«Добравшись до крепости Рено, я увидел, что замок этот неприступен, — Изабелла удовлетворенно подумала, сколь осторожен и предусмотрителен Бонди. Он оставлял ей возможность утверждать, что он отправился на границу ее государства по собственному почину. Здесь не было ни обращения, ни даже намека на то, что это она интересовалась судьбой узника. — Крепость эта весьма своеобразна, столь своеобразна, что, пожалуй, выдержала бы атаку целой армии, не пострадав при том ни капли. Бежать оттуда никому до сих пор не удавалось. Об этом местные не слыхали даже легенд. Солдат в пять раз более, нежели заключенных. Все, что мне известно, рассказал мне дальний родственник моего старинного приятеля, который служит там сержантом. Наш знакомый никогда не убежит оттуда, разве что научится летать. Я не видел его, но мне сообщили, что он жив, хотя король распорядился не растягивать его заключение слишком уж надолго. Не сложно понять, что это обозначает. Для узника нет нужды использовать пулю или клинок, голод и холод сделают свое дело. Я рассчитывал поговорить с комендантом и попытаться склонить его на нашу сторону, но родственник мой отсоветовал мне. Как он объяснил мне, король недавно сменил коменданта на бездушное и злобное животное, лишенное даже греха жадности. Больше я ничего не мог сделать и с тем возвратился. Единственное ценное известие — он пока еще жив, но времени нет. Если за ближайшие недели, самое большее — месяц, не предпринять ничего, то, кроме молитв за упокой его души, нам нечем будет помочь ему.»

Записка Бонди окончательно подломила королеву. Когда Иаков увидел ее наутро, он едва узнал красавицу-жену, такой она выглядела убитой и безжизненной. Несколько смягчившись, он вернул ей некоторых безобидных подруг и фрейлин: Мари д’Алмейд, г-жу де Оринье и Жанну. Ему не было нужды и дальше держать ее в одиночестве. Изабеллу ожидал очередной удар, — если до сих пор ее ложное материнство оставалось тайной, то теперь Иаков собирался на всю страну, во всеуслышание заявить, что принц незаконен, что его подло обманули, и казнить обманщицу Аргюзон. К такому удару Изабеллу надо было подготовить, ведь сама она не успела еще прискучить садисту, он надеялся еще увидеть ее на коленях.

Увидев свою преданную Жанну, Изабелла невольно прослезилась и обняла ее, как сестру, искренне радуясь, что камеристка жива и здорова. Несмотря на разницу в положении, этих двух молодых женщин связывало их общее прошлое. И кто знает, чье прошлое было счастливее — бедной служанки или королевы, которая покорила сердце одного друга и похоронила его, а другой, любимый, даже в лучшие времена собирался жениться на другой. Весь день королева и камеристка вспоминали ушедшие дни: все разбившиеся надежды, несбывшиеся мечты, канувшие в прошлое радости пронеслись в их памяти, заставив вновь пережить мелкие ссоры, смешные огорчения, все то, что составляло раньше их жизнь, теперь ставшую невыносимой. Только одно имя не слетело с их стыдливых уст — это было имя Орсини.


Иаков сам ни разу не обмолвился о своих жестоких планах. Об аресте и предстоящей казни Жюли она узнала случайно от м-ль де Оринье, которой велено было молчать, но она случайно проговорилась.

Если бы Изабелла навлекла несчастье только лишь на себя одну, кто знает, быть может, в своем смирении она нашла бы себя утешение. Но осознание, что она стала первопричиной бед друзей, любимого человека, других безвинных людей, таких как м-ль д’Аргюзон, которая хоть и не была невинной овечкой, но ничего дурного Изабелле не сделала и вызывала скорее симпатию, чем враждебность, — все это сводило ее с ума.

Она обвиняла себя и в том, что посоветовала любовнице короля посадить своего сына на престол и увековечить свою кровь в династии королей Аквитанских, и в том, что не подписала указ, где приговорила бы Рони-Шерье к смерти, пусть утратив бы навсегда уважение Орсини, но дав ему возможность уехать живым и невредимым. Так, убедив себя, что во всех несчастьях виновата она сама, королева решила спасти положение, рискнув собственной жизнью, и некому было удержать ее.

Впервые Иаков увидел ее такой, с красными от гнева щеками и блеском ненависти в глазах, и он нашел ее восхитительной. Страха в ней не было, только бесконечная ненависть. Она резко захлопнула за собой дверь, и приказала сбитому с толку слуге выйти вон. Иаков чуть улыбнулся. Так ему было еще интереснее. Изабелла плеснула в бокал вина из графина и высыпала содержимое ампулы, которую принесла с собой.

— Вы выполните все, что я требую, Иаков, иначе я выпью этот яд теперь же, — заявила она. — И знайте, письмо, где я рассказываю брату, что вы за человек, уже в пути. Моя гибель не останется неотомщенной!

— Яд? — удивился король, протягивая к переливающемуся алым бокалу руку, унизанную драгоценными кольцами.

Изабелла отпрянула.

— Вы отпустите Жюли д’Аргюзон с миром, оставите в покое ее — и вашего! — сына, освободите Орсини из крепости! Я жду десять секунд, и…

— Да постойте, мадам, — сухо оборвал ее супруг, — я и не подумаю потакать вам, но если вы сделаете глупость и вздумаете сейчас отравиться, то завтра будут казнены все ваши придворные дамы, не только Аргюзон, а еще крошка Лашеню, Бонди, Орсини и кто там еще, кто вам дорог. Или, может быть, вам это все равно?

Изабелла вскрикнула и выронила бокал с отравой. По пушистому ковру расплылось багровое пятно, подобное кровавому. Ей казалось, это разорвалось и пролилось кровью ее истерзанное сердце.

— Вы чудовище! — закричала она в отчаянии. Король расхохотался. И его смех звенел в ее ушах, продолжая звучать в ее мозгу, даже когда он умолк.

— Самоубийство — смертный грех, Изабелла. Разве вы не знали?

Изабелла выбежала вон. Она была доведена до отчаяния. Последние внутренние запреты рушились. Иаков сломал все, что мог.

Разоблачение бывшей любовницы наделало много шума. Скандал затронул и Изабеллу, ее участие в обмане не было скрыто королем. О ней шептались, ее осуждали. Приказ о казни Жюли был подписан и скреплен печатью. Казалось, Иаков просто делал назло жене, наслаждаясь ее страхом и смятением. Бедняжка Аргюзон во всем созналась, рассчитывая на милосердие мужчины, когда-то очарованного ею. Но сердце тирана не смягчилось.

Это стало последней каплей для Изабеллы.

Наутро она явилась к завтраку спокойная и сдержанная, словно ничего не произошло. Она была так спокойна, даже благожелательна, что Иаков решил, что перевоспитание его непокорной жены благополучно закончено. Изабелла подошла к нему, приветливо пожелала приятного дня и поинтересовалась, хорошо ли он спал.

— Мне нравится, когда ты такая, Изабель, — заявил Иаков. Королева заняла свое место у стола и принялась за завтрак. Слуги, одетые в голубые бархатные костюмы, суетились вокруг них. Иаков был самовлюблен и эгоистичен, и это его погубило. Он не искал тайного смысла в перемене нрава жены, считая ее покоренной, словно норовистую кобылу, а ему стоило бы задуматься. Ведь под ногтем указательного пальца левой руки королевы таилась маленькая, но смертоносная щепотка яда. Изабелла улыбнулась мужу. Ослепленный, окутанный ароматом ее духов, Иаков нагнулся к ее губам, запечатлев на них поцелуй. Слуги скромно отвели глаза. А рука королевы мгновенным змеиным броском стряхнула в бокал с вином крупинки вещества, способного избавить ее от последствий роковой ошибки, которую она совершила, потакая упрямой ненависти отца к потомкам младшего брата.

После завтрака король почувствовал себя больным. Заявив, что ему худо, он отложил казнь бывшей любовницы, на которой желал присутствовать, и отправился прилечь. А уже вечером того же дня короля Иакова не было среди живых.

Изабелла не могла скрыть истинных своих чувств.

— Не будет никакого траура, — сквозь зубы проговорила королева, когда ей сообщили, что она овдовела. Это единственное, чем она могла отомстить за свои несчастья. Этикет был нарушен, но ненависть к покойному была настолько сильна, что никто не стал жалеть о нем или осуждать молодую женщину.

Настал момент сведения счетов, освобожденная королева-мать (вдовство сделало ее лишь регентшей до совершеннолетия юного отпрыска короля Иакова, который, как выяснилось, жил в уединенном замке, всеми позабытый, включая своего отца) собрала вокруг себя всех своих придворных. Сама она неподвижно вытянулась на троне. Ее напряженное лицо выглядело застывшей маской.

— Капитан Гайар, — голос королевы Изабеллы прозвучал глухо, но твердо. Тот выступил вперед и почтительно склонился, ожидая распоряжений. — Возьмите этот приказ и немедленно скачите в крепость Рено за моим первым министром, — бедняга Сафон и его помощники печально вздохнули, сообразив, что снова Орсини — «ничтожный провинциал» — будет распоряжаться всем.

— Мадам де Сент-Жуан, — продолжала королева. Дама нервно дернулась.

— Вы освобождены от своих обязанностей при дворе, с этой же минуты. Вы хорошо служили… королю. Прощайте, мадам, счастливого пути.

Она отвернулась, и мадам Сент-Жуан, благодаря небеса, что так легко отделалась, поспешно удалилась.

— Мадам де Богаи… Собственно, вы неплохая женщина… Вы можете остаться, если хотите.

— Благодарю, государыня. Я предпочла бы вернуться домой, к моим родным и друзьям.

— В таком случае, прощайте, мадам.

— Мадемуазель де Оринье, — бесстрастно продолжала говорить Изабелла, — даже ради вашего брата и его супруги, ныне находящихся здесь, я не желаю видеть вас более в своем дворце. Отдайте ваш патент фрейлины и прощайте.

— Мадемуазель д’Аргюзон, — молодая женщина слабо улыбнулась, прижимая к груди спящего сына, с которым теперь боялась расстаться, — я предлагаю вам занять место моей фрейлины, с которого уволена м-ль де Оринье. Но не буду в обиде, если у вас другие планы, Жюли. Вам пришлось пережить немало… Барон де Бонди… Рекомендую вам, господа, самого порядочного человека в государстве. Я дарую вам титул графа, и никто так не достоин его, как вы.

Некрасивое лицо Бонди просияло от гордости.

Изабелла вновь обвела взглядом присутствующих, ища, не обошла ли кого в своем гневе и своей благодарности.

— Все, — пробормотала она, — все свободны, кроме вас, Сафон. Я хочу поговорить с вами, с глазу на глаз.

Старик Сафон остался в пустом зале. В эту минуту ему было совестно перед Изабеллой, что сам он не пострадал от Иакова, и даже не лишился должности.

— Что мы имеем, месье Сафон? — спросила молодая женщина, устало откидываясь на своем троне, словно в кресле.

— Что, государыня? Разоренная земля, измученный королем-иноземцем народ. Нищета вокруг, казненных столько, что на пенсии вдовам ушла бы вся казна. За год покойный Иаков безжалостно обворовал страну, которую считал чужой.

— О, довольно! — воскликнула Изабелла, молитвенно складывая руки. — Скажите одно, но только искренне, маркиз де Ланьери, могу я рассчитывать на него? Сможет он что-то поправить, вернуть хоть отчасти все на свои места?

Сафон не мог не усмехнуться. Ему мучительно хотелось сказать: «Нет, нет и нет! Что вам этот мальчишка?! Сделайте меня первым министром, я и только я сумею все наладить!!!», но он был неглуп и понимал, что королева только рассердится, но не прислушается к его словам. Вовсе она не хотела его совета, — она хотела услышать подтверждение и оправдание своим мыслям. Она хотела, чтобы Орсини остался министром, и ее желание перевешивало любые доводы. Сафон все еще думал, что привязанность королевы к Орсини де Ланьери происходит от тоски за Антуаном, и так полагали многие.

И Сафон сказал правду, подавив зависть:

— Маркиз де Ланьери умен и хитер, как лис. Если он не переменился (и если он жив, — подумалось старику), то сумеет удержать государство в узде и провести всех. Он молод и, в отличие от нас, старых скептиков, не боится менять старое на новое. Его политика — убедить каждого, что ему живется лучше других. Все пойдет на лад, мадам, — Сафон вздохнул, и королева поняла, чего стоило ему восхваление своего соперника.

— Вы очень хороший министр и замечательный политик, месье Сафон, — мягко произнесла она. — Не сердитесь на меня…

Итак, она, королева Изабелла Аквитанская, убила человека. Ее рукой отравлен человек! Она убийца! Силы оставили ее, и королева перестала вставать с постели. Мэтр Бальен, из лучших побуждений вернувшийся ко двору после смерти Иакова, диагностировал у нее нервное расстройство, и велел ей сохранять полный покой. Жанна ухаживала за ней, но Изабелла слабела и все чаще спадала в забытье.


В то же время, в крепости Рено, почти на границе владений королей Аквитанских, Орсини мрачно прислушивался к шагам солдат, патрулировавших коридор. Как будто кто-то посторонний мог пробраться в крепость!

Крепость, построенная прадедом Изабеллы, была построена на века, и предназначена была не столько служить тюрьмой, сколько оборонять границы королевства от возможного врага. Она была построена по обеим берегам быстроводной реки, имея вид то ли громадной арки, то ли моста. Надводная часть являлась плоской патрулируемой площадкой, откуда спускалась чугунная решетка, перекрывавшая русло. В боковых круглых башенках, опоясанных лестницами, жили солдаты. На крышах башенок постоянно было выставлено по часовому. В центральной части крепости в основной, самой высокой башне на верхнем этаже жил комендант, на крыше дежурило четверо. На нижних этажах были заключены узники. Попасть в крепость можно было только через дверь, которая находилась во внутреннем дворике, но так как крепость стояла на реке, во внутренний дворик можно было только приплыть на лодке. Но и выше и ниже по течению река была перегорожена решетками, которые поднимались только по распоряжению коменданта.