Изабелла подумала, что если будет так продолжаться, Орсини никогда ей не простит, что она слышала эти слова. Она видела, что он страдает от оскорбленного самолюбия, и комплекс плебея заставляет его видеть то, чего никому бы и в голову не пришло. Его не любили во дворце, верно, но тому виной были скорее его скверный нрав и непомерная гордыня, чем его низкое происхождение. На мгновение она испугалась, что он попросит ее поговорить с Жанной. Возможно, он был близок к этому, так силен был в нем страх, что всем станут известны ее отказ и его унижение. Но гордость ни за что не позволила бы ему высказать вслух подобную просьбу. Удар был силен, но что умел Орсини, так это принимать удары, не бояться трудностей и никогда ни перед кем и ни перед чем не склонять головы.

— А разве меня вы не считаете своим другом? — спросила Изабелла.

— Вы королева, — он неопределенно махнул рукой, словно одно лишь это лишало ее права на собственные чувства. — Если вы расточаете на кого-то свои милости, это еще не значит, что этот кто-то ваш друг. Милость королей — явление преходящее, как и их любовь.

— Какое злое у вас сердце! Но все-таки знайте, я всегда буду вашим другом. Можете мне не верить, но когда я теряла друзей, в этом была не одна лишь моя вина. Я одинока, наверное, более одинока, чем кто-либо. У меня тоже нет друзей, одни лишь придворные.

— Да бросьте! — раздраженно откликнулся Орсини. — Это у вас-то нет друзей? А Жанна? Пусть она бросила меня, но для вас осталась преданной и верной. А ваши фрейлины? Среди них есть ваши искренние друзья. М-ль Аргюзон отправилась домой с сыном, преисполненная нежности к вам. М-ль д’Алмейд, г-жа де Оринье преданы вам. А Бонди? Он столь уважает вас, что решил больше не покидать ваш двор ради мадам де Принн, любовницы вашего брата, которую страстно любит. А я, наконец?

— Довольно, довольно! Мне стыдно за себя. Действительно, что мне жаловаться. Люди относятся ко мне лучше, чем я заслуживаю. Я ведь… преступница.

— Снова вы возвращаетесь к Иакову? Забудьте о нем.

— Не буду больше. Знаете, месье Ланьери, так трудно с этим жить… Теперь мне кажется, что я преувеличивала ужас моего положения.

— Да нет же! Все так и было, ваше величество! Все вы верно сделали, так ему, негодяю, и надо.

Изабелла заалелась. Уже совсем стемнело, но она не замечала сгустившихся сумерек. Увлеченные разговором, молодые люди сидели в синеватом полумраке, погрузившись в свои горести и мечты. Изабелле не хотелось, чтобы минули эти мгновения. Она мечтала добиться любви Орсини. Ему же, во многом уже удовлетворившему честолюбивые притязания, хотелось удовлетворить спесь и тщеславие. Ему хотелось стать знатным, богатым, влиятельным, чтобы его боялись и уважали. Хотелось силой заставить всех забыть, кто он и откуда. Власть и слава — это была его стихия.

— Мы с вами так давно знакомы, — заметила королева, — столько пережили, а я ничего толком о вас не знаю. Кто вы? Откуда? Где ваши родные?

— Вам интересно? — он удивился от всего сердца.

— Конечно же.

— Мне нечего особенно рассказывать. Вы ведь знаете… Я родился в маленьком городке, почти деревне, в глухой провинции. Мой отец — колбасник, дед — кузнец. У нас в семье было четверо детей, старшая Мадлен, и мои младшие сестра и брат, не доживший и до года. Обычная бедная семья, — он помедлил, но увлекшись, стал продолжать. — Только бабушка не была обыкновенной. Она была актрисой. Молоденькой девушкой она уехала из Этьенна с бродячими музыкантами. Повсюду ездила с ними, пела, танцевала. Она любила такую жизнь — украшения, цветы, кавалеры. Она дурно кончила — стала кокоткой. Когда она одумалась и однажды вернулась в родной дом повидать родителей, она выгнали ее вон. Тогда ее встретил мой дед и пожалел. Он женился на ней и никогда ни сам не упрекал ее ни в чем, ни другим не позволял. А характер у него был суровый, и рука тяжелая. Моя мать ненавидела ее, но бабушка все терпела, только молилась. Она считала, что виновата перед всеми. Она никогда никому дурного слова не сказала и никогда не скрывала, кем была. Мне она сама обо всем рассказала, как только я мог понять, о чем она говорит. Она рассказала и просила прощения. А я говорил, что ее не за что прощать. Я любил ее больше матери, а мать недолюбливала меня, потому что я похож на ее свекровь. Мать, наверное, сжила бы бабушку со свету своими придирками, но дед был строг ко всем, так что мать не смела выражать свое недовольство из страха перед ним. Все равно, думаю, ее ненависть свела бабушку в могилу раньше времени. Потом дед взял меня к себе в кузницу, и я ему помогал там.

— Вы? — переспросила Изабелла, бросая недоумевающий взгляд на его худые нервные руки, не выглядевшие сильными.

— Да, я. Он был очень силен, мой дед, но с виду никак нельзя было сказать. И кузнец он был отличный. Потом бабушка умерла. Она долго болела и все просила деда, чтобы он деньги, которые она скопила за свою жизнь, да так и не потратила на себя, истратил на мое образование. Она всегда любила меня больше сестер, не знаю, отчего. Мать рыдала и кричала, что Мадлена, моя старшая сестра, так и останется старой девой без приданого, если дед и отец согласятся с волей бабушки. Но дед велел сделать все, как просила бабушка, иначе ей не будет покоя на небесах. Ведь это было ее последнее желание. Отец, как всегда, послушался деда, вот меня и отправили в столицу учиться. С тех пор… У меня нет больше семьи. Не было дня, когда я приезжал повидать их, чтобы меня не попрекали этими злосчастными деньгами. Я бывал дома все реже, предпочитая оставаться на короткие каникулы в коллеже, тогда как другие разъезжались по домам. Мадлена и правда замуж не вышла, — он криво усмехнулся, — не думаю, что приданое помогло бы ей. Она немного похожа на меня, и это не придает ей ни красоты, ни женственности, ни сердечной доброты. Потом мне удалось устроиться к г-ну Брияру секретарем, по рекомендации одного из моих учителей. Он был безнадежно глуп и самодоволен до невозможности. Мы с ним так и не поладили. Он поносил меня, как мог, а я грубил ему. В конце концов он вышвырнул меня вон. Я искал другого места, но не нашел. Я попытался вернуться домой, но это не было хорошей идеей. Мадлена не скрывала ненависти, мать раздражения. День и ночь они попрекали меня истраченными деньгами. Элизабет к тому времени вышла замуж и покинула дом. Я пытался помогать отцу, деду, но у меня получалось из рук вон плохо. У меня не лежала душа к такой работе. Тогда я сбежал от них в столицу. Но и здесь меня никто не ждал. Я метался по городу, перебиваясь случайными заработками. Именно тогда я пришел во дворец. Это не было моей последней надеждой, потому что я и не надеялся на чью-нибудь поддержку. Между тем деньги мои кончались, жить было негде. По счастью, я встретил Антуана. Я знал его с детства. Когда-то он был благовоспитанным чистеньким мальчиком со смешной серебряной шпагой. Ему нравилось убегать от заботливых слуг, опекавших его на каждом шагу, к вольному товарищу. Его графиня-мать очень ругала его из-за меня… Он был чудесным другом, таких не найти больше. А теперь его нет, а я остался совсем один. Несправедливо. Лучшие отчего-то всегда первыми оставляют этот мир, сударыня.

Изабелла, которая внимательно слушала, вздрогнула. Не часто Орсини хвалил других. Чаще язвительная критика звучала из его уст, чем доброе слово.

— Он так и остался благовоспитанным мальчиком, — заметила она. — Он всегда слушался других.

— Вас, например.

— И меня тоже. Мое мнение часто заменяло ему свое. А это несколько странно в мужчине.

— Как непоследовательны женщины. Вы требуете поклонения, а добившись его, теряете всякий интерес к жертве. Грустный закон жизни, не так ли?

— Вы, должно быть, подумали о Жанне?

— Я не имел в виду эту девушку, — сухо сказал Орсини, проливая целительный бальзам на сердечную рану Изабеллы. — Я говорю о вас и о том, кого нет больше с нами.

— Что ж, так было угодно богу.

— Разве Иаков был богом, сударыня?

— Не заставляйте меня ненавидеть вас. Вы сердитесь? За что? Что я должна, по-вашему, сделать? Потратить всю свою молодость на воспоминания?

Орсини не ответил. Он поднялся, заметив, что засиделся у королевы до ночи. Изабелла, глядя ему вслед, вдруг отчаянно пожалела заносчивого самоуверенного мальчишку, который управлял ее государством, командовал ею и страдал из-за потери того, что ему никогда и не принадлежало.

— Хотите, Орсини, я поговорю с Жанной? — вдруг крикнула она ему в порыве самоотречения и любви. Молодой министр сдержанно глянул ей в лицо.

— Что вы, сударыня? — равнодушно произнес он. — Этого вовсе не нужно делать.

Изабелла на миг почувствовала себя счастливой.

Разговор с Орсини во многом успокоил королеву, однако же она все еще не могла поверить, что свадьба расстроилась окончательно и бесповоротно. Жанна все еще могла одуматься, осознав, сколь велика пропасть между нею и объектом ее любви. Потому, а отчасти оттого, что сама она была привязана к Жанне и во многом была ей обязана, Изабелла решила немного поторопить события.

На другой же день она поближе познакомилась с Миньяром. Она прогуливалась по парку, разбитому вокруг дворца, мимо клумб с редкими цветами, источавшими сладкий аромат, рассеянно поглядывая по сторонам. Миньяр был с другими придворными, и Изабелле выпал случай разглядеть его получше. Он был безусловно хорош собой, и королева мысленно отметила, что не может упрекнуть камеристку в дурном вкусе. Он неплохо держался, был вежлив и сдержан. Разведка успокоила королеву. Орсини, несомненно, проигрывал Миньяру, как всегда проигрывал обаятельному Рони-Шерье. Но любовь сотворила чудо, и Изабелле не было дела до того, насколько правильны черты его лица. Миньяру не показался странным внезапный интерес к нему королевы, он воспринял это как естественное следствие его добродетелей, и вскоре она смогла пригласить его к себе, не боясь вызвать недоумение. Она заговорила с ним о всяких пустяках. Миньяр развеселился и стал рассказывать королеве придворные сплетни. Ей только того и надо было.

— Я слышала сплетню и о вас, — поймав удобный момент, сказала Изабелла как можно спокойнее. Миньяр склонился в ожидании.

— Могу я узнать — какую?

— Я, кажется, имела удовольствие слышать, что вы женитесь.

— На ком, государыня?

— Не припомню, ей-богу. Я как раз хотела у вас об этом спросить. Кто же она? — как королева она имела право на нескромность.

— Сожалею, государыня, но я пока не подыскал себе невесты. Эта сплетня безосновательна.

— Жаль, очень жаль. Я уже придумала было свадебный подарок. Но, возможно, у вас есть на примете хорошенькая девушка. Я обязуюсь помочь вам завоевать если не ее сердце, то сердце ее родителей.

Миньяр вспыхнул и смешался, и она решила, что он, по крайней мере, скромен.

— Хотите жениться на м-ль де Берон? Графиня, богата.

Она старалась, чтобы все это выглядело игрой, но внимательно следила за выражением его лица.

— О государыня, мне кажется, что м-ль де Берон не из тех женщин, которые могут обеспечить счастье мужчины. Злой нрав — плохое приданое.

— Вот как! Можно выбрать девушку помягче. Что вы скажете о м-ль д’Алмейд?

— Государыня, девица вроде м-ль д’Алмейд годится более быть женой зажиточного горожанина, нежели дворянина.

— Отчего так?

— Она не слишком умна и слишком робка.

— Вы привередливы. Робка? Тогда м-ль де Моль. Она не робка.

— Государыня, даже королева не смогла бы заставить меня жениться на девице подобного пошиба.

Изабелла засмеялась, вертя в руках молитвенник в черном шелковом переплете.

— Да, — сказала она, — для вас все женщины, кажется, с недостатками. Кто же еще подойдет вам, месье де Миньяр? М-ль Лашеню, олицетворение добродетели?

Миньяр задумался и искренне вздохнул.

— Она прелестна, государыня. Человек с моим происхождением может позволить себе жениться на незнатной девушке. Но я небогат, а у нее ничего нет. Мужчина не должен жениться на девушке, если не может обеспечить ей такую жизнь, на которую она вправе рассчитывать.

— Жанна неприхотлива.

— Но когда-нибудь она бы попрекнула меня бедностью. Ведь она может сделать лучшую партию, я слышал, она помолвлена с маркизом де Ланьери.

— Это неправда, — строго объявила королева. Миньяр замолчал.

— А что бы было, если б Жанна обладала приданым, скажем, в десять тысяч?

— Государыня, однако же это невозможно.

— Все же?

— Тогда я почитал бы за счастье предложить ей свою руку, ваше величество, однако…

— Постойте, почему вы не допускаете мысли, что я могу дать приданое за своей доверенной камеристкой и подругой? Разве я не королева?

Миньяр отступил, уставившись на королеву округлившимися глазами.