Виктория Холт - Сердце льва

Лонгчемп растрезвонил на всю Англию, что он не желает зла Джеффри и произошло тривиальное недоразумение. Однако не надеялся, что это подействует.

Канцлера очень тревожила судьба крестового похода. Вернее, судьба его предводителя. Отважный Ричард наверняка сражается в первых рядах. Удастся ли ему избежать гибели? Многим удается, но, с другой стороны, немало и погибает. Крестоносцам, что называется, сам Бог велел быть безрассудно храбрыми и бесстрашно смотреть в глаза смерти, ведь гибель в бою за веру — это быстрый и верный путь в рай.

А если Ричард не вернется из похода, что станется с ним? Уж, наверное, ничего хорошего… Не приведи Господь престол займет Джон…

Хотя, может, этого и не случится? Ричард-то назначил своим наследником принца Артура! Когда король вернется (если, конечно, вернется), надо будет убедить его привезти мальчика в Англию. Пусть воспитывается как англичанин, и тогда народ его примет спокойно. В конце концов, он имеет больше прав на престол, ведь его отец был старше Джона!

Лонгчемп написал письмо королю Шотландии, в котором спрашивал, поддержит ли тот Артура Бретанского, если Ричард умрет, не оставив наследников. Если да, то он подготовит письменный договор и заключит его с шотландским королем от имени Ричарда. Пора влиятельным людям в Англии узнать, что Шотландия поддерживает Артура, и тогда они постепенно свыкнутся с мыслью, что Артур имеет больше прав на престол, нежели Джон.

Однако до Шотландии это послание не дошло, потому что было по дороге украдено шпионами Джона. А вскоре и сам принц смог с ним ознакомиться.

Джон чуть не лопнул от злости.

— Я убью норманна собственными руками! Ей-Богу, убью! — поклялся он.

* * *

Архиепископ Руанский встретился с епископом Линкольнским и Вильямом Маршалом, стойким защитником королевской власти, который в свое время спас жизнь Генриху Плантагенету. Когда-то он разоружил Ричарда, поднявшего руку на отца, и имел возможность разделаться с ним в два счета, но пощадил его и был готов распроститься с собственной жизнью после того, как Ричард взошел на трон. Однако Ричард был достаточно умен, чтобы распознать в Маршале преданного слугу английской короны, который будет ему так же верен, как был верен его отцу. И Маршал оправдал его надежды.

Узнав, что Лонгчемп арестовал архиепископа Йоркского, а затем затеял переговоры с иностранной державой о наследнике английского престола, многие достойные люди вроде Маршала возмутились.

Они съехались в замок Мальборо и собрались в небольшой зале, чтобы обсудить с принцем Джоном план дальнейших действий.

Вильям Маршал сказал:

— Мы не должны упускать из виду, что король Ричард облек Вильяма Лонгчемпа властью. Он выступает от имени короля, и нам следует подойти к делу с величайшей осторожностью.

— Даже если он затеял против меня заговор? — вскричал Джон.

— Ваше высочество, — бесстрашно возразил Маршал, — меня в первую очередь интересует, не затеял ли он заговор против короля.

Маршал никого не боялся. Он был готов высказаться даже против Ричарда, но лишь в его присутствии. Он понимал, что Ричард мог тайно поручить Лонгчемпу прощупать почву в Шотландии. Ведь уже стало известно, что он заключил союз с Танкредом и предложил своего племянника Артура в мужья его дочери. А это было весьма показательно.

— А я разве не брат короля? — продолжал кипятиться Джон.

— Брат, — кивнул Маршал. — И этого никто не оспаривает.

— Тогда почему я не могу считаться наследником?

— Принц Артур — сын вашего старшего брата Джеффри. Мы должны предоставить решение этого непростого вопроса самому королю.

Джон насупился, но спорить не стал.

— А по-моему, — вступил в разговор Хью Нанент, готовый всегда поддержать Джона, — Лонгчемп превысил свои полномочия, арестовав Джеффри Йоркского.

— Это, конечно, верно, — согласился Маршал, — но он уверяет, что сестра действовала без его согласия.

— Ложь! Лонгчемп лжет! — воскликнул Джон.

— Однако он немедленно освободил архиепископа, — напомнил ему Маршал.

— Когда понял, что народ вот-вот взбунтуется.

— Если бы знать наверняка волю короля… — начал было Маршал.

Однако его перебил архиепископ Руанский:

— Я чувствую, что должен изложить вам истинную суть дела, милорды. Прослышав о том, что в королевстве неспокойно и Лонгчемп не пользуется поддержкой народа, король послал меня для укрепления его власти. И сказал, что при необходимости я должен буду взять бразды правления в свои руки. Уверяю вас, король не отдавал распоряжения вступить в переговоры с шотландцами по поводу Артура. Ведь Ричард недавно женился, и у него вполне может родиться наследник.

— Если сарацинская стрела не поразит братца первой, — пробормотал себе под нос Джон.

— Что ж, если король Ричард и вправду не приказывал Лонгчемпу снестись с шотландским правителем, то тогда мы должны провозгласить регентом архиепископа Руанского и сместить Лонгчемпа! — воскликнул Вильям Маршал. — Народ с самого начала смотрел на него косо. Он злоупотребляет властью и обязан ответить за это по всей строгости. Давайте договоримся с ним о встрече на Лодденском мосту, что между Ридингом и Виндзором, и потребуем у него отчета. Вы согласны, милорды?

Все радостно закивали, а архиепископ Руанский заявил, что это решение кажется ему наиболее разумным.

* * *

Получив приказ явиться для отчета, Лонгчемп с перепугу аж слег. На встречу он не приехал, сказавшись больным, однако совсем избежать ее было невозможно, и канцлер пообещал быть на Лодденском мосту на следующий день. Лонгчемп страшно переполошился, узнав, что ему придется иметь дело не только с Джоном и его друзьями, но и с такими людьми, как архиепископ Руанский и Вильям Маршал. А то, что король наделил архиепископа огромными полномочиями, и вовсе выглядело зловеще.

Однако, когда Лонгчемп уже собирался было выехать на встречу со своими противниками, слуга сообщил ему тревожную весть: на Лондон идет целое войско, и, если верить слухам, враги намерены захватить Тауэр. В столь критических обстоятельствах Лонгчемп, как и следовало ожидать, пренебрег встречей на Лодденском мосту, а помчался с отрядом верных ему солдат в Лондон. По дороге на них напали враги, но Лонгчемпу удалось отбиться, и, прорвавшись в Лондон, он заперся в Тауэре.

— Король велел мне охранять Тауэр, — заявил Лонгчемп, — и я его не сдам!

Однако, просидев в крепости три дня, он вынужден был сдаться.

Враги заставили Лонгчемпа отдать им ключи не только от Тауэра, но и от Виндзорского замка. Уклониться было невозможно: стоило сделать хоть один неверный шаг — и Лонгчемп распрощался бы с жизнью.

Взвесив все «за» и «против», он решил бежать из Англии и вернуться в Нормандию. А там на свободе поразмыслить, что делать дальше. Правда, ему было приказано не покидать Англию, пока он не передал бразды правления архиепископу Руанскому, но Лонгчемп мечтал поскорее унести ноги.

Лучше всего было переодеться торговкой. На бродячих торговцев не обращают внимания, да и искать будут мужчину, а не женщину.

Сказано — сделано! И в надежде, что ему удастся благополучно добраться до Дувра, Лонгчемп пустился в путь, прихватив с собой двух верных слуг. На всякий случай они обходили любое жилье и спали под деревьями.

И вот наконец Дувр… А в порту — о счастье! — корабль, готовящийся к отплытию во Францию…

Но не успел Лонгчемп обрадоваться, как к нему вдруг подскочили какие-то рыбаки.

— Это ж надо, какая милашка! — воскликнул один. — Ты чего тут одна тоскуешь? Давай составлю тебе компанию.

— Уходи! Оставь меня в покое, — сдавленно проговорил Лонгчемп.

Рыбак толкнул приятеля локтем.

— Фу-ты, ну-ты! Какие мы важные! Прямо герцогиня! — и добавил, обращаясь к остальным: — А бабенка-то в самом соку. И, видать, бойкая, раз не боится разгуливать по дорогам, нахваливая свой товар. Эй, покажи нам товар лицом! Ну же! — рыбак схватил Лонгчемпа за плечи. — Да не строй ты из себя недотрогу, со мной этот номер все равно не пройдет!

Парень попытался откинуть капюшон, закрывавший лицо канцлера. Тот в ужасе отбивался, но два других рыбака кинулись на подмогу товарищу с криками:

— Ах какая скромница! Ну ничего, мы сейчас тебя наставим на путь истинный.

Причем каждому, естественно, хотелось побывать в роли наставника.

Одежда затрещала. Чувствуя, что его вот-вот разоблачат и в прямом, и в переносном смысле слова, Лонгчемп чуть не разрыдался.

— Ого! — опешил рыбак, сорвав наконец с Лонгчемпа капюшон. — Да это и не баба вовсе…

На шум подоспели зеваки.

— Мне знакомо его лицо! — воскликнул один из них. — Неужто он?

— Он похож на обезьяну.

— Да ведь это Лонгчемп! Нормандский карлик!

Канцлер был разоблачен.

Трое рыбаков остались караулить беглого канцлера, а остальные со всех ног побежали в замок.

И не прошло и часа, как Лонгчемп был посажен под замок.

* * *

Услышав историю про любвеобильных рыбаков, Джон покатился со смеху.

Бедняга Лонгчемп чуть не пал жертвой насильников! Как ему, должно быть, обидно: попасться в самый последний момент… И ладно бы его обнаружил дворянин! Так нет же — грубый, низкий простолюдин!

Джон считал это верхом неприличия. После такого унижения Лонгчемп был ему уже неопасен.

— Выпустите его, — небрежно махнул рукой принц. — Пусть убирается во Францию. Он нам больше не интересен.

И в конце октября 1191 года Лонгчемп покинул Англию.

Тем временем Филипп вернулся во Францию из Палестины. Он считал, что поступил мудро, но почему-то то и дело принимался мысленно оправдывать себя.

Как непрочны человеческие отношения, подумал Филипп и цинично усмехнулся. Особенно отношения с Ричардом. В молодости он страстно любил английского принца, но теперь любовь обратилась в ненависть. А страсть осталась… Образ Ричарда преследовал его, словно наваждение.

Филипп не мог простить Ричарду его союза с Танкредом и очарованности Саладдином. Рядом с Ричардом жизнь всегда была драматичной и полной неожиданности, без него она становилась какой-то тусклой. В английском короле был некий магнетизм, притягивавший всех, кого сводила с ним судьба. Одни его любили, другие ненавидели, но равнодушным не оставался никто.

Однако разве мог король Франции любить короля Англии? Нет, конечно! Другое дело, когда Ричард был еще принцем. Тогда он не мог считаться ровней французскому монарху, и Филипп чувствовал свое превосходство над ним, хотя и уступал Ричарду в красоте и храбрости. Теперь же они оказались в равном положении, и это было нестерпимо.

Филипп и не подозревал, какая буря бушует в его душе, пока не заехал по дороге домой в Рим и не явился на аудиенцию к папе.

Оправдывая свое бегство из Палестины, Филипп неожиданно разразился таким потоком обвинений в адрес Ричарда, что папа Селестин опешил.

— Святой отец, — воскликнул Филипп, — я вынужден был уехать из Палестины. Иначе меня ждала верная смерть. Я страдал лихорадкой, у меня выпадали волосы и сходили ногти на руках. Я метался в бреду и не только не мог вести солдат в бой, а, наоборот, стал для них тяжкой обузой.

— Но насколько я слышал, сын мой, — сурово сказал папа, — король Английский тоже был серьезно болен.

— О, это совсем другое дело! Его болезнь не так опасна, как моя.

Селестин не стал с ним спорить, а сухо поинтересовался:

— И ты решил вернуться, чтобы успокоить своих придворных?

— Чтобы выполнить свой долг перед государством. Мой сын — еще дитя. Если бы я умер, в королевстве вспыхнула бы война.

— У короля Английского вообще нет наследника.

Сравнение с Ричардом вывело Филиппа из себя. Нигде от него нет спасения! Неужели призрак этого человека будет преследовать его до конца дней?

— Да я из-за него и уехал! — не выдержав, вскричал Филипп. — Своим высокомерием он вызвал раздоры в армии. Леопольд Австрийский теперь точит на меня зуб. И герцог Бургундский тоже! Даже рядовые солдаты возмущались безрассудством и дерзкими выходками английского короля. А его суровость была просто неслыханной!

Филипп поймал взгляд Селестина и осекся. В глазах папы сквозило искреннее изумление.

— Я вынужден был вернуться, потому что поклялся оберегать свое королевство, — смущенно пробормотал Филипп.

— Не будем забывать, — строго произнес папа, — что именно благодаря безрассудству английского короля Аккра оказалась в руках христиан, и мы все-таки пусть ненамного, но приблизились к святому граду.

Филипп молча склонил голову. Он был рад, когда аудиенция закончилась, ибо понимал, что не понравился папе. Похоже, проклятый Ричард всех успел заворожить! Остаток пути Филипп провел в мрачных размышлениях.