— Это неправда! Я на самом деле был вам необходим, и я был хорошим министром, лучшим, нежели вы могли пожелать, — запальчиво крикнул Орсини, — и вовсе не потому, что она этого требовала от вас, вы меня терпели.

— Больше вы мне не нужны, Орсини! Ключи от вашего кабинета отдадите Грюмону. И надеюсь вас больше не увидеть. Для вашего же блага. Прощайте!

Так Орсини лишился места, которым дорожил больше всего на свете. Как и Изабелла, он в одно мгновение оказался на улице, без друзей, с обидой на душе. Он поклялся, что Изабелла ответит за его унижение.


Война шла с переменным успехом. Порой удача поворачивалась лицом к Изабелле, порой ее настигала неудача за неудачей. Увлекая собственным примеров свое войско, она также оставалась в разбитом посреди леса лагере, ночуя в скромной офицерской палатке, к навершию которой прибили ее флаг. Ее красота и отвага могли на какое-то время увлечь за собой людей, но ненадолго. Пока еще они следовали за ней, и она обманывалась, полагая, что они всецело ей преданы. Но каждый из них искал в этой войне что-то свое, а ее судьба была им безразлична.


В последние дни лета Изабелла потеряла Барбье. Она, видевшая в нем возрожденного к жизни Антуана, пусть даже он и не был так похож на него, как ей показалось с первого взгляда, не желала замечать той простой истины, что он — не Антуан. Он был совсем другой человек, и утонченное благородство бедного Рони-Шерье не имело ничего общего с натурой графа де Барбье. Изабелла же упорно вела себя так, как если бы около нее находился преданный, чистосердечный, влюбленный Антуан. Она относилась к нему очень тепло, словно желая загладить воображаемую вину перед Антуаном, который так и не узнал, что она полюбила его близкого друга и стала его женой. Только графу де Барбье не дано было вникнуть в ее душевные переживания. Перед ним была красивая молодая женщина, женщина, недавно бросившая мужа, так что имелось основание полагать, что она уже никакая не невинная крошка, не понимающая, что к чему, женщина, не побоявшаяся разбить лагерь в лесу, оставшись в обществе нескольких сотен мужчин. Кроме того, она относилась к нему с явной симпатией и теплотой, разжигая его и без того нарастающее чувственное влечение. Антуан дал бы обет целомудрия и безбрачия, если б она того потребовала, но Барбье был другим. Он все чаще позволял себе вольности по отношению к ней: мог обнять за талию, притянув к себе, мог вдруг одарить ее полушутливым поцелуем, так что она не понимала, оскорбиться ей или обратить все в шутку. В его комплиментах все громче звучала настойчивость, они становились все откровеннее, все более открыто выражая снедавшее его томление.

В тот вечер она имела неосторожность отделиться от своих людей — просто хотела побыть одна. Ее не испугало и не насторожило появление Барбье. Более того, она приветливо улыбнулась и подвинулась, приглашая его присесть около нее на нагретый солнцем камень.

— Чудесный вечер, — заметила она, просто чтобы что-нибудь сказать. Его пальцы коснулись ее волос. Мгновение — и шпилька, удерживавшая узел на затылке, осталась у него в руке, а ее волосы водопадом заскользили по спине, скрыв ее под густым волнистым покровом.

— Как вы прекрасны, Изабелла, — прошептал он. Она не без недовольства собрала волосы и стала поспешно заплетать их в косу. Но он поймал и настойчиво отвел ее руки. — Не надо. Так вы гораздо краше. Не нужно этих кос и искусственных завивок. Женщина должна быть такой, какой создали ее боги.

Он перешел на шепот, слегка касаясь губами ее виска. Она вздрогнула и попыталась высвободиться. Барбье крепче перехватил ее руки, лишив ее свободы движений. В его глазах пылали отблески обжигающей страсти.

— Зачем вы так, граф! — вскрикнула она.

— Граф? Нет, к чему эти условности. Зовите меня Оноре, просто Оноре.

— Послушайте, отпустите меня!

Он, смеясь, покачал головой.

— Боюсь, вы слишком долго будете водить меня за нос, если я вас отпущу. К сожалению, я слишком люблю вас я не хочу больше ждать. Эта игра — легкий флирт, нежные взгляды, томные вздохи — хороша на несколько недель, самое большее, месяц. Потом взрослые люди должны как-то определиться в своих отношениях.

— Отношениях? Каких отношениях? Разве я дала вам повод полагать, что стану вашей?

— А разве нет?

— Вы принимаете желаемое за действительное.

Он толчком бросил ее на землю и навалился на нее всей тяжестью своего тела.

— Мое желаемое станет действительным, — ухмыльнулся он. — И не пытайтесь меня укусить, драгоценная, — он зажал ей рот рукой. И тут же над самым ухом грохнул выстрел. Барбье издал жалобный вопль, и его рука отдернулась. Он откатился в сторону, зажимая ладонью свежую рану в плече. В двух шагах от них стоял старый Сафон. Гнев перекосил его лицо, добавив морщин и складок, но он смотрелся величественно, как император.

— Ты, — он махнул еще дымящимся пистолетом, указывая на Барбье. — Я бы застрелил тебя на месте, но я помню еще твоего деда, который перевернулся бы в гробу от стыда, если бы узнал. Убирайся, чтобы я никогда больше не видел тебя. Пойдем, девочка моя. Все хорошо.

Он заботливо помог Изабелле подняться. Темные взлохмаченные волосы упали ей на лицо, придав ей нечто ведьминское. Она с ненавистью оглянулась на Барбье, который все еще сидел на земле, мрачно глядя на нее снизу вверх и прижимая руку к простреленному плечу. Из-под пальцев ручьем текла кровь.

— Когда я стану королевой, я не забуду, как ты обошелся со мной, граф де Барбье, — сказала она. Под руку с Сафоном она вернулась в лагерь.

Ее ждали свежие новости — как раз приехал Оринье.


— Есть еще новость, — утомленного многочасовой скачкой Оринье усадили около огня и окружили, терзая бесчисленными вопросами, не давая ему ни поесть, ни отдохнуть. Он терпеливо отвечал, но взгляд его постоянно возвращался к грустному лицу Изабеллы.

— Какая?

— О вашем муже.

Она вся подобралась, нетерпеливо вглядываясь в лицо собеседника. Он помедлил, но не из желания помучить ее.

— Мне стало известно, что он довольно успешно начал строить военную карьеру. На стороне регента. Сейчас он в чине капитана, но, надо думать, ненадолго. Наш отряд в Лакруа разметен не без его участия.

Она перестала его слушать, отдавшись во власть своих мыслей. Орсини и военная карьера? Не слишком на него похоже. Орсини — бравый офицер? Она покачала головой — нелепость. Он был служителем пера, а не шпаги. Хотя, зная его упорство, можно было предположить, что он не остановится, пока не станет маршалом.

— Король Оливье шлет регенту подкрепления, — услышала она.

— Что?! — она наконец вздрогнула, очнувшись от мыслей об Орсини. — Я, кажется, задумалась.

— Король Оливье посылает армию на помощь Гримальди. Целую армию. Через несколько дней у регента будет столько людей и оружия, что он сотрет нас в порошок одним ударом.

— Но тогда… Тогда и нам следует подумать об укреплении своих позиций. Нам не хватает людей, — проговорила Изабелла.

— Как насчет наемников?

— Но у нас нет денег.

— Когда вы станете королевой, они у вас будут.


Армия бунтовщиков прибывала. Сначала Изабелла радовалась известиям, что их численность неуклонно растет, но шло время, и она с холодком в сердце начинала понимать, что это уже не те люди, которых ей хотелось повести за собой в бой за ее трон. Это уже не были люди, обиженные несправедливым поворотом судьбы, столкнувшим их в безвестность. Это были не те люди, что утратили должности и привилегии, люди, которых она не всегда одобряла, но хотя бы могла понять. Она больше не была их частью. Она видела кругом новые лица, и эти лица не нравились ей. Это были авантюристы и наемники, охотники за деньгами и славой, их интересовали милости, которые благодарная королева окажет им в будущем, титулы, которые она им преподнесет, поместья, отобранные у противника, которые она им дарует. Они нанимались, торгуясь и выгадывая гроши, сердце их было холодно и безразлично к общему делу, а душа поклонялась только золоту. Она боялась их больше, чем солдат регента, которые защищали Закон и Справедливость. Закон и справедливость! Она безмерно раскаивалась, что начала эту войну, но дороги назад не было. Она не могла теперь остановиться и сказать: «Друзья, я погорячилась. Вернемся-ка мы все по домам». Уже сознавая несправедливость своих требований и поступков, она все же шла вперед, шла по инерции, не оглядываясь и не строя планов на будущее, как циркач-канатоходец.


Три ночи подряд она не могла заснуть. Усталость ничего не значила. Она закрывала глаза и слышала выстрелы, крики, брань. Никакое осознание, что ее охраняют, не помогало. Она никому больше не доверяла. Одинокая женщина среди сотен солдат, напуганная кошмаром, в который ввязалась, вконец отчаявшаяся, она дрожала и мерзла, лежа практически на голой земле, застеленной лишь тонким одеялом. Спать она не могла. Холод и страх преследовали ее. Третью ночь она лежала с открытыми глазами, настороженная, как дикий лесной зверек. Бедняга Сафон не выдержал ночного холода и непрерывно сотрясался от кашля. Изабелла подозревала, что он схватил воспаление легких, но ничем не могла ему помочь. Горячий чай, который она готовила на костре, приносил старику лишь краткое облегчение. На исходе третьего дня она начала понимать, что теряет его. Бедняга совсем ослаб. Она пыталась согреть его, усадив около костра и накрыв одеялами, но он не мог даже сидеть, пока она не села около него так, чтобы он мог привалиться к ней.

— Бедная моя девочка, — пробормотал он. — Во что я втянул тебя, старый балбес! А ведь я знал тебя совсем крошкой, когда ты еще была мне по колено, такая смешная важная девочка в платье со шлейфом.

— Все будет хорошо, — она склонила голову его на плечо. — Вы не волнуйтесь, Сафон.

— Я погубил тебя, девочка моя. Что же я наделал!

Его стенания заставили ее тосковать еще сильнее. Вместо того, чтобы поддержать старца, она поняла, что плачет сама.

— Я так хочу домой, Сафон, я так хочу домой, — ей не удалось удержать рыдание, и один из солдат, охранявших ее покой, презрительно обернулся посмотреть на нее. Сафон неловко обнял ее слабой рукой, горевшей от жара.

— Брось все это, девочка. Ни к чему оно тебе. Возвращайся домой, к мужу. Он поймет тебя. И Гримальди простит, если ты сдашься сейчас.

— Я не могу вернуться к Орсини. Он больше не любит меня. Я ему не нужна.

— Глупости, девочка моя. Я в это не верю. Даже у этого несносного мальчишки достаточно мозгов, чтобы понять, какую женщину ему дали боги.

— Вы не понимаете, Сафон, — всхлипнула она.

— Это я-то? Я стар, я много чего повидал. Я никогда не видел пары, столь идеально подходящей друг другу, как вы. Но вы не готовы были к браку.

— Почему?

— Слишком невинны. Ты, бедная девочка, повинуясь долгу, стала женой старого мерзавца, и только ты знаешь, какую рану нанесло это твоей женственности. Нужны были долгие месяцы терпения, чтобы ты поборола в себе эту память. И не говори, что это другое. Это то же. Ты не привыкла отождествлять в любви душевное и плотское начало, а все едино, все связано. А этот мальчишка, этот честолюбец, что знал он о любви? Уверен, у него и девушки-то не было, пока он не женился на тебе. Вот откуда растут корни вашего разлада. Но я-то, старый дурак, вместо того, чтобы наставить тебя, сиротку, втянул тебя в эту войну, чтобы потешить себя на старости лет. Что ж, получай, помирать будешь под кустом, как бродяга, — он устало закрыл глаза. — Я думал, все будет легко, раз, два и готово. Но я не оправдываюсь, нет. Старый дурак…

Его голова упала на грудь. Изабелла вздрогнула и окликнула его, но не дождалась ответа. Старый министр скончался. Она почти не почувствовала горя. Измученный разум отказывался осознавать правду, правду, что теперь, без этого эгоистичного самовлюбленного старика, она осталась совсем одна. Она уложила тело Сафона, ставшее совсем легким, и аккуратно сложила его руки на груди. Потом накрыла его плащом и вернулась к костру. Немигающие глаза неотрывно следили за оранжевыми язычками пламени. Отныне она совсем одна.


Войска регента, усиленные мощью Оливье, ударили — и победили. Жалкая армия Изабеллы была рассеяна по долине. Ее брат, ее муж, — все ополчились против нее, все хотели растоптать ее, увидеть ее сломленной. Как она ни клялась себе, что они не одержат над нею верх, что могла она одна, без поддержки? Что могла она противопоставить мощи Оливье, энергии Орсини, хитрости Гримальди?


Изабелла прекрасно поняла, что ее борьба проиграна. Она была наголову разбита. От ее войска ничего не осталось, кроме жалкой кучки насмерть испуганных беглецов, да и сама она чудом осталась жива. У нее тоже оставалась одна лишь надежда — ее последнее унижение — бежать, бежать, сломя голову, рассчитывая, что ее сочтут погибшей и не станут искать. Она осталась совсем одна, и углубившаяся в лес дорога нагнетала на нее смертную тоску. Не лучше ли будет сдаться и просить пощады? Она вздрогнула, стыдясь своего страха. Она брела вперед, не разбирая дороги, гонимая ужасом перед содеянным и перед расплывчатым будущим, смутно представляя себе, куда и зачем идет. У нее не было больше ни прошлого, ни грядущего, ничего. Ей нечем было дорожить, нечего ждать.