Николь Фосселер - Сердце огненного острова

Какое-то время она слушала стук его пульса, шорохи дождя, фырканье лошадей и собственное частое сердцебиение.

– Тебя не мучают угрызения совести? – вдруг спросила она и заглянула ему в лицо.

– Из-за Эду? Нет. – Он медленно покачал головой. – Он должен был давно сделать тебе предложение. Не дело месяцами виться вокруг такой девушки, как ты, и не принять решения. Он сам виноват, что я проявлю решительность. – У Флортье снова бешено забилось сердце. – Пускай вызывает меня на дуэль, если решит, что его честь пострадала. – В ответ на ее удивление он поднял брови и кивнул. – Да-да, у нас тут бывают дуэли. Мы, плантаторы, высоко ценим свою честь и честь наших женщин.

Он крикнул что-то по-малайски. Флортье разобрала слова «Отель «Дес Индес», и повозка тронулась с места, описала дугу и снова выехала к каналу Моленвлиет.

Мимо проплывали туманные круги света от газовых фонарей, и внутри ландо было то светло, то темно.

Джеймс провел пальцем по ее щеке.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Расамалу. Когда закончится сезон дождей. Я покажу тебе мою землю, и как я там живу. – Его большой палец нежно коснулся ее губ. – И хочу познакомить тебя с моей матушкой.

Флортье улыбнулась, кивнула и со счастливым вздохом снова уткнулась в его шею.

Момент, когда она едва не доверилась ему, был упущен. Его поцелуи прогнали слова, готовые сорваться с ее языка, и они снова скользнули в ее глотку и лопнули одно за другим, как пузырьки шампанского.

Якобина лежала в постели с открытыми глазами. Ее сердце громко стучало, а пальцы то и дело прикасались к губам, на которых играла радостная улыбка. По крыше барабанил дождь, словно эхо ее пульса. При мысли о том, что Ян находится недалеко, в другом конце коридора, по телу разливалось сладкое томление.

Грохот, раздавшийся где-то на первом этаже, заставил ее вздрогнуть. Вслед за ним она услыхала громкие голоса и вскочила с постели. Голоса принадлежали майору и его жене. Винсент де Йонг ревел и орал, как подстреленный хищник; Маргарет то уговаривала его, то пронзительно кричала. Что-то зазвенело, затрещало, и тут же последовал глухой удар. В коридоре послышались шаги и затихли на нижних ступеньках лестницы. В дуэт вмешался третий голос, спокойный и решительный – голос Яна. Голоса, басовитое пыхтение, женские рыдания раздавались все ближе, потом снова удалились в противоположный конец коридора.

Якобина испуганно вздрогнула, когда дверь ее комнаты распахнулась и снова закрылась. Это был Йерун. Он метнулся к ее кровати, нырнул под москитную сетку и вскарабкался на матрас.

– Можно я останусь у тебя, нони Бина?

– Где Ида?

– С Мелати. Но у нее только две руки. – При слабом свете, просачивавшемся с веранды, Якобина увидела, что мальчуган подкрепил свою просьбу умоляющим взглядом.

Вздохнув, она снова легла и протянула к нему руки. Йерун прижался к ней, уткнувшись лицом в ее ключицу.

– Ты знаешь, что там с папой? – тревожно спросил он после маленькой паузы.

– По-моему, ему часто бывает плохо, – прошептала Якобина.

– Мама тоже так всегда говорит, – неуверенно пробормотал он и посмотрел на нее.

– Она права, – сказала Якобина и погладила его по голове.

Майор перестал бушевать; лишь изредка Якобина слышала глухое ворчанье. Зато до нее отчетливо доносились всхлипывания Маргареты де Йонг, часто прерывавшие ее речевой поток, боязливый и сердитый. Потом она различила ласковое бормотание Яна Моленаара.

Якобина зажмурилась, когда у нее под ложечкой снова зажглось жаркое пламя ревности. Она невольно прижала к себе Йеруна и погладила его по спине.

«Но ведь сегодня он поцеловал меня, – напомнила она себе. – Меня. Якобину».

Однако ее всю ночь преследовала картина – как Ян, утешая, обнимал Маргарету де Йонг.

Конингсплейн Оост, 15 марта 1883 г.

Дорогой Ян,

когда я посетовала в своем письме, что почти не видела Яву, я ни на что не намекала. Но, разумеется, я рада твоему приглашению, даже очень рада. Мне интересно взглянуть на Бейтензорг и на то, как ты там живешь. Я уже поговорила с госпожой де Йонг, и она обещала отпустить меня в конце месяца на пару дней. Пожалуйста, напиши мне поскорее, когда у тебя будет свободное время, чтобы я могла заранее известить госпожу де Йонг. Может, мы съездили бы на два-три дня еще и в Преангер? Ты не возражаешь? Там сейчас гостит моя подруга – на плантации Расамала, южнее Бейтензорга. Я бы с удовольствием ее проведала. Конечно, если это возможно и не создаст каких-либо трудностей.

Я передаю тебе «горячий-прегорячий привет» от Йеруна и Иды! Йерун просил сообщить тебе, что он уже пишет буквы и может прочесть слова «кошка» и «дом». И что он скоро сам будет писать тебе письма – во всяком случае, он учится очень прилежно.

С сердечным приветом,

Якобина.

В саду слышались собачий лай и женский смех. Они заглушили воркование голубей, стрекотание цикад и песню иволги, которая очень редко попадалась на глаза, несмотря на ее яркое черно-желтое оперение.

Дикси, темно-коричневая такса, помчалась по лужайке за брошенной палкой, схватила ее и понесла назад, гордо задрав хвост. Подойдя к Флортье, она положила палку к ее ногам и села рядом.

– Молодчина! Молодчина! – Флортье захлопала в ладоши, потом нагнулась и почесала собаку за ухом. Такса в блаженстве закрыла глаза, положила голову на передние лапы, но тут же, повизгивая, ткнула носом палку. – Тебе все еще мало? – засмеялась Флортье и подняла палку. Дикси стремительно вскочила, напрягая каждый мускул своего упругого тела, и рванулась вперед. Но Флортье замахнулась раз, другой, третий, дразня собаку. Потом бросила палку, и Дикси помчалась за ней с радостным лаем.

Джеймс ван Хассел стоял в дверях, выходящих на веранду, опираясь локтем о косяк, и задумчиво тер подбородок. В большой бамбуковой клетке чистил свои перья пестрый попугай, с любопытством поглядывая по сторонам. В другой клетке белый какаду склонил голову набок, поднял кверху свой желтый хохолок и пронзительно закричал.

По каменному полу зашлепали босые ноги и остановились возле Джеймса. Он повернулся.

– Что скажешь, мама?

Марлис ван Хассел поглядела в сад; она гордилась своими трудами, прежде всего, невысокими розовыми кустами, посаженными вокруг веранды – ярко-красными, молочно-белыми и бледно-желтыми. Она ухаживала за ними сама, не доверяя садовнику.

На фоне величественных деревьев расамала со стройными серыми стволами и светлыми лиственными кронами (их пощадили при постройке дома) цвели белоснежные, розовые и огненные рододендроны. Бугенвиллии выпустили пышные фонтаны малиновых, аметистовых и сиреневых соцветий. Утренний ветерок шевелил крупные, с тарелку, цветки гибискуса – белые, бордовые, оранжевые. В живописном беспорядке росли кусты олеандра, стояли кадки с голубыми, нежно-розовыми, желтыми и ярко-красными орхидеями и лилиями. Белые, желтые и розовые плюмерии обрамляли скамью в дальнем уголке сада.

Госпожа ван Хассел бросила взгляд на сына и тут же перевела его на Флортье Дреессен, босую, хохочущую, с горящими щеками. Волосы Флортье, небрежно завязанные на затылке, рассыпались кольцами по бело-голубому платью.

– Просто она еще совсем юная, – наконец тихо проговорила Марлис ван Хассел и поправила края своей белой кебайи. – Почти ребенок.

– Ей девятнадцать, мама, – возразил Джеймс. – Ты была ненамного старше, когда вышла замуж за отца.

Ее губы, более полные, чем у сына, – тот внешне и по характеру был вылитый отец, настоящий ван Хассел, – раздвинулись в легкой, грустноватой улыбке, а темно-серые глаза задумчиво устремились в даль.

– Но тогда я была достаточно зрелая для своего возраста. И я была не только приучена вести большое хозяйство с прислугой, но и провела почти всю свою жизнь здесь, на Яве. А она даже не говорит по-малайски.

Джеймс убрал локоть с дверного косяка, расставил ноги и, скрестив на груди руки, посмотрел на мать.

– Ты можешь научить ее всему, что ей понадобится в будущем. Согласись, что ты сделаешь это с удовольствием.

На ее плоском, загорелом лице промелькнула тень усмешки. Она наблюдала за Флортье, отнимавшей у Дикси палку. Тонкая ткань облегала ладную фигурку девушки.

– Больно уж она нежная, – прошептала госпожа ван Хассел. – Я не представляю себе, как она выдержит здешнюю жизнь.

– Ты ее явно недооцениваешь, мама. Я уверен, что она выносливее, чем выглядит. – Джеймс схватился за дверной короб, словно проверяя его на прочность. – Я могу построить для нее новый дом, большой и более красивый. Пожалуй, вон там. – Он показал на конец лужайки и вопросительно взглянул на мать. – Денег для этого у нас хватит.

Марлис ван Хассел тронуло, что ее сын лелеял такие планы и всерьез думал о том, чтобы построить гнездо для собственной семьи. Но она все-таки покачала головой.

– Все вы, мужчины, одинаковые, – тихо засмеялась она. Потом замолчала, и тень пробежала по ее лицу, на котором не только радость, но и горе, оставили глубокие морщины. – Ты вот не думаешь о том, что будет, когда придет время рожать. До ближайшего врача тут много миль.

На Яве она родила пятерых детей, и троих похоронила. А когда рожала последнего ребенка, дочку Дейси, которая сейчас гостила у родственников в Нидерландах, это едва не стоило ей жизни. Она почувствовала на своем плече руку Джеймса и, не оборачиваясь, накрыла ее своей ладонью.

– Конечно, – задумчиво продолжала она, – мы можем заблаговременно снять дом в Бейтензорге и жить там до родов. Я буду там с ней, а ты останешься тут и будешь заниматься хозяйством.

– Ты согласна заботиться о ней? – негромко воскликнул Джеймс и, когда она кивнула, ласково сжал ее плечо. – Мне это очень дорого, спасибо! – Она улыбнулась и ласково похлопала его по пальцам. – Так все же она тебе нравится? – тихо спросил он после недолгого молчания, и она услышала в его голосе робкую надежду.

Между тем Флортье уселась на лужайке, высоко подобрав юбки, так что стали видны ее загорелые голени и даже рюши на панталонах, и играла с Дикси под радостный лай таксы. Марлис ван Хассел нравились открытый, веселый нрав гостьи, а также ее непринужденность и то, что она часто предлагала ей свою помощь. Но Флортье привезла очень много вещей, и из восторженных описаний служанки Тики, убиравшей гостевую комнату, госпожа ван Хассел поняла, что речь шла об элегантных платьях и шляпках, мало пригодных на плантации. К тому же, из застольных разговоров она сделала вывод, что Флортье Дреессен жила в Батавии с комфортом, а тут, в Приангане, все гораздо скромнее, да и не принято тут шиковать. Поэтому ей было трудно представить, как это юное существо когда-нибудь возьмет на себя ведение хозяйства, не говоря уже о плантации, если ей придется подменить Джеймса. Все ходят под Богом, но в свое время Марлис за несколько дней стала вдовой из-за несчастного случая с ее мужем и последовавшей лихорадки. А здешние места хоть и выглядят райскими, но тут под каждым деревом, каждым кустом таится опасность: ядовитые змеи или опасные насекомые. Сюда надо добавить природные катаклизмы, оползни и коварные болезни; так что жизнь тут полна непредсказуемых вещей.

– Мы ведь совсем мало знаем о ней, – нерешительно проговорила она и пригладила на себе кебайю.

Джеймс сунул руки в карманы и поводил босой ступней по каменному полу.

– Вы с отцом – вы учили меня и Ди, что узнать человека можно быстро и для этого не требуется собирать о нем много фактов. И что характер важнее, чем родословная. – Марлис ван Хассел улыбнулась; ей нравилось, что Джеймс по-прежнему называл свою сестру ее детским прозвищем.

– Это правда, – согласилась она.

На лужайке Флортье хватала таксу то за уши, то за хвост и заливалась смехом, когда собака крутилась волчком и с довольным ворчанием пыталась тяпнуть ее за руку, но тут же падала на спину и подставляла брюхо, чтобы его почесали.

Госпожа ван Хассел невольно улыбнулась.

– Да, мне она нравится, – признала она, наконец. – Только мне хотелось бы, чтобы она была немного старше. Немного крепче.

Какаду издал пронзительный вопль.

Джеймс молчал.

– Флортье… – медленно проговорил он и махнул рукой в сторону сада. – Флортье соединила в себе все, о чем я мечтал, когда представлял себе будущую жену.

Марлис ван Хассел прекрасно понимала, что увидел ее сын в этой девушке. Она была миниатюрная, как местные женщины, чей облик для многих из живущих здесь мужчин превратился со временем в мерку женской красоты. К тому же, у нее были темные волосы, а не светлые голландские, которые мало кто из живших на Яве нидерландцев считал красивыми. Но при этом она выглядела по-европейски благодаря своим светлым глазам и светлой коже. Флортье Дреессен обладала легкостью и жизнерадостным нравом, а их как раз не хватало серьезному Джеймсу, с его сильной волей и рассудительностью. Ведь ему пришлось рано повзрослеть, да к тому же он унаследовал меланхоличный, порой вспыльчивый характер ван Хасселов. Где бы ни была Флортье, Джеймс пожирал ее взглядом; Марлис ван Хассел нередко замечала у обоих разгоряченные лица и блестящие глаза – значит, молодежь тайком целовалась где-нибудь в саду или в углу дома. Мать слишком хорошо знала своего сына, чтобы опасаться, что он позволит себе нечто большее, но при этом догадывалась, сколько сил у него уходило на то, чтобы сдерживать себя. Вместе с тем ее тревожило, что среди соседей-плантаторов пойдут слухи о молодой, незамужней женщине, которая живет под их крышей уже три недели, хотя не приходится им родней. Это могло надолго испортить репутацию их семьи.