Кое для кого их странный роман прошел незамеченным, но были и те, кто видел и краску, бросавшуюся ей в лицо, когда Орсини входил в тронный зал, и его раздражение, и невольное смущение, которое он испытывал, приближаясь к ней, чего никогда раньше не бывало. Старый кардинал Жанери, давно покинувший двор, приехал повидаться с королевой, которую он знал еще маленькой девочкой.

— Я не живу при дворе, — сказал он ей, — но дикие сплетни доходят и до моих ушей. Скажу вам по-отечески, сплетни — самый страшный враг королей. Что для вас этот юноша? Ничто. Я присутствовал при его возвышении и помню, как забавляла вас эта игра. Кто мог подумать, что он окажется хитрее нас всех! Я понимаю, вы женщина и вам хочется нравиться, но не забывайте, сколько пар глаз следят за вами, наслаждаясь каждым вашим промахом, смакуя каждое падение. Кроме того, я слышал, что он не поощряет вашего увлечения. Будьте благоразумны, дайте всем понять, сколь необоснованны, сколь нелепы подобные слухи!

Что она могла ответить ему? Чем оправдаться? Она поклялась старцу, что впредь будет разумной и осторожной, что никогда не даст повода краснеть за себя. Но как она могла исправиться, если Орсини твердо решил выбросить ее из головы! С каждым прошедшим днем он лишь отдалялся от нее. Особенно задело Изабеллу, когда он впервые начал ухаживать за другой, Жанна была не в счет. Камелия Кончиани, прославленная певица, красивая женщина с белой нежной кожей и блестящими темными глазами истинной итальянки, умеющими метать молнии, имела голос и лицо сирены. Кончиани была охотно принята королевой и была приглашена спеть для нее. Сирена очаровала весь двор, но после концерта начался бал, и дамы заметили, что их кавалеры устремились к красавице-певице. Почувствовала себя брошенной и Изабелла, когда заметила, что Орсини смешался с толпой поклонников Камелии. Певица довольно спокойно воспринимала ухаживания блестящего министра, она была слишком искушена в мужских комплиментах, чтобы не почуять фальшь в пылких комплиментах маркиза де Ланьери. Изабеллу утешило бы, если бы Кончиани сразу после концерта покинула двор, но она выразила желание остаться. Она могла запросто выразить свою королевскую волю и приказать Кончиани немедленно уехать, но не смела дать придворным повод для насмешек. Изабелла ни разу не упрекнула Орсини, но грустила она безумно. Однажды она проходила по залу и услышала голос Мари д’Алмейд.

— Маркиз де Ланьери подарил этой Кончиани огромный букет красных роз. Я сама видела, она кровавого, слепящего цвета. Знаете же, красный — цвет любви!

Изабелле показалось, что Мари обращалась к ней, и пошатнулась, но поняла, что уловила обрывок разговора фрейлин между собой. «Власть над ним ускользнула от меня», — подумала она с унылым вздохом. Несмотря на весь свой опыт, она не умела быть такой, как была Кончиани — соблазнительной, чувственной, страстной. Она была Королевой. Свое самое острое оружие она держала зачехленным — попросту не умела им пользоваться. Даже такого упрямца, как Орсини, хитростью и лаской ей легко удалось бы покорить. Но она полагала, что истинная любовь не нуждается в ухищрениях, к которым относила всякое проявление любви и нежности, чуткость и дружеское участие.

На другой день она увидела м-ль д’Алмейд, с перепуганным видом шептавшую что-то на ухо приятельнице. Вспомнив вчерашний разговор, она решила, что Орсини как минимум сделал Камелии предложение. Она подозвала фрейлину и велела рассказать, о чем она шепталась с подругой.

— Ой, ваше величество, — приседая в реверансе, сказала Мари, — я была в беседке и ничего дурного не замышляла, ни чтобы подслушать, ни что иное, как вдруг увидела маркиза де Ланьери и мадам Кончиани. Они, они…

— Что же? — нетерпеливо воскликнула Изабелла.

— Они гуляли и беседовали. Маркиз сорвал цветок («Цветок из моего сада!») и подарил ей, чтобы она приколола к платью. Она приколола и говорит… м-м…

— Что она сказала? — в отчаянии вскричала королева.

— Говорит, что, наверное, такие цветы хотели бы получить от господина маркиза вы, ваше величество. И она засмеялась! А маркиз де Ланьери… Он помолчал мгновенье, а потом… Как вам сказать, ваше величество!

— Ну говорите же, мадемуазель. Что — он?

— Он выдернул у нее тот злосчастный цветок и смял. И ударил ее, дал ей пощечину. Она отлетела на несколько шагов и едва не упала. Упала бы, если бы за ней не было решетки, окружающей беседку… Вы слышите шум отъезжающей кареты?

— Она уехала! — воскликнула Изабелла в восторге. — А где же виновник скандала?

— Вот он идет, — сказал кто-то.

Орсини вошел, гордо подняв голову, и по залу пробежал слабый ропот то ли одобрения, что он вступился за королеву, то ли неудовольствия, что он сделал это так грубо.

— Идемте со мной, — строго приказала ему Изабелла. Они перешли в кабинет, где чужие любопытные уши не могли их услышать, но королева вдруг почувствовала, что сказать ей нечего.

— Вы променяли меня на эту женщину, — чуть слышным шепотом упрекнула она его.

— Вы же сказали мне «нет». Чего ж вам еще, государыня? Вы сказали «нет» уже второй раз подряд.

— Простите, друг мой, — в ее голосе звучала нежность.

— Как же я ненавижу вас! — яростно крикнул ей молодой человек. — Я ненавижу вашу истинно королевскую манеру не отвечать за свои поступки. Если вы любите, любите же как человек. Не пытайтесь заполучить все, это невозможно. Выбирайте один раз и навсегда… или я, любовь, все то, что я предлагал вам от чистого сердца, покой и уединение, мир и счастье, ваше счастье. Изабелла, или власть, корона, двор, ваши придворные дамы, мишура, проблемы, которые вам придется решать без меня, потому что с меня уже довольно! Выбирайте! Сердце или корона?

Она растерянно молчала, перебирая тонкими пальцами алмазное колье.

— Ненавижу вас, — прошипел Орсини и кинулся к двери.

— Куда же вы? — простонала она.

— За Кончиани!

Он взялся за ручку двери. Она теряла его, и на этот раз это было серьезно. Еще мгновение, и он навсегда уйдет из ее жизни. Еще секунда, и он из одного лишь принципа откажется от своей мечты, и больше они уже не встретятся. Никогда. И вдруг ей в голову пришла мысль, показавшаяся ей великолепной, которая показалась ей идеальным выходом из всей этой кутерьмы. Она затрепетала от волнения.

— Подождите!

Орсини с готовностью остановился.

— Я выйду замуж за вас, Эжен. Решено. Я люблю вас, и мне ничего не нужно.

Он еще не верил.

— Вы откажетесь от престола? От Аквитанского престола?

— Да, да. Я передам мой трон младшему сыну моего брата Оливье. При нем будет регент, хоть бы герцог Гримальди. Я не хочу быть королевой. Я хочу счастья, — весело и свободно сказала Изабелла.

— И вы едете со мной? — гораздо мягче спросил Орсини.

— Нет.

— Вот упрямство! — вырвалось у молодого человека. Она быстро заговорила, пока он снова не попытался оставить ее одну.

— Вы останетесь первым министром. Я поставлю это условие моему брату, и он согласится. Мы останемся при дворе. Вы в качестве первого министра, а я — вашей жены. Я ни в чем не виновата, мне не нужно прятаться от людских глаз. Мы не уедем. Зачем нам бежать?

Изабелла увидела, как засияли глаза Орсини. Победа осталась за ней!

— А вам не будет тяжело — быть просто женщиной там, где вы привыкли царствовать?

— Нет. Я не вижу причин для каких-нибудь сомнений. Разве я потеряю уважение и любовь тех, кто был предан мне, если я покину трон? Скорее, я потеряю врагов. Ведь мне не будут больше завидовать.

Орсини недоверчиво глядел на нее.

— И это возможно?

— Это просто чудесно! — воскликнула Изабелла. Она была в восторге от своей идеи.

— Это компромисс между вашим упрямством и моим, — засмеялся Орсини, — но, не могу скрыть, мне он нравится.

— Теперь вы видите, сколько пользы можно извлечь из одного-единственного компромисса?

— Ну, не все же столь удачны, как этот.

Они приблизились друг к другу, не решаясь еще сказать друг другу те слова, которые подсказывало им сердце…

Через десять дней Изабелла стояла на коленях в аббатстве св. Януарии, и кардинал Рицетти произносил торжественные слова венчального обряда. Замирая от волнения, Изабелла торопливо повторяла слова клятвы, слыша как будто в тумане ответные обещания Орсини. Она вышла из церкви маркизой де Ланьери, но ни капли не сожалела об этом. Осознавала ли она вообще, насколько ее собственная пламенная любовь отличается от чувств Орсини? Что его любовь пробуждена наполовину ревностью, наполовину тщеславием, и сам он не осознает до конца, сколь мало в нем искренних, не боящихся испытаний чувств? Понимала ли эта неглупая, но импульсивная женщина, что ее собственная любовь рождена от пылкого восхищения и горьковатой, почти материнской нежности? Что в своей гордыне и своем эгоизме он столкнул ее с одного из лучших престолов мира, лишив всего, чем она дорожила, и предложив в качестве сомнительной замены только свое скромное имя и ту смесь дружбы, влечения и преклонения, которую полагал любовью?

Она отреклась от престола на следующий день после свадьбы и передала корону своему племяннику Анри, сыну Оливье де Нека, с тем, чтобы его дядя со стороны матери правил страной до его совершеннолетия.

Она была влюблена и опьянена счастьем. Лишь одна тень набегала на ее нежное чело, и тогда она, опустив глаза, читала про себя молитву. Она молилась о душе того, кто ушел, свято и наивно веря в ее любовь и преданность, и чье большое чувство ей не дано было оценить. Но рядом с ней был тот, кто всегда мог осушить ее слезы и утолить печаль, чья любовь должна была осветить всю ее последующую жизнь. Возможно, так бы все и было, но вмешалось провидение. И это был еще не конец, а лишь начало союза, изменившего историю.

Книга II

Корона

год 1781


Полгода… Сегодня ровно полгода со дня их свадьбы. Не верится… Изабелла де Ланьери закуталась в накидку и настежь распахнула окно. Ворвавшийся вовнутрь холодный ветер взъерошил ее длинные блестящие локоны. Темно и пусто. Она с сожалением вспомнила парк, который ежечасно видела из окон своего дворца. Голая мощеная булыжником улица, — вот и все, что теперь открывалось ее взору. Тоска! А как чудесно все начиналось!

Полгода назад королева Изабелла Аквитанская, наследница славной династии, обвенчалась со своим первым министром и отреклась от престола в пользу племянника, сына своего кузена Оливье. Молодая маркиза де Ланьери была так счастлива, так довольна, словно это Орсини пожертвовал короной ради нее, а не наоборот. А теперь? Вместо балов унылые скучные вечера, вместо придворных два огромных пса, любимца Орсини, вместо подруг Мадлен, его родная сестра, неотесанная тридцатилетняя крестьянка. Орсини! Это ради него она согласилась на такую жизнь, она сама этого хотела, хотела сделать его счастливым. Но что получила взамен? Только скуку, смертную скуку женщины, не привыкшей самой заботиться о своем досуге.

Стрелки часов ползут к полуночи, а она все одна. Орсини еще не возвращался из дворца, что не удивительно — он так привык еще со времен, когда она правила, а он имел собственные комнаты во дворце, чтобы не тратить время на разъезды.

Собственно, его не в чем упрекнуть. Он хотел развлечь ее, но так кололи ее насмешливые взгляды придворных, что она отказалась от выездов в свет. Он привез ей Мадлен, которую не выносил, чтобы у нее была компаньонка, и она не сидела целыми днями одна. Теперь она могла слушать вечные препирательства Мадлен и Эжена, которые были похожи и внешне и по характеру, только Мадлен не дано было ни ума, ни хотя бы желания побороть в себе невежество. Острота ее языка выглядела грубостью, дурные манеры за три месяца ничуть не улучшились, она говорила, одевалась, вела себя, как лавочница. Изабелла возненавидела ее с первого взгляда. Но ей было неловко попросить Орсини отослать ее, ведь он, в конце концов, пытался сделать как лучше.

Боже! Как же она была влюблена в него, в Орсини! А теперь ей нечего было желать. Он принадлежал ей. Он любил ее, но не так, как ей мечталось. Медовый месяц прошел. Он был нежен с ней, но как-то спокойно, без страстей, предоставив ее самой себе, ничуть не беспокоясь за ее верность, не избегая других женщин. Она не сомневалась, что он ни разу не изменял ей, и даже не испытывал к тому соблазна, потому что у него была одна любовница — власть. Ей он служил с раннего утра и до поздней ночи. А дома он исполнял супружеский долг, вот и все. В сущности, он ничуть не переменился, был точно таким, как и полгода назад, но тогда все было иначе. Если ей хотелось видеть его, она посылала за ним и задавала ему какие-то ненужные вопросы, сочиняла для него работу или просто советовалась, что сказать послу какого-нибудь Затридевятьземелья. Он всегда был под рукой. Он и раньше легко мог уязвить ее, указав на ошибку или просчет, но тогда это лишь подогревало в ней стремление покорить его, а теперь каждое невпопад сказанное слово наносило рану, и она неделями вспоминала, терзаясь, что он не так посмотрел на нее или не то сказал.