Как же ему не везло! Глаза закрывались сами собой, и он не знал больше, сколько времени прошло с тех пор, как он здесь. Судьба просто преследовала его с тех пор, как он появился во дворце Изабеллы. Он криво усмехнулся своим мыслям. Его дважды сажали в тюрьму, раз — Изабелла, и другой раз — Иаков, его пытались отравить, уморить голодом, едва не казнили. Переломанные когда-то ребра до сих пор иногда отзывались болью. Его невеста стала женой другого, единственный друг сложил голову на плахе. И вот достойным венцом его карьеры была бы долгая мучительная смерть на необитаемом рифе. Сознание все чаще покидало его. Но он выплывал из забытья, приподнимал воспаленные от постоянного ветра веки и обыскивал взглядом неподвижную водную гладь. Иногда ему сильно хотелось узнать, огорчена королева его гибелью или нет, но эта мысль исчезала под напором невыносимого голода и жажды. И Орсини терпеливо ожидал смерти как избавления от страданий.

Его полумертвым нашли контрабандисты, которые высадились на берег во время отлива. Здесь они часто останавливались посовещаться, разделить прибыль и настрелять птиц в дополнение к скудным порциям солонины, которой кормились в море. Их капитан Хромой Грегор был весьма удивлен, заметив среди причудливой россыпи каменных глыб человека. По его приказу, несколько его товарищей забрались на скалу, посмотреть, жив ли он. В считанные минуты ему доставили неподвижное тело. Грегор склонился над ним.

— Он дышит, — сказал старый контрабандист, прислушиваясь. — Черт меня возьми, да ведь он еще живой!

Они принялись вливать ему в рот воду по каплям. Орсини медленно приходил в себя.

Старый капитан покачал головой.

— Если в ком-то столь сильна воля к жизни, не нам спорить с судьбой. Несите его на баркас, ребята. Живее!

Несмотря на жалкий вид его одежд, он не смог бы скрыть свое нынешнее положение в обществе. И когда Хромой Грегор пожелал узнать, кого спасла его команда, он постарался проявить всю осторожность, на какую был способен.

— Я маркиз де Орсини, — ответил он, не желая, чтобы в нем узнали автора жесткого закона о борьбе с контрабандой. Несмотря на нелады с законом, спасшие его люди оказались простыми и сердечными. Грубоватая забота, которую он ощущал, значила для него больше, чем равнодушная предупредительность его многочисленных слуг во дворце. Молодой и здоровый, он быстро пошел на поправку, на другой день уже был в состоянии вставать, а еще через день вовсю помогал спасителям справляться с непогодой.

Однако же когда Орсини выразил желание высадиться на берег, они помрачнели. Хромой Грегор не любит разглашать своих тайн.

— Вы знаете наши лица и наши имена, знаете наши излюбленные места. Не хотелось бы, чтобы однажды нас посетила королевская флотилия, — хмуро сказал ему хромой капитан.

— Я клянусь молчать, — обещал им Орсини, но его слово ничего не значило здесь. Ему верили сердцем, но люди, избравшие себе такой путь, слушались разума, а не сердца.

— Мы не можем рисковать, — говорили ему. — Оставайтесь с нами. У вас смелое сердце и сильные руки. Мы возьмем вас в долю.

Орсини покачал головой.

— Мне нужно возвратиться.

— У вас есть семья? — Орсини не хотелось лгать людям, которые были искренни с ним, и он ответил уклончиво.

— Меня ждет женщина.

— Невеста? — он заколебался, но согласился, кивнув головой:

— Невеста.

— Красивая? — спросил Хромой Грегор с интересом.

— Очень.

— Блондинка?

— Брюнетка с голубыми глазами.

Грегор поцеловал кончики пальцев в знак одобрения.

— Знатная дама? — Орсини замялся.

— Не слишком.

— Жаль красотку, — контрабандист дружески похлопал его по плечу и встал. — Но мы не можем вас отпустить.

Орсини пришлось запастись терпением. Большую часть времени он проводил в открытом море, в порту за ним присматривали люди Грегора, но их внимание все ослабевало и ослабевало. Однажды он сумел отправить письмо, сообщая во дворец о своей участи. Возможно, это и было предательством по сути своей. Однако… Не удерживали ли его против его воли, вынуждая успешно трудиться, нарушая собственный закон? Давало ли это ему право подставить своих товарищей под удар? Для того есть высшие силы — чтобы судить его дела.


Никто не видел, как рыдала королева, прижимая к сердцу весточку от своего министра. Он жив! Пусть не с ней пока, но жив! Не зря он молилась, не зря верила в его силу и отвагу. Теперь она отправит корабль ему на помощь, и они снова будут вместе! Она не знала куда деваться от радости. Она осчастливила церковь св. Лючии кругленькой суммой из своей казны (Орсини устроил бы ей основательную взбучку за это, но он был далеко). Изабелла не в силах была больше ждать. Она сама отправилась навстречу своей любви.

Они встретились на корабле, который атаковал жалкое суденышко контрабандистов и отобрал у них пленного министра. Изабелла снарядила бы целый флот, если бы потребовалось. Ее едва уговорили остаться в безопасном месте, пока еще шел бой. Она готова была ринуться под пули. От нетерпения она металась по каюте, роняя все, за что бы ни взялась. Наконец ей сообщили, что Орсини в целости и сохранности доставлен на борт. Она поспешила увидеть его, не замечая, что он весь в копоти от пороха, что его голова повязана покрытым сажей цветным платком на пиратский манер. В порыве благодарности, любви, безумия она обвила руками его шею и, приникнув к нему на мгновение, воскликнула:

— О Боже милосердный! Вы живы! Если б вы погибли, я бы не пережила!

Орсини нагнулся было к ее губам, момент был самый располагающий, но раздались шаги за дверью, и он отпрянул, выпустив ее из рук. В суматохе у них больше не было шанса остаться наедине, и они вели себя как обычно — как королева и ее первый министр — сдержанно и вежливо.

Орсини не давали покоя вырвавшиеся у королевы слова. Он и готов был приписать их радости встречи, но самолюбие заставляло его искать причину глубже. По сути, первая женщина в королевстве, облеченная всей полнотой власти, да еще и красавица, призналась ему в любви! Если б он осторожно и деликатно постарался вызвать Изабеллу на откровенность, она не сумела бы отказаться от своих слов, сказанных от всего сердца. Однако Орсини совершил ошибку, вспугнув королеву резкостью.

Уже во дворце, застав ее в обществе одной лишь Жанны, он увлек ее за собой в увитую плющом беседку и там принялся допрашивать. Растерянная Жанна осталась в одиночестве в саду.

— Скажите правду, вы любите меня? — спросил он без всяких предисловий. Королева испуганно глянула на него.

— Вы меня любите? — повторил он.

— Вы задаете мне странный вопрос…

— Намедни вы сказали мне слова, которые невозможно истолковать двояко. Вы дали мне понять, что неравнодушны ко мне. Это так?

— Да оставьте же меня. Мне больно, — она вырвала у него руку, которую он крепко сжал в своей. — Пустите мою руку!

— Вы будете отвечать?

— Это не тема для беседы между королевой и ее министром.

— Нет, тема. И отличная тема. Я хочу слышать ваш ответ. Да или нет?

— Вы забываетесь, Орсини!

Он вспылил.

— Не ломайтесь же, мадам. Вам же несложно ответить. Нет или да? Если мне послышалось, имейте силу сказать об этом.

— Я не желаю отвечать! — закричала она. — Подобная неделикатность с вашей стороны просто возмутительна!

— Вы ответите, клянусь вам! Ну же! Это так? Да или нет?

— Нет! — крикнула Изабелла, оттолкнув его в гневе.

Они с полминуты глядели друг на друга, негодующие и раскрасневшиеся. Орсини почувствовал, что попал в глупое положение. Он резко повернулся и вышел. Жанна сидела на скамейке, взволнованно заломив руки.

— Тебя зовет королева, Жанна, — бросил Орсини, не останавливаясь около нее и не замечая ее удивленного взгляда. Она тут же поднялась и поспешила к Изабелле, оставшейся в беседке.

Вот теперь Орсини понял, каково приходится влюбленным, то, чего он никогда раньше не знал. Никогда никого не любивший, не знавший страстей, кроме тщеславия, он с недоумением находил в себе незнакомую прежде смесь нежного томления, надежды, тоски, разочарования, обиды, ревности. Все чаще он, выронив перо, замирал у окна, растрачивая время на бесполезное и унылое наблюдение за королевой. Она прогуливалась по парку в сопровождении Жанны и Миньяра, и Орсини невольно кусал губы от едва сдерживаемой ярости. Ему казалось, — она женила Миньяра на Жанне лишь для того, чтобы всегда иметь под рукой. Тревога снедала его. «Никто не может ее заподозрить в склонности к нему, — думал он. — Ведь он супруг ее доверенной камеристки, и она сама их поженила.» Он увидел, что Изабелла послала за чем-то Жанну, и осталась наедине с Миньяром. Горло сжималось, и в сердце клокотал пожар. Воображение рисовало страшные картины коварства и лжи. В мозгу крутилась одна и та же мысль: «Она отвела всем глаза. Теперь осыпает его милостями. Жанна ничего не подозревает, глупая девчонка, думает, этот столичный хлыщ польстился на нее. А он метит куда выше!» В смятенной душе молодого министра нашло приют злое и разрушительное чувство ревности, горькой и невыносимой, как жажда. «Вот кто сменил Антуана в ее сердце — Миньяр, — думал он. — И как я раньше не догадывался.»

Вечером, во время традиционного бриджа, Изабелла, краешком глаза поглядывавшая на Орсини, подметила, что он бросает на Миньяра испепеляющие взгляды, столь яростные, что удивительно, как он не сгорел на месте. Ей крайне неприятно было это зрелище. Орсини мучился своими подозрениями. Но Изабелла полагала, что Орсини ревнует Жанну и не находила себе места от волнения. Она не находила в себе сил оставаться по-прежнему преданной подругой своей камеристки, и молодые женщины вдруг отдалились друг от друга.

«Она не может смириться с тем, что ее Миньяр — муж Жанны, — думал Орсини, когда камеристка стала все реже появляться около своей госпожи.

— Она отвела всем глаза, но сама боится-таки, что Миньяр ее забудет». В сердцах Орсини и Изабеллы воцарилась смута. Королева, несмотря на молодость и пылкость натуры, была, в общем, женщиной трезвой. Оценив обстановку, она подумала, что, пожалуй, чего-то недопонимает. Ей не верилось в то, что камеристка настолько завладела сердцем ее министра, такого самоуверенного, такого заносчивого. Ведь Жанна была всего лишь миленькой и ласковой девушкой, а Орсини, конечно же, избрал бы первую красавицу двора… или королеву. Но он всегда был так холоден с ней, так равнодушен, так хотел, чтоб она была верна Рони-Шерье, или хотя бы его памяти. Все это было невыносимо запутано, никто не мог разобраться, у кого что на уме.

Миньяр не мог не почувствовать, что Орсини ненавидит его. Оба, как два боевых петуха, только и ждали момента кинуться друг на друга. Хотя Миньяр характером скорее напоминал Рони-Шерье, и спокойствие лишь изредка покидало его, Орсини выводил его из равновесия, отводя душу колкостями. Как-то раз он встретил Миньяра в кабинете королевы.

— А где ее величество? — резко спросил Орсини.

— Не знаю. Она обещала сейчас же вернуться.

— А что вам нужно?

— Вам что за дело? — рассердился Миньяр.

— Ах, секрет! — язвительно усмехнулся Орсини.

— Королева просила принести ей старинные гравюры моего отца: коронация ее прадедушки, битва, в которой он славно победил врага и подобные им сюжеты. Вы удовлетворены? Как видите, никакого секрета нет.

— Ах, вот оно как! А мадам де Миньяр тоже будет рассматривать гравюры?

— Возможно, если она не занята.

— Она, должно быть, трудится в поте лица.

— Это зависит от ее величества.

— Кажется, ее величество не очень-то загружает мадам Жанну последнее время. Ведь у вашей супруги обязанности куда более важные.

— Какие же, маркиз? Скажите, будьте любезны.

— Например, оберегать вас от посторонних женщин, и сохранять вас для…

— Что вы плетете, Орсини? — вдруг прозвучал голос Изабеллы за их спиной, и она появилась в кабинете, отодвинув тяжелую бархатную портьеру, вышитую золотыми цветами.

— Месье, — обратилась она к Миньяру, — оставьте мне гравюры и идите. А вы подождите, Орсини. С вами мне еще предстоит побеседовать всерьез.

— Я не уйду, государыня, — сказал Миньяр, доведенный до бешенства, — пока вы не позволите мне доказать на поединке, что маркиз де Ланьери — подлец. Вы позволите нам дуэль, государыня. Я требую удовлетворения.

— Маркиз, извинитесь сейчас же!

— Ни за что, мадам, я был прав.

— Я вызываю вас на дуэль! — крикнул Миньяр.

— Да хоть сейчас! Вытаскивайте вашу шпагу!

— Вы с ума сошли, господа! — возмутилась Изабелла. — Я запрещаю! Миньяр, друг мой, что я скажу Жанне, если вас убьют? Орсини, кто будет заниматься политикой, если я потеряю вас? Нет уж, вы оба нужны мне живыми.