— Прекратите истерику, — шепнул он со злобой, — будьте королевой, а не жалкой лавочницей. Когда вы обманывали меня, вам не хотелось плакать? Что ж теперь вы позорите свой род и мое имя на людях? Подождите, я еще заставлю вас смеяться, глядя на казнь.

Усилием воли Изабелла подавила желание взвыть, рыдая, и броситься прочь. А ведь испытание только начиналось. Еще должен был умереть Орсини, Орсини, которого она так любила!

Маркиз Орсини де Ланьери держался до последнего. Он спокойно, с достоинством взошел на эшафот и милостиво выслушал священника. Стоя на коленях в двух шагах от тела единственного друга, он в последний раз поднял глаза на балкон, занятый царственной четой и их свитой. Он встретил взгляд королевы, полный всепоглощающей скорби. Мысль о том, что сейчас погибнет человек, который вызвал в ее душе такую бурю страсти, такую безграничную, преданную любовь, была такой мучительной, что даже флакон м-ль де Берон не помог ей придти в себя. Иаков увидел, что его приказания больше не доходят до слуха Изабеллы. В его планы не входило замучить королеву до смерти. Он встряхнул ее, заставив устремить на него взгляд, и спросил:

— Вы хотите спасти вашего друга?

Она молчала, дрожа всем телом.

— Вы желаете остановить казнь? — зашипел он ей на ухо.

— Что вы от меня хотите?

— Клянитесь, мадам, подчиняться во всем своему законному супругу, не прекословить, не отказывать ни в чем, и ваш Орсини будет жить.

Орсини удивленно следил за балконом. Он видел, что королева была близка к обмороку, но король что-то говорил ей, и она слушала. Он понимал, что король что-то предлагает ей. Глаза королевы засверкали и опустились. Затем он ощутил на себе ее взгляд, печальный и смиренный.

«Он предлагает ей мою жизнь! — догадался Орсини. — Но взамен чего?»

Королева колебалась, но король явно торжествовал. Орсини захлестнула смесь надежды, страха и горькой жалости. Часть его готова была крикнуть ей на всю площадь, чтобы она не соглашалась, часть отчаянно молила о пощаде. Молодой человек понимал, что королева должна решиться на что-то ужасное, если захочет спасти его. Он хотел жить, но еще сильнее в нем был долг перед погибшим другом, долг перед этой женщиной, позволившей ему реализовать свою мечту. Больше он не думал о себе. Королева глядела на него, а он пытался дать ей понять, что она не должна жертвовать собой. Но Изабелла отвела взгляд, словно не желая ничего понимать. Орсини замер, беззвучно молясь, чтобы здравый смысл в ней победил. Но королева вдруг сказала что-то, склонившись к самому уху своего супруга, и тот удовлетворенно кивнул. Ему подали перо и лист пергамента. Король размашисто поставил свое имя и передал лист офицеру. Указ короля зачитали посреди площади.

— Откликнувшись на смиренную просьбу ее величества, я, Иаков IV, король, повелеваю помиловать маркиза де Ланьери, приговоренного ранее мною к казни за тайный заговор против жизни короля и доброго имени королевы, и отвезти его в крепость Рено, где и держать в заключении в течение двадцати лет.

Изабелла вскрикнула, прослушав приговор.

— Как? В крепость Рено, но вы же… О!

— Ну, ну, — король оборвал ее, — я же сказал, что он будет жить. Орсини и будет жить. Нельзя же отпустить его, да об этом и речи не шло.

Она больше не просила ни о чем.

— В крепость Рено, — повторила Изабелла. — За тысячу миль… Навсегда.

— На двадцать лет, — поправила ее м-ль де Берон. Изабелла глянула на нее с неприкрытой ненавистью.

Переступив через порог полутемных покоев во дворце, королева едва не упала на руки Жанны. Амьен де Берон подбежала к ней и взяла под руку. Две девушки, одна чистая и нежная, а другая завистливая и злая, отвели убитую горем королеву в спальню.

— Это кара, — проговорила Изабелла, — это кара за д’Антони и Бустилона. Бог не простил мне злобы и мстительности. Он отнял у меня друзей. У меня все отняли!

Она не помнила сейчас, что говорит это Жанне, невесте Орсини, которая не могла не переживать за него. Она искала утешения у той, которая и вовсе осталась одна. Однако то ли сила духа у скромной камеристки была более развита, нежели у королевы, то ли ее привязанность к Орсини была весьма условна, но Жанна держалась стойко, не теряя головы. Она усадила королеву, ослабила шнурки на ее платье, чтобы легче дышалось, и подошла к окну.

— О мадам! — воскликнула она. — Там приехал де Бонди. Я вижу, как он спрыгивает с лошади. Она вся в мыле, бедняжка!

— Бонди? Значит, мне и вправду грозит беда. Он поклялся возвратиться, если мне будет нужна помощь и поддержка.

В покои без стука вошел король.

— Вы здесь? — грубо сказал он. — С вами дамы? М-ль де Берон, мадемуазель Жанна, вы свободны. Королеве не нужны ваши услуги. Почему вы, мадам, отвергли заботы почтенной мадам де Богаи, и де Сент-Жуан? Это благородные дамы, серьезные, строгие. А в вашей свите этакие хохотушки. Разве что м-ль де Оринье… Прошу вас, изберите себе фрейлин достойных вас. Вы слышите?

— Да, — проговорила Изабелла, едва шевеля губами. — Если вы того желаете, м-ль де Берон покинет двор.

— Не забудьте найти себе другую камеристку. Впрочем, я сам найду для вас хорошую девушку. Я не одобряю ваших фамильярностей с этой Жанной. Она позабыла свое место.

Клятва, данная королю, жгла Изабеллу. Она подавила гнев и согласилась — ради Орсини.

Иаков тиранил молодую жену всеми доступными ему способами. За ней следили десять человек одновременно, заставляя ее терзаться унижением. От нее отдалили всех придворных дам, кроме м-ль де Оринье. Ее не выпускали из родного дворца. Она осталась одна, одна наедине со своим страхом, со своим горем. Что оставалось ей, кроме молитв, и она молилась, молилась за Орсини, страстно, роняя слезы на образок, в отчаянии стараясь не сойти с ума.

Король был удовлетворен. Трудно сказать, что он чувствовал по отношению к королеве, но это не было ни любовью, ни нежностью, как не было и безразличием. Иакова не трогало равнодушие к нему супруги, его не ранило ее отвращение, ему достаточно было того, что он считал, будто уничтожил ее возлюбленного, и ему не грозит опасность измены. А Изабелла… Хорошенькая юная королева, милая, своенравная, пылкая, побледнела, осунулась, погасла. В ее лазурных глазах не было огня, была лишь мука и горечь. Румянец исчез, уступив ее нежные щеки желтоватой бледности. Губы, раньше розовые, потеряли цвет и сжались в узкую полоску. А король не видел, что его жена становится бесплотной, как тень, что ее шаги не слышны, что привидение большее имеет сходство с человеком, чем она. Иаков осыпал ее бриллиантами и жемчугом, сиял удовольствием и душевной пустотой и называл бедную свою царственную супругу «королевой бриллиантов».

Де Бонди, помня искренне сочувствие и доброту Изабеллы, стремился оказать ей хоть какую-то поддержку. Ему трудно было приблизиться к ней, но он улучил минуту, чтобы шепнуть ей во время утреннего приема, что он едет в сторону крепости Рено. Королева вздрогнула, но чувства не настолько притупились в ней, чтобы забыть Орсини.

— Не уезжайте, не взяв записки. — поспешно бросила она, отворачиваясь и бросая обеспокоенный взгляд на мадам де Сент-Жуан. Она написала ее нынче же вечером, завернула в носовой платок и осторожно уронила возле Бонди. Как бдительно мадам де Сент-Жуан не следила за ней, для нее осталась секретом эта операция. Она не заметила, как Бонди извлек из платка листок, прежде чем вернуть его королеве. Написанная для узника записка была простой и короткой, она ничем не выдавала ее тайного чувства, которое жгло ее, как огнем, прокладывая свой нелегкий путь на свободу.

«Орсини, — писала она, — последний мой друг, простите меня. Я не смогла спасти Антуана, обрекла вас на судьбу, может быть, более горькую, чем его. И сейчас я ничем не могу вам помочь. Мне самой не помешал бы спаситель… Впрочем, если вы увидитесь с Бонди, он вам расскажет, что тот мир, что вы знали, больше не существует. И нет более Изабеллы Аквитанской, королевы. Я боюсь писать вам долго, вдруг зайдет этот человек и увидит, чем я занята, — вот, до чего я дошла! Мне так жаль. Не знала я, что выйдя замуж, я подпишу смертный приговор себе и своим друзьям. Простите, я была слишком поспешна в своем решении и слишком наивна, веря в честность королей. Прощайте…»

— Не ваша вина, Бонди, — сказала она ему позже, — если Орсини не получит ее. Берегите себя.

Теперь все ее надежды основывались на верном королевской семье бароне де Бонди. В нем никто не видел особой преданности королеве, никто никогда не связывал их имена, так что никто из окружения короля не заподозрил, что он хочет ей помочь. Бонди вернулся через несколько недель. Все эти долгие дни жизненные силы Изабеллы поддерживала надежда узнать хоть что-нибудь об Орсини. Бонди вернулся, но поговорить с королевой наедине было невозможно. Придворные дамы не покидали ее ни на минуту. Хоть одна из них постоянно находилась с ней в комнате. Она видела Бонди при утренней церемонии одевания, и во время вечерней церемонии отхода ко сну. Она сверлила его долгим испытующим взглядом, ища ответов на свои бесконечные вопросы, пытаясь хотя бы понять по его безмятежным глубоким карим глазам — жив ли Он. Бонди же в свою очередь бродил неподалеку от апартаментов королевы, ища возможность встретиться с ней. Он рискнул просить ее об аудиенции, но был жестоко разочарован — ему позволили пройти к ней, но мадам де Богаи непрерывно плела кружева, сидя подле ее величества. Страх за Орсини придал Изабелле смелости.

Бонди вынужден был плести чушь, рассказывая ей какую-то путанную историю об куске поля, на который претендует его сосед, и выпрашивая ее вмешательства, лишь бы оправдать свой приход. Изабелла рассеянно кивала, не слушая его.

— Ваше величество, — наконец, почти не шевеля губами, прошептал Бонди. — Где мы сможем поговорить?

— Нигде. Так вы говорите, сосед ваш самовольно посадил фасоль на вашей земле?

— Испортил весь вид из беседки. А подземный ход?

Изабелла горько усмехнулась.

— Король давно велел засыпать его. Его больше нет. Однако же… — она почти позабыла о мадам де Богаи в углу. — Вы знаете об его существовании? Ведь это была тайна. Вам сказал Орсини, да? Вы его видели?

Она вынуждена была застыть на месте, придав лицу бесстрастие — вошел Иаков, и его глазки-бусинки обожгли ее недобрым огнем. Бонди пришлось срочно ретироваться, повторив при короле часть своей легенды, чтобы отчасти притупить его подозрительность.

Но Изабелла не сдалась. Ей удалось сказать барону, чтобы он изложил все, что можно, в письме, а она уж постарается взять его у него. На вечер был назначен прием иностранных послов. Посол, граф Фейхиль, знал Изабеллу еще незамужней, и она надеялась, что в его присутствии король даст ей хотя бы видимость свободы.

Итак, пока посол витиевато рассказывал о чести, которую ему оказали, приняв его столь пышно, Изабелла громко подозвала де Бонди.

— Господин де Бонди, подайте мою шаль, будьте столь любезны. Я совсем продрогла.

Бонди отыскал шаль и подал королеве. Записка, зажатая в его пальцах, упала на колени королеве, которая тотчас накрыла ее бахромой шали. Мадам де Сент-Жуан, не спускавшая с нее глаз, подошла к королю и пискнула ему на ухо: «Ее величество взяла у Бонди письмо». Король лениво пожал плечами.

— Мадам, что за дела могут быть у Бонди с королевой? Я уверен, что они не любовники, у королевы слишком хороший вкус для этого. Да и, кроме того, наша Изабелла все еще верна красавцу Рони-Шерье, да будет ему земля пухом, ныне покойному. Вам померещилось, мадам.

Изабелла побелела и сунула письмо в рукав платья. Король продолжал насмехаться.

— Но все же, мадам, покажите руки, — обратился Иаков к жене, — и снимите перчатки, ведь не все же питают к вам такое доверие, как я. Ничего нет? И слава Богу, иначе вам бы не поздоровилось, дорогая.

Посол был потрясен этой унизительной сценой. Очнувшись от шока, он встал и демонстративно удалился, высказав перед тем, что ни при одном дворе мира не видел, чтобы так обращались с женщиной, с королевой, да еще и при посторонних.

— Видите, Изабелла, — ехидно заметил Иаков, — ваши выходки ввергли страну в дипломатический скандал. Самому ему было это безразлично.

До глубокой ночи Изабелла не смела прочитать письмо. Несколько часов она притворялась спящей, пока не поняла, что нынче король не посетит ее. Тогда она встала и выглянула из опочивальни. Мадам де Сент-Жуан спала, мадемуазель де Оринье тоже. Притворив дверь, Изабелла зажгла свечу, поставив ее прямо на пол, чтобы свет не разбудил фрейлин. Наконец она решилась достать из-под подушки записку Бонди и устроилась около своего ложа, скорчившись в углу и подставляя трепещущий листок под бледный свет огонька свечи.

Отчет Бонди был сух, но точен.