— Да ничего-то она не может! — успокаивал себя он. — Кто она вообще такая? Вдова Вильгельма, которая даже здорового сына ему родить не смогла!

Но потом ему пришло в голову, что намерение вдовы выполнить последнюю волю мужа наверняка вызовет у сицилийцев горячий отклик, и народ может восстать. А этого допустить никак нельзя.

Посему вскоре после ухода Танкреда к дверям, ведущим в покои Джоанны, была приставлена стража. Всю зиму несчастная вдова просидела под арестом. Из окон своей тюрьмы она наблюдала, как в Палермо пришла весна. А потом и лето…

Казалось, так будет продолжаться целую вечность. Но в конце лета к ней вдруг прибежала взволнованная служанка.

— Хорошие вести, госпожа! — выпалила она. — Говорят, английский король скоро выступит в поход. Вместе с королем Франции они отправятся освобождать святую землю. Их флот прибудет в Мессину, а оттуда поплывет в Аккру.

— И ты полагаешь, мой брат заглянет на Сицилию?

— А вы так не думаете? Неужели Ричард, король Англии, позволит вам оставаться пленницей Танкреда?

— Нет! — радостно воскликнула Джоанна. — Нет, конечно!

— Грядут великие события, моя госпожа, — торжественно провозгласила служанка.

Джоанна задумчиво кивнула. Да, и впрямь, похоже, грядет что-то необычайное…

* * *

Подготовка к отъезду шла намного медленней, чем предполагал Ричард. Он позаботился о том, чтобы надежно укрепить свое королевство на случай, если кому-нибудь вздумается напасть на него в отсутствие законного правителя. Ричард не слушал тех, кто пытался отговорить его от участия в походе, поскольку, по их словам, было неблагоразумно покидать трон, едва успев на него взойти. Однако протестующих голосов было мало. Почти никто не отваживался перечить королю. Тем более что, выступая против крестового похода, можно было прогневить не только Ричарда, но и небеса. И от обоих получить на орехи.

И все-таки критиканы находились. Так, Фулк Невилль, в целом одобрявший идею похода, сомневался, что во главе его следует становиться Ричарду. Да, Ричард — великий полководец, он прославлен на всю Европу, но ведь эта война священная. А разве Ричард — праведник? О нем ходят такие грязные сплетни! Люди до сих пор припоминают ему страстную дружбу с королем Франции. И вот теперь Ричард и Филипп намерены возглавить войско крестоносцев! Нет, он, Фулк, конечно, знает: в Европе принято, чтобы крестовые походы возглавляли короли, но все-таки… Прежде чем это делать, неплохо бы поднабраться святости!

Фулк держал свою дерзкую речь в присутствии Ричарда и в конце бесстрашно воскликнул:

— Ваше величество! Три порочные дщери приведут вас на край гибели!

— Что ты несешь, глупый ханжа? — возмутился король. — У меня нет дочерей.

— Я говорю правду, — возразил Фулк. — Их имена — Гордыня, Алчность и Сладострастие.

Тогда король воздел руки к небу и вскричал, обращаясь к собравшимся баронам:

— Ах, вот как? В таком случае я уступаю Гордыню тамплиерам и госпитальерам, Алчность отдаю цистерианцам, а Сладострастие — нашим прелатам.

Люди одобрительно зашушукались. Правду говорит король! Кто больше всех обуреваем грехом гордыни? Конечно же, тамплиеры! А цистерианцы славятся своей жадностью. Ну а уж о распутстве попов и говорить нечего! Раздались веселые смешки, друзья Ричарда радостно захлопали… На сей раз Фулк был посрамлен.

Идея крестового похода приобрела большую популярность в народе. Когда Ричард собрался в Нормандию, толпы людей пришли с ним попрощаться. А многие пополнили его войско. Никто и мысли не допускал, что святой град останется в руках неверных. И все истово верили, что его освободители заслужат вечную жизнь.

Однако в Турсе случилась неприятность. Благословляя крестоносцев, епископ вручил Ричарду посох и суму, с какими ходили в то время пилигримы. Ричард имел неосторожность опереться на посох, и тот под его весом сломался.

Толпа испуганно ахнула.

— Какое дурное предзнаменование! — зашушукались люди. — Видать, ничего хорошего из этой затеи не выйдет.

Ричард нахмурился, поспешно соображая, как бы поступил в подобном случае его великий предшественник. И вспомнил, что когда Вильгельм Завоеватель высадился в Англии, то поскользнулся и упал, но, сохраняя присутствие духа, схватил горсть песка и во всеуслышание заявил: «Отныне эта земля моя!»

Непринужденно рассмеявшись, Ричард отбросил сломанный посох в сторону и сказал, что это свидетельство его великой мощи. Пусть враги знают: его ничто не остановит, он все сокрушит на своем пути!

«Я должен победить! — думал Ричард. — Нельзя допустить, чтобы все мои старания пошли прахом. Конечно, султан Саладдин — достойный противник. Он взял приступом Иерусалим и удерживает его вот уже несколько лет. Все в один голос называют его великим воином. Но ничего! Я его одолею! Клянусь!»

Ему не терпелось сойтись с Саладдином лицом к лицу, однако торопиться с отъездом не следовало. В войсках крестоносцев нередко хромала дисциплина, и Ричард не хотел, чтобы его поход из-за этого провалился. Многими людьми, которые присоединялись к войску, владели не религиозные чувства, а примитивная жажда наживы. Они мечтали разбогатеть и насытить свою кровожадность. Слаще всего им было грабить города, бесчестить женщин, терзать детей. Но наивысшей их целью были трофеи. Естественно, что такие вояки считали великой удачей возможность вволю потешить свои низменные чувства, прикрываясь религиозными соображениями. Мусульмане же отстаивали в войне с христианами принципы, которые искренне считали правильными, и это давало им большие преимущества. Многие защищали свой родной дом, а вера их была не менее крепкой, чем у христиан. Поэтому Ричард понимал, что победить мусульман нелегко. Для победы нужно мощное, сплоченное войско, а без дисциплины этого не добиться.

Ричард обсудил свои планы с Филиппом, обвинив его в том, что Филипп попустительствует разгильдяйству в армии. Филипп возразил, что солдаты должны не бояться, а любить своего командира.

Однако Ричард гнул свою линию.

«В моих войсках разброда быть не должно», — решил он.

И обнародовал новые законы, заявив, что будет лично следить за их неукоснительным исполнением. По этим законам крестоносец, убивший своего товарища в драке, приговаривался к смертной казни. Если драка произошла на борту корабля, оставшегося в живых привязывали к трупу и сбрасывали обоих в море; если же крестоносцы схватились на суше, их тоже связывали и закапывали в землю. Тому, кто кинется на противника с ножом и тем более ранит его, полагалось отрубить руку. Когда драка кончалась кровопролитием, обидчика бросали в море. А ежели он спасался, казнь повторялась еще дважды. И только выплывшего в третий раз считали поплатившимся за свое преступление и оставляли в покое. За сквернословие крестоносец должен был выложить унцию серебра. Воров брили наголо, обмазывали дегтем и вываливали в перьях, затем выливали им на голову кипящую смолу, высыпали пух из подушки и при первом же удобном случае высаживали провинившихся на берег.

Причем каждый знал, что наказание за проступок последует неотвратимо, ибо Ричард никому не давал спуску. В результате к тому моменту, как крестоносцы добрались до Марселя, дисциплина в их рядах установилась железная.

В Марселе Ричарда постигло глубокое разочарование: корабли, которые должны были поджидать его в порту, еще не появились. Неделю он протомился, сгорая от нетерпения. Филипп же предпочел путешествовать по суше и, судя по всему, поступил более мудро. Англичане, как водится, презрительно фыркали и говорили, что французы просто боятся моря. Может, так оно и было, но зато Филипп не подвергал своих людей опасности погибнуть в коварной морской пучине. А Ричард мучительно гадал, что стряслось с его флотом. В отчаянии он нанял двадцать галер, на которых поместилась часть его войска, а остальных бросил на берегу, наказав им дождаться кораблей и следовать за ним.

Достигнув Генуи, Ричард узнал, что Филипп тоже здесь. В пути он подхватил лихорадку и не смог двигаться дальше.

Поспешив к другу, который остановился в одном из генуэзских дворцов, Ричард обнаружил, что тот еще не совсем оправился от болезни. Французский король был неимоверно бледен, но при виде Ричарда его изможденное лицо озарилось радостью.

— А я думал, ты уже в Мессине, — сказал Ричард.

— Нет, — вздохнул Филипп. — Меня подкосила эта проклятая лихорадка.

— А я целую неделю потерял в Марселе, поджидая корабли.

— Надеюсь, с ними ничего не случилось? — участливо спросил Филипп, но глаза его предательски сверкнули, выдавая затаенные мечты.

Филипп спал и видел, чтобы флот Ричарда попал в какую-нибудь передрягу. Тогда бы он, французский король, пришел к английскому на выручку и снова возвысился бы над ним, как в те времена, когда Ричард был заложником в его лагере и взирал на Филиппа с безграничным обожанием. Ричард, конечно, и сейчас по-своему любил Филиппа, но тому этого было явно недостаточно.

Странные у них сложились отношения.

Ричард твердо сказал:

— Я уверен, что мой флот на пути в Мессину. А где, кстати, твое войско, мой дорогой друг? Надеюсь, крестоносцы не пали духом, услышав, что их предводитель серьезно занемог?

— Нет, они же знают, что я поправлюсь. Я ведь еще не стар. На десять лет моложе тебя, не забывай!

— А я и не забываю, — огрызнулся Ричард.

— Когда мы с тобой познакомились, — как ни в чем не бывало продолжал Филипп, — ты мне показался стариком. Зеленым юнцам мужчина, который на десять лет их старше, всегда кажется стариком.

— Главное не возраст, а здоровье. Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует.

— Что верно — то верно. На сей раз я чувствую себя немощным старцем, а ты молод и полон сил. Помнится, у тебя тоже бывали приступы лихорадки, Ричард?

— Да, но в последнее время она меня не тревожит. Сейчас меня беспокоит только наша вынужденная задержка.

— Ты слишком нетерпелив, дружок.

— А ты разве нет?

Филипп замялся.

Ричард перешел в атаку:

— Сдается мне, твой боевой пыл несколько поостыл.

— Неправда!

— Во всяком случае, ты уже не так жаждешь ринуться в бой.

— Обстоятельства изменились. Ты же знаешь, как для меня было важно оставить королевство в надежных руках. Я очень полагался в этом деле на королеву, Ричард. Никто лучше ее не справился бы с управлением государством. Да и о моем маленьком сыне Людовике кто позаботится? Он еще совсем крошка, ему так нужна родительская опека. Смерть королевы меня очень опечалила. Мыслями я все время во Франции.

— Но ты же назначил регента!

— Да. Мои мать и дядя, кардинал Шампани, прекрасно справятся с этими обязанностями. Но я все равно горюю по Изабелле. Нашему сыну будет недоставать ее заботы.

— Ты просто ослаб и пал духом. Погоди, скоро ты поправишься, и тебе некогда будет думать о таких пустяках. Бери пример с меня. Я не волнуюсь за королевство. Для меня нет ничего важнее, чем вернуть святой град христианам. Я всем на свете готов ради этого пожертвовать!

— Ты, — пожал плечами Филипп, — фанатик. А я обыкновенный король.

— Интересно, кто из нас первым прибудет в Мессину? — словно не слыша его последних слов, спросил Ричард.

— Теперь преимущество на твоей стороне.

— А, впрочем, какая разница. Главное, что мы там встретимся и обсудим дальнейшие планы. Мы ведь поплывем в Аккру вместе, не правда ли?

Филипп посмотрел Ричарду в глаза и заявил без обиняков:

— Я был рад с тобой повидаться. Ты принес мне больше облегчения, чем все лекари, вместе взятые, ибо с новой силой разжег во мне желание добраться до Мессины прежде тебя.

На прощание короли обменялись нежным поцелуем. Таких людей в шутку называют «заклятыми друзьями».

* * *

Прибыв в Неаполь, английский король сошел на берег, чтобы немного передохнуть. Он дожидался известий о прибытии своего флота в Марсель. Ричард оставил в Марселе приказ капитанам плыть прямиком в Мессину: ему было важно, чтобы корабли подоспели туда вовремя, он не хотел появляться там всего с несколькими жалкими суденышками.

В Неаполе Ричард чуть было не поплатился жизнью за свое безрассудство. Произошло это так. Он отправился на прогулку в сопровождении оруженосца и, проходя по какой-то деревушке, увидел крестьянина, который стоял на пороге своей хижины, держа на руке прекрасного сокола. Страстный охотник, Ричард сразу же обратил внимание на птицу и захотел ею завладеть. Будь рядом свита, король велел бы кому-нибудь из своих приближенных забрать сокола, щедро одарив крестьянина деньгами. Но поскольку никого рядом не было, Ричард решил вести переговоры сам.

Подойдя к крестьянину, он взял у него сокола и сказал, обращаясь к своему спутнику: