы явились за добавкой?

— К вашему несчастью, я действительно жив, — он усмехнулся. — Я здесь чтобы пригласить вас на прогулку.

— Прогулку с вами, Бустилон?

— И с д’Антони, он также соскучился за вами, не меньше моего.

— А! Так при вас верный паж!

Бустилон самодовольно улыбнулся.

— Сейчас не время для объяснений, возразил Антуан.

— Вы боитесь?

— Безусловно, нет. Но я встречаю короля Оливье.

— Его встретят без вас, если я вас убью, а если не убью, то вы еще успеете поцеловать ему ручку.

— Хорошо, — Антуан встал и взялся за шпагу.

— Постойте. Здесь негде драться. У меня неподалеку лодка. Я знаю полянку, где нам будет удобно, весьма удобно, — он улыбнулся, но Антуан не придал значению его гнусной улыбке. Он надменно кивнул, полагая, что Бустилон недостоин его вежливости, и последовал за врагом. Они встретили Васейля, который проводил молодого человека удивленным взглядом, но посчитал своим долгом не вмешиваться. Если герцог де Рони-Шерье желал удалиться куда-то в обществе двух подозрительных типов в темных плащах, разве имел он право задавать ему нескромные вопросы? Васейль видел, как все трое сели в лодку и скрылись в смутном тумане. Напрасно молодые дворяне ждали герцога, в тот вечер он не вернулся. Выслушав рассказ де Васейля, они обеспокоились и прочесали берег на несколько миль в обе стороны — и никого не нашли. Вскоре прибыл корабль Оливье. Участники почетного кортежа медлили, все еще надеясь дождаться Антуана и не решаясь отправляться на встречу без него. В конце концов, тянуть стало уже некуда. На корабле стали проявлять признаки беспокойства. Лишь выловив прибившийся к берегу плащ своего командира, дворяне поняли, что ждать более нечего и некого, и расселись по лодкам в настроении ничуть не приподнятом.

А случилось то, чего только и можно было ожидать от Бустилона. Сев на нос лодки, герцог де Рони-Шерье расслабился, не ожидая никакого подвоха. Греб д’Антони. Когда берег превратился в едва заметные в густой дымке огоньки вдалеке за горизонтом, Бустилон отрывисто заговорил:

— Вам следовало бы знать, Рони-Шерье, что я считаю вас за смертельного врага, после нашей последней встречи.

— Я знаю, — сухо заметил Антуан.

— А знаете ли вы, как я поступаю со смертельными врагами?

— Возможно, некоторых вы убиваете на поединке, — предположил Антуан.

— Вы правы, некоторых — да. Но не всех. А вы, должно быть, рассчитываете вернуться живым и здоровым к своей любовнице? — он употребил другое слово, гораздо более оскорбительное, и Антуан едва ли не бросился на него. Но Бустилон только того и хотел, — вывести противника из себя. Он резко выбросил вперед руку, заставив молодого герцога отклониться, и изо всех сил толкнул его. Антуан потерял равновесие и упал, и волны сомкнулись у него над головой.

— Греби скорее, — хрипло приказал д’Антони Бустилон, и тот, онемевший, скованный страхом, налег на весла с нечеловеческим рвением, которое придал ему ужас. Негодяи покинули место преступления, бросив Рони-Шерье на произвол судьбы. Месть свершилась.

Въезд короля Оливье в столицу сопровождался шумными празднествами, однако же чем больше приближался почетный кортеж к королевскому дворцу, тем явственнее было смущение и растерянность в рядах молодых дворян. Склонность Изабеллы к Антуану была секретом Полишинеля. Об этом знали или хотя бы догадывались практически все. Никто не хотел быть тем, кто скажет ей правду. Но скрыть его отсутствие было невозможно. Они переминались с ноги на ногу, не решаясь поднять глаза, и она потребовала от них высказать все начистоту. Иного выхода не было, и Альфред де Марс решился рассказать королеве, что произошло.

— Ваше величество, — произнес он, — к великому несчастью, мы вернулись без герцога де Рони-Шерье. Он… исчез при странных обстоятельствах.

У Изабеллы больно сжалось сердце.

— Как же так?

— В последний раз… да, в последний раз его видели с двумя неизвестными, в черных плащах. Они сели в какую-то лодку вместе. С тех пор его никто не видел, ваше величество. Мы ждали, сколько могли.

Она зажмурилась на мгновение, скрывая слезы, набежавшие на глаза.

— Я вас не обвиняю, — глухо выдавила она из себя, не узнавая собственного голоса. — Можете быть свободны, господа.

Она осталась наедине со своей бедой, одиноко тоскуя посреди пустой шестиугольной залы на холодном троне. Вдалеке звучал веселый голос Оливье и оживленный смех фрейлин. Ей придется танцевать на балу! Придется улыбаться им и развлекать брата беседой. Потом ее мысли изменили направление. Кто мог желать зла обаятельному и доброжелательному молодому герцогу? Изабелла подскочила. Кто, кроме Бустилона, бретера Бустилона, униженного поражением на дуэли?

Она позвонила, вызывая охрану.

— Двое пусть немедленно отправляются к маркизу де Бустилону, узнаете, дома ли он. Живее, поторапливайтесь! И пусть только он не здесь!

Через час королеве доложили, что Бустилон несколько дней назад покинул столицу, отбыв в неизвестном направлении.

Изабелла седьмым чувством уверена была, что именно Бустилон погубил Рони-Шерье, пусть у нее не было ни свидетелей, ни улик. Она разослала гонцов по всей стране, снабдив их приметами Бустилона и его послушного приспешника Антони. За голову убийц она назначила огромную награду.

По случаю приезда Оливье был дан бал, Изабелла вынуждена была блистать на нем. Весь вечер она пребывала в лихорадочном возбуждении — резко и не к месту смеялась, громко разговаривала, много танцевала. Она читала в глазах придворных недоумение и заводилась еще больше, кокетничая с теми из них, кого прежде всегда обходила вниманием. Но, вернувшись к себе, она заметалась по покоям в припадке отчаяния. Собственное бессилие приводило ее в ярость. Пусть она была королевой, но что она могла в этой жизни? Ничего. Судьба посмеялась над ней.

Тоска сжимала ее сердце, иссушая душу, раздирая ее на части изнутри. Она бросилась одетая на кровать, но сердце забилось еще тревожнее, еще мучительнее, каждый удар — как труба Страшного Суда, и она вскочила на ноги.

— Жанна! — позвала она. Камеристка, чья комната была по соседству с королевой, чтобы всегда быть на подхвате, тут же вбежала в покои. На ее лице читалось беспокойство.

— Жанна, мне плохо, — ее голос больше походил на стон.

— Ах, ваше величество, если б я могла помочь…

— Знаю, знаю… Да хоть пожалей. Побудь со мной. О Боже!

Она закрыла лицо руками, согнувшись, словно под тяжестью горя.

— Крепитесь, ваше величество, — сочувственно произнесла молоденькая камеристка. Она искренне жалела Изабеллу, пожалуй, она единственная среди придворных любила ее от всей души и была ее верной подругой, насколько это было возможно при их разнице в общественном положении.

— Жанна, что мне делать? Жанна… Как жить?

— Давайте, ваше величество, я помогу вам раздеться и лечь. Отдых пойдет вам на пользу.

— Да, давай. И сделай мне чаю. Может, мне удастся уснуть.

Жанна приблизилась к присевшей на край кровати Изабелле и распустила ей волосы. Длинные черные локоны упали на спину королевы. Она тряхнула головой. Ее прекрасные волосы не знали искусственной завивки, локоны были ее собственные, и потому казалось, что волосы ее короче, чем есть на самом деле. Жанна потянулась развязать шнуры, стягивавшие ее талию, но королева отстранилась. Она не могла усидеть на месте. Встав, она подошла к зеркалу, и из плоской холодной пустоты на нее глянуло страшное лицо с красными глаза и распухшими губами. Лиловое, очень нарядное платье с белыми кружевами, белыми присобранными рукавами и пышным шлейфом, пугающе оттеняло страдальческое лицо одетой в него молодой дамы. Она стояла, с трудом соображая, что ей делать. Вдруг Изабелла содрогнулась, обернулась к Жанне и потребовала:

— Жанна, мою шаль, пожалуйста!

Жанна неуверенно подала шаль.

— Зачем, ваше величество? — Изабелла не отвечая пошла к двери.

— Куда вы, ваше величество? — вскрикнула Жанна. — Поздний час… Ваше величество! Я позову вашу охрану! Постойте.

Ее мольба даже не достигла слуха королевы. Никто не смел останавливать ее, и, оставив почтительно склонившихся стражников позади, Изабелла покинула дворец. Она велела немедленно подать карету, и испуганный конюший поспешно запряг четверку лошадей. Разбуженный конюшим кучер на ходу поправлял парик. Она поехала в городскую тюрьму. Там она разбудила беднягу коменданта, который потерял дар речи, увидев на пороге королеву, и заявила, что желает видеть узника по имени Эжен Орсини.

— Да, да, номер семьдесят седьмой! — облегченно вздохнул комендант, который решил было, что полночный визит королевы Аквитанской предвещает как минимум его отставку. — Я проведу ваше величество. Эй, Жак, посвети!

Она кивнула. Ее провели по винтовой лестнице, показавшейся ей нескончаемо длинной, в камеру, сырую и темную. Надзиратель принес свечи и почтительно, едва ли не на цыпочках вышел. Едва ли не из-под ног Изабеллы выскочила крыса и, испуганная светом, метнулась в свою щель. Ее тень, мелькнувшая по стене, показалась Изабелле громадной. Она вскрикнула, отшатнувшись.

При колеблющемся свете свечи королева разглядела Орсини — жертву ее злой шутки и собственного глупого самовлюбленного хвастовства. Он показался ей подавленным. Орсини остался стоять в дальнем углу своей камеры, полускрытый глубокой тенью, скрестив руки на груди. Он сдержанно поздоровался, не скрывая удивления. Изабелла не знала, зачем она пришла и чего хотела от него. Чем он мог помочь ей? Утешением? Советом? Ничего этого ей было не нужно от него. Она невольно потянулась к человеку, который тоже любил Антуана. Орсини не сводил с нее глаз. Он уже предчувствовал беду, хотя королева не проронила еще ни слова. Горе сделало королеву почти безобразной. Она была не из тех женщин, которых украшала печаль, ее очарование сразу меркло, и лишь улыбка освещало ее лицо нежной красотой.

— Это я, Орсини, ваша королева, — прошептала она.

Орсини молча поклонился.

— Ваш друг погиб, — продолжала Изабелла.

— Мне жаль, ваше величество, — сухо сказал Орсини и отвернулся, чтобы она не увидела судороги душевной боли, пронзившей его, и отразившейся на его осунувшемся лице.

— Вы же любили Антуана, Орсини. Почему же вы молчите? Помогите мне! Скажите же хоть что-нибудь. Утешьте меня. Прогоните меня. Я пришла к вам, к его единственному другу. Не молчите же, Орсини! — поток прорвался, и она захлебнулась рыданиями.

Орсини смотрел, как плакала королева. Шлейф тяжелого бархатного платья мешал ей, она запуталась в складках и едва не упала. Изабелле стало страшно. Стены давили на нее, и на мгновение ей показалось, что это ее тюремная камера, а не Орсини, она зашаталась, охваченная ужасом, порожденным первыми признаками безумия. Лишь бесстрастные, твердые слова Орсини отрезвили ее.