Кэтрин Коултер - Сердце колдуньи

— Дело плохо, — вздохнула Меррим.

— Вовсе нет.

— Ты еще ничего со мной не сделал, — напомнила она после очередной долгой паузы.

— Ищу подходящее местечко, чтобы привязать тебя и оставить под дождем.

Он, похоже, никак не мог найти это подходящее местечко. Пришлось остановиться и доесть остаток припасов. Бишоп заметил, что Меррим выглядит ужасно довольной собой. Придется немедленно что-то предпринять, иначе он не успеет оглянуться, как она придавит ногой его шею. И станет обращаться с ним как со слугой. Этого допустить невозможно!

— Вот! — воскликнул он, видя, что они по-прежнему находятся на землях Пенуита. — Этот холмик. Тут ты будешь захлебываться в струях воды. Вряд ли ты утонешь, потому что вода будет скатываться со склонов. Но все же трудно тебе придется.

Кажется, она ему не поверила, потому что дерзко объявила:

— Я хочу немедленно вернуться в Пенуит. Все будут беспокоиться обо мне.

— Почему это вдруг? Они знают, что я тебя наказываю. Думаешь, посчитают, что я тебя убью? Вряд ли!

Он сжал ее запястья и принялся обматывать веревкой. Она стала вырываться. Сил в ней оказалось достаточно, чтобы дергаться, извиваться и кричать на него. Но Бишоп спокойно затягивал узлы. Удостоверившись, что все в порядке, он потащил Меррим к старому кусту на вершине холмика, бесцеремонно подставил подножку и поверг на землю, а сам навалился сверху.

— Лежи смирно. Я говорил тебе, что намереваюсь делать.

— А я не позволю!

Она умудрилась поднять связанные руки и ударить его в челюсть, застав врасплох. Бишоп рухнул на землю, а Меррим вскочила и встала над ним.

— Ты не привяжешь меня, как какое-то животное! — вскричала она и бросилась бежать, пытаясь на ходу перегрызть веревки.

Он почти догнал ее, но это было нелегко, потому что они бежали вниз с холма и повсюду валялись ветки и камни. До него доносилось ее тяжелое дыхание. Она как раз оглянулась, когда под ноги подвернулся булыжник. Девушка вскрикнула и стала падать, вытянув перед собой связанные руки, чтобы задержать падение. К сожалению, это ей не удалось. Бедняга покатилась вниз, пока не замерла у подножия холма.

— Черт тебя возьми, Меррим!

Он едва не упал сам, но сумел удержать равновесие, пока не добрался до нее, и встал на колени. Она была без сознания. Бишоп присел на корточки и закрыл глаза.

День начался не слишком хорошо.

Он легонько коснулся ее головы и нащупал огромную шишку. Хорошо еще, что волосы у нее густые. Оставалось надеяться, что это немного смягчило удар.

Он перевернул ее на спину и стал сгибать руки и ноги, желая удостовериться, что ничего не сломано. Но что творится у нее внутри, вот вопрос.

Он побледнел, задрал голову к небесам и выругался.

— Епископу не следует так выражаться.

— Я не епископ. Я Бишоп. А для тебя — сэр Бишоп, — облегченно выдохнул он.

Теперь она боялась и одновременно злилась на него. И больше всего хотела снова удариться головой о булыжник, чтобы погрузиться в сладостное небытие.

Но этому не суждено случиться. Господи, она еще никогда не испытывала такой боли: неотвязной, свирепой, слепящей боли.

Она почувствовала, как он разматывает веревку и растирает ее запястье. Потом его ладонь легла на ее лоб. Он наклонился ближе. Его теплое дыхание овеяло ее лицо.

— Я ничем не могу тебе помочь.

Она это знала. И услышала в его голосе тревогу.

— Не могу пошевелиться.

— И не надо. Лежи спокойно, — велел он и ушел. До нее донеслось ржание Бесстрашного. Бишоп что-то тихо втолковывал коню. Потом ее накрыли двумя одеялами. Он приподнял ее и положил третье, сложенное вчетверо, ей под голову.

Она не издала не звука. Но это было трудно, очень трудно.

Его пальцы осторожно стерли слезы, с ее щек.

И тут внезапно без предупреждения разверзлись хляби небесные.

Бишоп поднял лицо к дождевым струям и громко выругался. Драгоценный дождь, несущий жизнь изможденной земле. Почему он не мог подождать еще чуть-чуть?

— Тебе ни к чему меня связывать, — прошептала она, отвернув лицо. — Я все равно утону, потом что земля здесь ровная, а я не могу пошевелиться.

Он навис над ней, пытаясь прикрыть своим телом. Бесполезно. Слишком сильный ливень. Бесстрашный жалобно заржал.

Бишоп почти лег на нее, не зная, что делать дальше. Небо немного потемнело. Он отметил это какой-то частью своего сознания. Но какая разница, если его будущая жена лежит здесь едва ли не в обмороке?

— Послушай меня, Меррим, — в отчаянии попросил он — Я не могу рисковать, перенося тебя, но собираюсь раскинуть шатер. Он защитит нас от дождя.

— Почему ты не подумал об этом раньше?

— А может, я думал, что у тебя хватит наглости умереть у меня на руках?

— Если мне предстоит умереть, пусть я умру сухой!

Он поставил шатер прямо рядом с ней. Слава Богу, земля здесь действительно довольно ровная!

Медленно, понимая, как сильна раздирающая ее боль, он вполз в шатер, осторожно подвел под нее руки и втянул внутрь. Одеяла намокли, но что поделать? Не может же она лежать на голой земле!

Убедившись, что шатер послужит хоть какой-то защитой, он лег поближе к ней, пытаясь согреть теплом своего тела. Намокшие рыжие волосы прилипли к щекам. Он увидел синяк под глазом.

— Дыши очень медленно и неглубоко, — посоветовал Бишоп. — Ну же, Меррим, ты все сумеешь!

Он по опыту знал, что это помогает, потому что когда сам лежал на земле, стараясь не стонать от ужасной боли, которую причиняло плечо, раненное топором разбойника, Дюма повторял снова и снова прямо ему в ухо:

— Дыши, Бишоп, только размеренно и неглубоко. Не втягивай воздух. Размеренно и неглубоко. Вот так. Я позабочусь о тебе.

Поэтому сейчас, повторяя то же самое Меррим, он принялся растирать ее лоб, подбираясь все ближе к шишке над виском. Девушка постепенно расслабилась.

Дождь барабанил по шатру. Полотно, должно быть, уже намокло. Выдержит ли оно силу бури? Он не знал. Никогда не попадал в такую сильную грозу.

Он почувствовал, как она взяла его руку, сжимая чуть сильнее, когда боль особенно ее донимала. Чтобы отвлечь ее, он стал рассказывать:

— Я сражался в Нормандии под началом герцога де Креси, настоящего злодея, более жестокого и безжалостного, чем легендарный Ричард Львиное Сердце. Он даже себя не любил. И счастливее всего был, когда размахивал огромным мечом, перерубая людей пополам и разбрасывая обе половины в разные стороны. В последней битве я захватил богатую добычу и решил вернуться домой, в Корнуолл. И по случайности наткнулся на Филиппу де Бошан, окруженную шайкой разбойников.

Она притихла. Слишком подозрительно притихла. И больше не стискивала его пальцы.

Бишоп положил ладонь ей на лоб. Прохладный. Жара нет. Пока.

— Кто такая Филиппа?

— Значит, ты в сознании? Уже хорошо. Продолжай дышать и слушай меня. Филиппа — незаконная дочь короля, жена Дьенуолда де Фортенберри, графа Сент-Эрта. Не поверишь, но она выехала на прогулку с полудюжиной солдат и попала в засаду. Предводитель схватил ее и приставил нож к груди. Я сумел освободить ее и убить негодяя. И тут прибыл Дьенуолд. Все кончилось хорошо, а потом…

День внезапно превратился в ночь, черную, как песок на берегу Края земли. Мрак прорезала молния. Девушка вскрикнула.

Он прижал ее к себе, зная, что, если дождь станет сильнее, шатер может обвалиться.

Еще один огненный меч обжег глаза свирепой яркостью.

Оглушительный громовой раскат заставил обоих вздрогнуть.

И тут еще один раскат прогремел прямо над ними, близко, так близко, что Бишоп услышал, как всего в футе от них разлетелся в осколки булыжник.

— Все будет хорошо, — уверял он снова и снова как себя, так и ее. Шли минуты, дождь продолжал лить, и Бишоп всерьез опасался, что шатер рухнет им на головы.

Зигзаг молнии осветил внутренность шатра, яркий, как полуденное солнце. Ударил гром, земля сотряслась, но свет не померк.

Странно.

Однако свет стал даже ярче.

Он поднял глаза к куполу шатра, и ему показалось, что свет сияет прямо над головой. Всей душой он ощущал, как тьма пытается подобраться ближе, поглотить свет, но свет держал ее на расстоянии.

Тишину снова разорвал удар грома. Еще один.

И настало спокойствие. Неестественное спокойствие. Словно сам воздух поглотило нечто глубокое и черное. Невидимое. Но у Бишопа было недоброе предчувствие.

И свет внезапно исчез также быстро, как появился. Проглоченный темнотой. Только темнота была густая и тяжелая. У Бишопа закружилась голова.

Снова взрыв, но на этот раз взорвался не камень, уничтоженный молнией.

Взрыв произошел в его голове.

Он упал на девушку.

Другое время

Он медленно приходил в себя. Все в той же тьме, накрывшей его плотным покрывалом. Он не хотел приходить в себя, правда не хотел, но пришлось. Оказалось, что кругом нет ничего, кроме непроглядной тьмы, и это было более чем странно. Он остро ощущал ее вес. Свинцово-тяжелый. Из-за этого было трудно дышать. Каким-то образом он понял, что, если не пошевелиться, тьма скоро проникнет в него. Но он пока не двигался. Только ловил воздух ртом.

Что-то здесь неладно.

Он перевернулся. Оказалось, что он лежит под открытым небом, совсем один. Над головой нет звезд. Только густая тьма.

Откуда-то донесся мужской голос. Во имя всех богов: враг поблизости. Должно быть, Модор! Именно Модор перенес его сюда и окружил тьмой. Но как?

Может, он не спал, а был без чувств? Как такое возможно?

Он глубоко вздохнул. Если поблизости прячется Модор значит, так тому и быть. Оба знали, что рано или поздно они сойдутся в поединке. Неужели сейчас?

Он попытался заговорить и сам испугался собственного голоса, скрипучего, как ржавый клинок:

— Кто идет?

Откуда-то вынырнул мужчина и, глядя на него сверху вниз, что-то сказал. От неожиданности он растерялся. Во имя всех древних богов, это не Модор! Это дряхлый Каллас в грязном рваном одеянии! Клочковатая седая борода свисает до самых чресл. Злосчастная старая развалина!

Не Модор, слава Богу! Потому что он чувствовал себя позорно слабым, словно его разум рассеян, как звезды в глубине черного-черного неба!

И тут он вспомнил, хотя воспоминания не имели ни малейшего смысла. Кажется, он нашел священную дубовую рощу Брешии. Ощущал реем своим существом, что эта роща — ее. И был доволен эти знанием, как никогда в жизни. Он знал также, что будет обыскивать эту темную рощу, пока не упадет от усталости или пока она не ухитрится смести его с лица земли. Да, он будет искать, пока не найдет ее, проклятую ведьму!

Но перед ним вдруг предстал Каллас, один из ее древних жрецов. Интересно, что ему нужно?

И почему он лежит здесь, на земле? Или сон поймал его в свои сети, заморозил разум и сплетает свои образы и явления? Он пришел в себя. Знал, что он — это он. И все же… все же где-то здесь маячила тень другого… совсем близко… или даже в нем самом… но нет, все исчезло. Нет, нет, нет. Он — это он и больше никто. Все эти мысли — чистое безумие. Всего этого довольно, чтобы человек потерял разум.

Каллас зловеще рассмеялся хриплым, скрежещущим басом, помахивая сучковатым старым посохом.

Он молча поднял брови, с трудом сел и обхватил колени руками.

— Ну, принц, теперь тебе уютно — на сырой земле, в одиночестве? Таком одиночестве, что даже я слышу стук твоего сердца. Итак, что скажешь, проклятый черный колдун, хвастающий, будто знает все? Я видел тебя лежащим на земле, слабым, как ласточка без крыльев! Неужели кто-то более могущественный, чем ты, все же тебя усмирил. Кто это? Модор? Знаешь, что Модор живет в этих местах? Это он притащил тебя сюда?

Каллас снова рассмеялся, на этот раз еще громче. И в этом смехе звенели злоба и торжество.

Принц медленно разжал руки и поднялся. Встряхнул головой. Нахмурился. Никто не связывал его: ничего подобного. Он просто лежал на спине. На голой земле. А сейчас проснулся. И.над ним возвышается Каллас. Он совершенно беззащитен. Не будь Каллас таким жалким трусом, он сейчас лежал бы уже бездыханным.

А может, он просто заснул, и какой-то волшебник наслал на него дурной сон? Может, это один из снов Модора? Но принц все еще чувствовал эхо присутствия другого. Впрочем, не важно. Модора здесь нет. Зато есть старый Каллас.

Каллас не успел вырезать его сердце, и сейчас принц этого не допустит.

— Как, принц? Ты не хочешь поразить меня громом? Молчалив, как камни, разбросанные у твоих сапог!

Принц откинулся на каменное копье, стоявшее в небольшом кругу камней, вздымавшихся в воздух на восемь футов и, возможно, находившихся здесь с начала времен.

Приняв вид дерзкий и небрежный, он сказал голосом спокойным и глубоким, как окружавшая их ночная тьма:

— К чему мне поражать тебя громом, старик? Ты для меня ничто. Комочек грязи на подошве, гнойный нарыв на ослиной заднице.