Она очнулась на жесткой койке. Около нее суетилась немолодая лавочница в переднике, испещренном подозрительными пятнами. На лбу у Изабеллы лежало влажное полотенце. Она приподнялась и сразу увидела Орсини. Он сидел около нее на краю кровати в глубокой задумчивости, поставив локоть на колени и подпирая рукой щеку. Вторая рука была перебинтована до самого локтя и висела на перевязи.

— О Эжен! — воскликнула Изабелла, вкладывая в этот возглас всю ее страстную нежность, всю ее любовь. Он бодро улыбнулся и обнял ее одной рукой, его губы коснулись ее волос.

— Ты так долго не приходила в себя.

— Эжен, я в порядке. Но ты… Что с твоей рукой?

— Пустяки. Уже даже не болит.

— У господина маркиза раздроблены все косточки в кисти, — сердито вмешалась лавочница, приютившая беглецов. Ее звали мадам Оран, и она была убежденной роялисткой, полагая власть Изабеллы чем-то священным, пусть даже сама королева не внушала ей ни доверия, ни симпатии. — Уж постарались умельцы, бог им судья, — продолжила она. — Доктор Бор, а он лучший лекарь на нашей улице, сказал, что рука будет неподвижна, совсем. А сначала и вообще хотел отнять…

Эжен с неудовольствием глянул на непрошеную помощницу.

— Мадам Оран, не пугайте ее величество. Все это глупости. И позвольте нам немного побыть наедине.

Когда она вышла, Изабелла порывисто обняла мужа и, не удержавшись, расплакалась.

— Ну что ты, Изабелла, не надо, — уговаривал он ее. Но она никак не могла успокоиться.

— Я так испугалась за тебя, — твердила она.

Конечно же, оставаться в столице было больше чем опасно. Необходимо было скрыться как можно скорее. Скоро вопрос решился сам собой. На другое утро, едва открыв глаза, Изабелла увидела перед собой Жанну де Миньяр.

— Мадам…

— Жанна! — Изабелла вскочила и порывисто обняла ее.

— Я все уже знаю, мадам. Мне рассказали. Я приехала за вами. Вам нужно на пару недель укрыться от чужих глаз? Думаю, вы будете в полной безопасности у нас. Никто не будет вас там искать.

— Милая Жанна! Я так благодарна тебе.

— Не за что, мадам. Помочь вам собраться? Лучше уехать поскорее, пока никто не проследил за нами. О, доброе утро, маркиз, — как раз зашел Орсини, и Жанна приветливо поднялась ему навстречу.

— Рад вас видеть, графиня, — чуть шутливо поздоровался он с бывшей камеристкой. — Вы недурно выглядите. Я слышал, вы предлагаете нам свое гостеприимство.

— Даже настаиваю, маркиз.

Он стоял, прислонившись к дверному косяку. Перебинтованная рука беспомощно висела на перевязи. На тонком лице Жанны отразилось участие.

— Вам ведь необходим покой и отдых. Не отказывайтесь, прошу вас. Мне так хочется быть вам полезной.

В замок Миньяров отправились Изабелла с Орсини, а, кроме того, в качестве охраны, пара сторонников бывшей королевы, отказавшихся покинуть ее на произвол судьбы. Теперь, когда Изабелла была разбита, они также были вне закона и просто следовали за ней, что казалось ей вполне естественным проявлением их преданности. Так Изабелле были дарованы судьбой несколько недель мира и покоя.


Жанна, набросив на свой длинный пеньюар темный плащ с капюшоном, неслышным шагом спустилась по лестнице. Она приостановилась, не сразу решившись подойти к Орсини. Мягкая улыбка тронула ее губы. Он нимало не изменился. В глубине своей личности, под толстым слоем внешней полировки, новых манер и привычек, он навсегда остался босоногим сорванцом из Этьенна. Он сидел на каменных ступеньках, босой, ярко освещенный желтоватой луной, сидел одиноко и неприкаянно, чуть покачиваясь и сжимая здоровой рукой локоть. Если бы Жанну попросили изобразить символ одиночества, она не колеблясь указала бы на него. Она сделала еще несколько шагов и присела рядом с ним на холодный камень.

— Маркиз…

Он устало улыбнулся ей одними губами.

— Жанна?

— Вам… плохо? — она чуть покраснела, смущенная собственной дерзостью.

— Нет, так… Просто к ночи рука разболелась.

Она поспешно встала, радуясь, что может быть полезной.

— Я принесу вам порошок, это старинный родовой рецепт. Вам непременно должен помочь.

Она умчалась неслышно, словно старинное привидение замка. Легкая поступь была когда-то необходимой для скромной камеристки, чтобы не беспокоить госпожу, если та отдыхает, и осталась при ней навсегда. Она вернулась расторопно, никого не разбудив, быстро и бесшумно.

— Вот, примите, — она подала ему завернутый в бумажный пакетик порошок и хрустальный стакан с водой. — Правда, — она позволила себе улыбнуться, — это лекарство чаще всего дают роженицам.

Он улыбнулся в ответ, но грусть в глазах не исчезла.

— Что это у вас, Жанна?

— Я прихватила еще мазь на травах и чистую ткань для повязок, если вы только не против. Мне многому пришлось научиться.

— Что ж, если вы предлагаете себя в качестве врачевателя, я готов довериться вам.

Она просияла, довольная, что может занять свои руки работой, и не смотреть на него, преодолевая робость. Мазь была прохладной и сразу принесла облегчение. Жанна почувствовала, как расслабились его напряженные мышцы, словно освободившись от страшной тяжести.

— Если вам было плохо, почему вы сидели здесь в одиночестве, ведь с вами ваша жена, она должна была позаботиться о вас? — ее чистый взгляд проникал в самое сердце.

Он помолчал.

— Изабелла заснула, и мне не хотелось ее беспокоить нытьем.

Она изобразила непонимание.

— Моя королева Изабелла всегда знала, в чем ее долг. Думаю, она и сейчас не забыла.

Орсини пожал плечами.

— К чему мне ее чувство долга?

— Неужели в ней нет и следа жалости? — горячо воскликнула Жанна. — Она так несправедлива к вам.

Ее руки задрожали, и Орсини с теплотой, редкой для него, коснулся двумя пальцами ее подбородка.

— На самом деле-то она не бессердечная и не черствая, Жанна. Это… Это другое. Она может быть нищей и беззащитной, это не важно. Она просто королева, она впитала свой эгоцентризм с материнским молоком. Она не приучена замечать чужую боль, чужой страх, неуверенность, отчаяние. Их для нее не существует. А ее долг! Ее хваленое чувство долга! Оно уже погубило жизнь Антуана Рони-Шерье, и когда-нибудь она переступит через любого из нас, и через меня, и через своих друзей, через любого, кто будет иметь неосторожность стоять у нее на пути.

— Вы так говорите… словно… — она запнулась.

— Я люблю ее, Жанна, но было ошибкой жениться на ней.

Она бросила на него быстрый испуганный взгляд. Он ободряюще улыбнулся.

— Ничего тут не поделаешь. И не о чем жалеть.

Изабелла стояла в одной сорочке в отведенной ей спальне, отодвинув краешек шторы. Застарелая ревность зашевелилась в ее душе, внушая новые страхи и сомнения. Орсини и Жанна! Что влекло ее к нему, эту кроткую девушку, беспредельно влюбленную в собственного молодого и привлекательного мужа? Дружеское участие? Изабелла мало верила в чистоту подобных отношений. Должно же было быть хоть что-то, что притягивало их друг к другу!

Она услышала шаги и юркнула обратно в кровать, устыдившись, что Орсини застанет ее за мелким подглядыванием. Она хотела притвориться спящей, но не удержалась.

— Эжен, я хотела бы, чтобы мы уехали завтра же.

Он не ответил.

— Я боюсь, как бы наше присутствие не повредило Жанне, — продолжила она неуверенно. — Она до сих пор была в стороне от всего этого, и было бы ужасно, если бы мы принесли ей ненужные разговоры, возможно, даже обвинение в пособничестве.

— Конечно, Белл. Конечно. Все верно. Завтра же.

Она не поняла, добрый ли знак, что Орсини так легко согласился с ней. Мимолетная радость, что он не огорчен расставанием с Жанной, сменилась тревогой, — возможно, все дело было в том, что он и правда боялся причинить ей вред.

Утренние сборы не заняли много времени. Теперь вещи Изабеллы умещались в одной дорожной сумке, да и те не принадлежали ей по праву. Друзья снабдили ее самым необходимым. Где теперь ее роскошные платья, ее драгоценности, любимые безделушки? Она только вздыхала, переделывая на себя платья бывшей камеристки и зная, что они все равно выглядят на ней ужасно. Жанна была гораздо тоньше, уже в плечах, так что даже после переделок ее наряды отчаянно врезались в тело, жали в груди и в подмышках. Кроме того, они были ей коротки, и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Кроткая Жанна помогала ей чем могла и даже пришла по старой памяти помочь ей одеться, хотя теперь она, супруга уважаемого человека, была ничем не хуже бедной изгнанницы, пусть даже в прошлом занимавшей престол. Изабелла легко принимала ее услуги, порой забывая, что все изменилось.

Изабелла была уже совсем готова к отъезду, и граф де Гавенвер ждал в карете, готовый отвезти их в Шатле, в свое имение, которое пока можно было назвать безопасным убежищем. Как напутствие ей Жанна вдруг проговорила совсем непохожим на себя, новым и уверенным голосом:

— Мадам, вы не должны приносить Орсини в жертву своим честолюбивым помыслам.

— Что?

— Мадам, боюсь, он так и остался для вас игрушкой.

— Игрушкой? Орсини?

— Вы не принимали его в расчет раньше, и теперь — тоже. Я бы не хотела, чтобы он пал жертвой ваших, пусть даже справедливых, притязаний. Вы…

— Беспокойся лучше о своем муже, Жанна.

— Простите, мадам. Я-то о своем беспокоюсь. И не подумайте, что я здесь имею личный интерес. Мне просто жаль его. Просто очень его жаль.

Изабелла с трудом сдержала готовое вырваться наружу раздражение. Все-таки сейчас она была многим Жанне обязана. Но жалеть Орсини! Вот уж кто прекрасно мог сам о себе позаботиться! Это ее жизнь пошла под откос! Ее ищет вся тайная полиция регента! И если найдет, ей не будет ни прощения, ни милосердия. Ей так нужна поддержка. Она еще раз напомнила себе, что Жанна проявила рискованное гостеприимство и не гоже сейчас ссориться с ней.

— Я обещаю быть осмотрительной, Жанна, и не идти на напрасный риск. Обещаю, что по моей вине никто не пострадает.

Вскоре карета уже относила ее прочь. Изгнанницу ждало очередное временное пристанище — в замке Шатле.

На ближайшие недели Эжен и Изабелла остались в своем убежище. После неудавшейся казни бывшая королева приобрела новую популярность у народа. Ее мужество и преданность стали притчей во языцех. У нее появились приверженцы. Ее снова хотели видеть на троне. Настроение толпы не могло не влиять на Изабеллу. Она уже считала корону потерянной для себя, и вот снова обрела надежду. С поддержкой своих бывших подданных у нее был шанс отвоевать свой трон. Изабелла долго колебалась, ее мучили сомнения. Но вся ее кровь, доставшаяся ей от благородных коронованных предков, кипела в предвкушении славы и власти. Она не хотела этого — умом. Но все равно ничего не могла с собой поделать. Каждая клеточка ее тела происходила от королей, ее кровь была королевской, голубой, как морские воды солнечным утром. Она не могла, не хотела отказываться от власти. Она стала встречаться с представителями своих разбитых сторонников, к которым понемногу стекались новые силы. Они стали все чаще наведываться под предлогом справиться об ее здоровье. Она стала благосклонно выслушивать их намеки. Ей плыл в руки крепкий, сильный отряд, который нуждался в символе. Они не могли посадить на престол любого. Они нуждались в королеве, и королеве бесконечно им благодарной и от них зависимой. И вот, ей стоило лишь позвать их и под знаменем своего рода повести на штурм. И Изабелле не дано было побороть искушение. Прошли дни, и она сама не заметила, как стала обсуждать с ними планы действий.

Орсини первое время держался в стороне в тщетной надежде, что Изабелла одумается. Но его терпение иссякло, когда Изабелла предложила ему возглавить отряд. Военный опыт Орсини теперь сослужил бы ей хорошую службу. Если бы он согласился. Но он и в мыслях того не держал.

— Я считал, что ты отказалась от своих безумных планов, — сухо сказал он. Изабелла ответила тоном, полным мольбы.

— Но, Эжен, корона сама плывет ко мне в руки, пойми.

— И ты хочешь воевать?

— Нет, но что поделаешь? Это неизбежно.

— Неизбежно? — взвился он. — Неизбежно? Бред! Просто откажись и все. И все! Забудь о короне, о троне, о власти!

— Я уже дала слово. Пойми же, я…

Она хотела сказать, что народ нуждается в ней, что она обязана вернуться — и править, что от этого зависит судьба страны, но Орсини не пожелал слушать ее ложь, нет, даже не ложь. Он-то знал, что она лжет сама себе, и верит во все, что хочет сказать. Но это ничего не меняло. Заблуждение не извиняло ее.

— Нет, Изабелла, это ты пойми! — он резко встал. — Посмотри на меня, Изабелла. Посмотри на это, — он поднес к ее лицу свою руку, переломы на которой срослись, но средний и безымянный пальцы остались неподвижными и не сгибались. — Ты представляешь, на что идешь? Кто завтра будет на моем месте? Ты? Твои друзья? Тебе все равно? Так? Или ты плохо себе представляешь, каково это, когда тебе медленно ломают кости?