Да и материальное положение актеров в девяностые годы существенно ухудшилось. Работать же в других театрах, в системе антрепризы, Наташа пока не решалась, зная, какую негативную реакцию это может вызвать у Ивана. Характер у него, не говоря о творческом кризисе, к концу девяностых сильно изменился к худшему. Вероятно, одно было связано с другим, но обстановка в театре накалялась.

Для Наташи же всеобщая депрессия усугублялась тем, что ей через месяц исполнялось тридцать. А кто бы что ни говорил по этому поводу, порог тридцатилетия для любой женщины — это момент большой переоценки: приходят поздние сожаления, угрызения совести и подводятся кое-какие итоги. И итоги эти представлялись весьма неутешительными. Карьера не то чтобы не сложилась, но и большой славы не принесла. Конечно, вся ее красота и обаяние при ней, здоровье отличное, и мастерства с годами прибавилось, но в последнее время привычные мужество и оптимизм стали ей изменять. А этот день с утра не задался. Из душа текла еле-еле теплая вода, кофе убежал на плиту из-за дурацкого телефонного звонка, машина долго не заводилась — все одно к одному. А главное, сбывались все неприятные прогнозы по поводу грядущей премьеры.

Поведение Никиты не явилось для нее большой неожиданностью. Его «джентльменство» было скорее восточным, чем западным. Он целовал дамам руки, помогал выйти из транспорта, никогда не садился ни в метро, ни в автобусе, если было мало свободных мест, не забывал изредка дарить цветы, слегка помогал жене по дому, особенно когда дети были совсем маленькими, и мыл за собой посуду. Но в том, что он способен ударить женщину или ребенка, у Наташи не было никаких сомнений. Он мог походя оскорбить жену или любовницу, нахамить приятелю — просто потому, что пьян или в плохом настроении. Извинялся потом очень мило и искренне, так что врагов наживал только там, где хотел.

Наташа сидела в машине и курила. Она понимала, что произошел обычный нервный срыв, но обида не проходила и, как это часто бывает и у мужчин, и у женщин, потянула за собой воспоминания о прежних. Вспомнилась ей его первая измена. Можно ли это так назвать, она не знала, но ощущение тогда было противным. Пару лет назад на банкете в маленьком городишке, в первый же день гастролей, Наташа заметила, как Никита откровенно кокетничает с молоденькой актрисой местного театра. Он был оживлен, весел, пел песни, рассказывал анекдоты. Потом отправился танцевать, нежно прижав к себе юную партнершу и не забыв при этом улыбнуться и подмигнуть Наташе.

Она возвращалась домой вместе со всеми, отметив про себя отсутствие Никиты. В гостинице она уснула чутким сном нелюбимой жены, невольно прислушиваясь к шагам в коридоре, но дверь в соседний номер так и не хлопнула. Она рано проснулась, выпила кофе, не торопясь оделась. На часах было восемь. Спускаясь по лестнице, встретила Никиту. Он остановился, но она, покачав головой, прошла мимо. Было безлюдно, тротуары замело снегом.

Наташа пошла к собору. В этот миг зазвонили колокола, и ей показалось, что и в этом веке, и в прошлом она проходила здесь много раз, оплакивая свою жизнь и любовь, терзаясь виной перед другой женщиной, мучаясь неверностью любимого, моля Бога о прощении, о покое, о ребенке. Храм был огромен и пуст, оштукатуренная каменная кладка облупилась, только в дальнем маленьком приделе шла служба. Она подошла ближе, пройдя мимо плачущих старых и молодых женщин в темной одежде, и догадалась, что идет отпевание. Она не поняла, стар или молод покойник, заметив только острый желтый профиль и мозолистые пальцы, сложенные на груди. Остановившись, чтобы купить свечу, вдруг вспомнила — на прошлой неделе в Питере от инфаркта умер актер, ровесник Никиты — тридцати шести лет. И вдруг подумала: «Господи, умри он завтра, что со мной будет? Разве я вспомню о том, что произошло вчера? Нет, я вспомню всю его любовь, нежность, все, что нас связывает: удачи, радости, огорчения… Мне будет до смерти жаль его жену, детей, все, что могло бы у него сбыться… Какая глупость его осуждать сейчас, какая мелочность. Я ему не жена, не имею на него никаких прав. Да и что он сделал? Увлекся на минуту молоденькой девочкой? Но он же актер, а не монах. Скольким он дал радость своей игрой, заставил задуматься о вечном? Разве мы перестали быть друзьями, единомышленниками? Предпочту я ему кого-то другого? Нет!»

Она медленно обошла храм, помолилась в пустом приделе, вышла на улицу. Вернулась в гостиницу, включила кипятильник в маленьком чайнике, который всегда брала с собой. В дверь постучали, она открыла. Вошел Никита. Она достала вторую чашку.

— Ты идешь?

— Выпьем чаю и пойдем. Не говори ничего.

— А ничего и не было. Я проводил девушку домой, что здесь такого? Транспорт уже не ходил, мы поговорили, выпили чаю и легли спать, что мне оставалось делать, интересно? Пешком пилить по незнакомым улицам?

Его оправдания звучали так глупо и избито, что ей стало смешно.

— Брось эту дурацкую привычку оправдываться по утрам. Мне противно и плохо, но это пройдет, если ты не собираешься испортить мне все гастроли. Дай мне немного отойти и не приходи ко мне сегодня, ладно?

— Посмотрим, пошли.

— На что посмотрим?

— Ты на меня, я на тебя. Пойдем, мы опоздаем.

Потом, после вечернего спектакля, все его участники были приглашены в буфет театра. Было тепло, уютно, гостеприимные хозяева накрыли столы, откуда-то возникла гитара, плавно перекочевала к Никите. Он запел одну из любимых Наташиных песен:


Плачет метель,

как цыганская скрипка,

Добрая девушка,

злая улыбка…

Я ль не робею от синего взгляда?

Много мне нужно,

и много не надо.

Он пел тихо, лирично. Все замолчали, слушая. «Если он сейчас даст понять, что поет для нее, я буду знать, что это конец», — подумала Наташа.


Мы так далеки —

и так несхожи —

Ты молодая,

а я все прожил…

Юношам счастье,

а мне лишь память,

Темною ночью, в лихую замять…

Я не заласкан,

Буря мне скрипка.

Сердце метели — твоя улыбка…

Пел Никита, глядя в никуда. Замолчав, положил гитару. Вчерашняя девушка подсела к нему поближе, о чем-то спросила. Он ответил вежливо, но мимоходом. Через минуту он уже жарко спорил о чем-то с исполнителем своей роли в аналогичном спектакле местного театра. На первый взгляд, они были абсолютно не похожи, но, когда начали горячиться, повышая голос, жестикулируя, на лицах присутствующих появились улыбки — до того явно обнаружилось сходство темпераментов и характеров. Закончился вечер тем, что оба напились до безобразия и задержались в театре дольше всех.

Через сорок минут после того как Наташа уснула, раздался громкий стук в дверь. Она подошла и сказала:

— Никита, я сплю. Давай до завтра.

Он застучал опять и крикнул:

— Открой, блин, я поговорить с тобой хочу.

— Иди на фиг. Все, пока, — отрезала Наташа и отошла от двери.

После минутной паузы раздался мощный удар. Гостиничная фанерная дверь угрожающе затрещала. Униматься он явно не собирался.

— Никита, перестань, пожалуйста. Я не хочу тебя видеть, — попросила она.

— Я по-го-во-рить с тобой хочу, — речитативом прокричал он.

Она со вздохом открыла дверь, услышав недовольные голоса из соседних номеров. Он молча вошел и сел на кровать — в куртке, шарфе и шапке.

— Ну, говори, — нетерпеливо сказала рассерженная хозяйка.

— Сама говори, — пробурчал желанный гость, падая лицом в ее подушку. Она затрясла его за плечи, но он уже спал.

Она покурила, сидя в кресле. Во сне Никита раскинулся, и она сняла с него джинсовую куртку на меху, ботинки, шарф и шапку. Ему, наверное, это пошло на пользу, но Наташиных проблем не решило. К счастью, в гостиничном шкафу обнаружилось второе одеяло, и она кое-как устроилась в кресле. Под утро она замерзла окончательно, но Никита уже подавал признаки жизни, и ей удалось отодвинуть его поглубже к стене и устроиться рядом. Согревшись, она уснула. Торопиться было некуда, выяснять что-либо поздно после проведенной как-никак вместе ночи, и все пошло, как всегда. Они приняли душ, выпили кофе и отправились в город на поиски места, где можно поесть.

Конечно, след от этого происшествия в ее душе остался, как и от многих других его пакостей — мелкого хамства, невнимания, но, видимо, все эти обиды еще не набрали критической массы для разрыва отношений.

6

— Так вся жизнь и пройдет? — спросила себя Наташа, трогаясь наконец с места. Пока она сидела в машине и размышляла, наступили ранние декабрьские сумерки. Снег шел или дождь, было непонятно, из-под колес летела жидкая грязь. Наташа ехала, гадая о том, как же все-таки Иван собирается через три недели выпустить спектакль при таком раскладе.

Перед ней уже минут пять маячил белый «ниссан», новенький, с чешскими номерами. Обе машины свернули на перекрестке направо, на плохо освещенную небольшую улочку. С неба все гуще сыпалась какая-то мокрая дрянь, улица сзади в обозримом пространстве была пуста. Впереди подслеповато мигал заснеженный светофор.

«Ниссан» затормозил, Наташа вслед за ним. И буквально в следующую секунду раздался резкий удар сзади. Не было ни сигнала, ни визга тормозов, просто треск гнущегося металла, и Наташа ощутила удар рулем в грудь и сразу виском о дверь. Она инстинктивно закрыла лицо руками, защищаясь от града мелкого стекла. Наступила тишина.

Она посидела, прислушиваясь к себе. Грудь болела, висок тоже, но руки-ноги вроде были целы. Она ощупала голову, посмотрела на руки. Крови почти не было. Судя по всему, небольшая ссадина. Дверь, к счастью, не заклинило, и она выбралась наружу. Посмотрела на свою машину и только сейчас поняла, как ей повезло. Багажник ее синей «шестерки» был сплющен, как консервная банка. Передний бампер вогнут, стекла разбиты.

Из белого «ниссана» уже вылезали двое, во врезавшейся в них черной «Волге» было тихо.

У следующего перекрестка уже остановилась патрульная машина, и от нее бежал молоденький прапорщик, на ходу сообщая о случившемся на пикет ДПС по рации.

— Кто в «Жигулях?» — подбегая, закричал он.

— Я, — ответила Наташа.

Он облегченно вздохнул, но тут же испуганно впился в нее взглядом — в его практике уже были случаи, когда люди в состоянии шока вот так стояли у своих машин и объясняли, что произошло, а потом умирали в больнице от полученных внутренних повреждений.

— Вы в порядке? — осторожно спросил он.

— Как ни странно, вроде да. То есть я ударилась грудью о руль и головой, конечно, но сотрясения, по-моему, нет.

— Я все-таки вызову «скорую», — сказал он.

— «Скорая», по-моему, нужна там. — И она показала на «Волгу».

У машины был погнут передний бампер, но водитель сидел, уронив на руль залитое кровью лицо. Водитель и пассажир «ниссана» подошли, возбужденно переговариваясь по-чешски.

Сзади остановилась машина ДПС, уже слышна была сирена «скорой», которую они, видимо, вызвали на всякий случай, услышав по рации от прапорщика, что «Жигуль» всмятку.

Старший лейтенант ГИБДД открыл дверь «Волги» со стороны водителя и осторожно тронул его за плечо. Тот что-то пробормотал. В салоне стоял резкий запах водки. Через несколько минут он уже был в «скорой». Вскоре оттуда вышел фельдшер, прикуривая на ходу.

— Как он? — спросил инспектор.

— В дупелину. Лыка не вяжет. Жив будет, не помрет. Перелом переносицы, больше вроде ничего. Давай оформлять, мы его забираем. Пройдите в машину, девушка, пусть вас все-таки врач посмотрит.

Наташа на всякий случай не стала отнекиваться, но с ней, за исключением кровоподтека на виске, действительно все было в порядке. Рядовой ГИБДД бросил фельдшеру:

— В рубашке родилась. Молодец, что пристегнулась. А этот м…к чуть такую красивую бабу не у…л насмерть.

Наташа метнула взгляд в сторону чехов, поежившись от такого убийственного комплимента. Те вроде ничего не поняли, продолжая соболезнующе на нее поглядывать. Водитель, седоватый, коротко подстриженный мужчина, о чем-то вполголоса говорил со своим спутником. До этого Наташа видела его мельком, заметив только, что он высокий, темноволосый, с бородой, но сейчас взглянула более пристально и обомлела. Чех был хорош просто до неприличия. Удивительной красоты темно-серые глаза смотрели из-под длинных ресниц ласково и внимательно. Идеальный профиль, высокие скулы. Аккуратно подстриженная борода не скрывала мужественного, чувственного рта. С усилием она отвела от него взгляд, чувствуя неловкость оттого, что так уставилась.

Началось составление протокола. Красавец молча стоял в стороне. Пожилой едва говорил по-русски. Наташа часто общалась с чехами во время разных фестивалей и понимала их, если говорили они медленно и внятно. С грехом пополам она принялась выполнять роль переводчика. Чех благодарно улыбался, время от времени пожимая ее локоть. В конце старлей предложил ей вызвать техпомощь.