— Мог, — согласился Гиль, — но не сделал этого. Здесь много писем, в которых он молит о моем возвращении или соглашается на мое воспитание здесь с тем, чтобы я мог время от времени приезжать в Англию. После второй женитьбы на первых порах у него были трудные обстоятельства. Она зацепилась за эту причину и не отпустила меня. Это становилось мучительным для всех, — он порылся в грязных бумагах и положил один из листков перед Корделией. — Здесь отказ от поддержки и признания меня наследником до тех пор, пока она не согласится отправить меня в Англию. Она называла его обманщиком и отцом, отказавшимся от сына, но это было не так. — Гиль провел свободной рукой по волосам и криво усмехнулся. — Есть ли что-нибудь более страшное, чем любовь, перешедшая в ненависть? — печально процитировал он.

Корделия едва дышала, так действовал на нее его рассказ.

— Вот так это было, — сказал он. Он говорил легко, но она уже знала, что именно так он говорит при напоре сильных чувств. — Затем долгое время они молчали, но переписывались. Но есть еще одно письмо… письмо, с которым он обращался ко мне, которое я не получил. — Он вздохнул. — Может быть, тогда я покинул Кангас, и здешние обитатели не знали, где меня искать. А может, им было просто наплевать, и письмо было отправлено на чердак вместе с другим хламом.

— Тебе писал твой отец? — спросила она чуть слышно.

— Да, да. Это была единственная возможность нашего общения… Он рассказывал мне свою часть истины… уклончиво, конечно, но иначе, чем моя мать. Он тоже не был святым, как и я. Он написал также, что встретил прекрасную женщину и женился на ней, но не решился открыть ей горькую историю своего первого брака, боясь потерять ее любовь и уважение. Обещал, что в тот день, когда окончательно уверится в ней, расскажет ей все.

— Так и отложил это в долгий ящик, — поморщилась Корделия.

— Это лишний раз доказывает, что каждый день мы должны жить так, как будто другого дня не будет, — Гиль произнес это как лично выношенную истину. — Еще он написал, что несмотря ни на что, я остаюсь его наследником, и просил меня, если я не против, ответить ему. Он очень верил, что для него еще не поздно попытаться стать мне истинным отцом.

— О, Гиль, — воскликнула Корделия, тронутая рассказом. — Если бы только это письмо достигло тебя! Ты-то думал, что он о тебе забыл, а потом он должен был думать, что ты отверг его! Какая печальная, какая ужасная история!

— Да. Это история обоюдных ошибок и обоюдной вины. Но наконец я могу сказать Эвелин и Рану, и маленькой Гайнор правду. Ее муж, их отец не был монстром, а был всего-навсего человеком с сильными страстями, заблуждавшимся, ошибавшимся, как и все.

Он освободился из ее рук, встал и подошел к окну.

— Теперь наконец-то я знаю, кто я, — сказал он. — Я лорд Морнингтон не только по закону, но и потому, что мой отец хотел этого.

Он стоял к ней спиной, но она слышала правоту, гордость и, конечно, радость, звучавшие в его голосе. Горечь прошла, исчезла трещина, прежде делившая его на два разных существа, никак не соединявшихся. Теперь эти двое стали одним — Гилланом де Морнингтоном Монтеро, и он занял свое место, на котором хотел и должен был находиться.

Конечно, он не будет в ней нуждаться, и Корделия решила, что лучше, если она уйдет сразу, пока она может сделать это достойно, не обнаруживая своей страшной боли.

— Я благодарна тебе. Гиль, — сказала она тихо. — Искренне благодарна. И за то, что ты снова сделал меня художником. И за то, что научил меня быть женщиной. Я всегда буду помнить это.

Он медленно обернулся.

— Помнить это? — повторил он и лицо его потемнело. — Боже, ты думаешь, я позволю тебе забыть?

Она подалась назад, пока он пересекал комнату, приближаясь к ней.

— Нет, Гиль, пожалуйста… То, что было между нами, было. прекрасно, но будет лучше, если мы покончим с этим теперь…

— Ты в самом деле? — его руки грубо схватили ее плечи, встряхнули ее. — А в какую игру мы играли вчера, а? Что ты делала в постели со мной, творя такое, как если бы я был единственным мужчиной в мире, который для тебя что-то значит? Что это было — только игра? Ты знаешь, что я люблю тебя? Думаешь, что я позволю тебе уйти?

Он снова встряхнул ее так, как будто хотел убить ее, потом заключил в свои объятия, словно желая защитить от всякого зла. Но Корделия была глуха ко всему, кроме трех великих слов, трех слов, которые она не надеялась когда-либо услышать от него.

— Ты любишь меня? — задохнулась она. — Гиль, не причиняй мне страданья, это не может быть правдой! Я не перенесу не правды. Я слишком люблю тебя для этого!

— Конечно же, это правда! — мученически простонал он. — Я не знал этого, пока не увидел тебя с этим парнем, Брюсом, и не понял, что мысль о том, что ты с другим, для меня невыносима. Я ведь никогда не любил женщину… И не знал, что способен на это! Думаешь, почему я устроил студию и привез тебя сюда? Я хотел, чтобы ты реализовалась, но больше того я боялся, что пока ты не отыщешь свой собственный путь, ты не полюбишь меня.

— Но я же люблю тебя давно, — недоверчиво сказала она. — Разве ты не знал этого?

— Я узнал это только вчера, когда нас слило воедино… Я знаю, что ты не из тех женщин, которые могут изобразить страсть и тогда, когда они не… когда они не… — он подхватил ее на руки. — Ах, Корделия, даже разговор об этом зажигает меня! — воскликнул он. — Возвращаемся в постель тут же!

— Отпусти меня! — попросила она. Но он уже входил в нее. Это было уже в ее спальне, за плотно прикрытой дверью. Нетерпеливость сделала его тело тяжелым. В этот раз сознание было при ней, она жестоко отвечала ему на его поцелуи, бурно отвечала на его ласки до самого конца, пока они не унялись одновременно. И вот они лежали, все еще обнявшись, истощенные и торжествующие, — Теперь, сказал он, прерывисто дыша, приподнявшись на локте и глядя на нее с мужской гордостью обладания, — мы отпразднуем свадьбу, конечно, в Морнингтоне, но сначала съездим в Ла Вегу и отметим там нашу… э… помолвку. Это будет такой праздник, вот увидишь, вся деревня не будет по этой причине работать три дня.

— Свадьбу? — Корделия попыталась сесть, но он ей не позволил. — Но, Гиль, я думала, что ты собираешься жениться на Алисе!

Он фыркнул, оскорбительно засмеявшись.

— Сделан одолжение, никогда не повторяй этого! Я не прикоснулся бы к Алисе, даже если бы мы остались единственной парой на пустынной земле! — Он скорчил гримасу. — Да, она уехала в Париж за два дня до того, как мы отправились в Испанию. Я сказал ей, что перестану давать ей деньги, если она не займется чем-нибудь полезным. И она обиженно удалилась, бормоча что-то о моделировании. Но в самом деле, Корделия, откуда ты выкопала эту чушь?

— Но она говорила… и она так думала… — слабо начала она.

— Когда мы поженимся, моя любовь, я надеюсь, что ты будешь обо всем спрашивать меня, а не мою сестру или кузину, — дразня ее, с напускной строгостью сказал Гиль.

Она вздохнула. — Значит, так хотят небеса. Но, Гиль, ты не можешь жениться на мне! — уже не веря тому, что говорит, сказала она. — Ты лорд Морнингтон, и тебе нужен кто-то, кто… ну ты знаешь…

— Более красивая? Более талантливая? — поддразнивал он ее. — Более упорная? Дорогая моя, ты обладаешь всеми качествами, в которых нуждаюсь я, в которых нуждается Морнингтон Холл. Я люблю это место и собираюсь вложить в него все свои возможности. — Он стал серьезным. — Это долг, и его надо выполнить. Я буду последовательно и все настойчивее вовлекать Рана и Гайнор и в дела поместья, и в коммерцию, потому что каждое лето я хочу быть свободным, чтобы проводить его здесь, в Испании — с тобой. Я ничего не желаю, если в этом не будет и тебя, Корделия. Понимаешь?

— Да, милорд! — голубые ее глаза озорно заискрились. — Все, что ты говоришь! Ах, дорогой, у меня ужасное предчувствие, что ты будешь самым требовательным мужем!

— На этот счет можешь не сомневаться, дорогая, — сказал Гиль, снова притягивая ее к себе. — Никогда не сомневаться!