– Хм-м, – произнес чиновник, покосившись на супругов де Йонг. – Может, у вас были какие-то надежды, которым препятствовала эта семья? Или надежды, которые впоследствии не оправдались, и это послужило поводом для мести?

– Вероятно, я стала бы очередной жертвой, – со слезами прошептала Маргарета де Йонг.

Якобине показалось, что перед ней разверзлась пропасть и грозила ее поглотить.

– Нет, – прошептала она, качая головой. – Нет. Я никому не желала зла и не делала ничего плохого. Для этого у меня нет оснований. И я не такой человек…

– Видите ли, – возразил со вздохом Бейеринк, – как бы искренне вы ни уверяли меня, все же невозможно отрицать некоторые факты. Свидетели видели, что отношения между вами и господином майором выходили за рамки чисто деловых. Болезнь детей, унесшая жизнь одного из них… – Маргарета де Йонг издала жалобный стон. – Смерть прислуги. Эти летальные инциденты можно увязать с наличием в доме сулемы. Да еще вы намеревались уволиться и покинуть дом прямо перед последним из них. Очевидно, решение было принято в спешке.

Якобина окаменела и могла лишь качать головой. Из ее глаз лились слезы.

– Я не совершала никаких преступлений. Я неповинна в смерти Йеруна и Мелати. Пожалуйста, господин Бейеринк, поверьте мне! – Она обратилась за поддержкой к супругам де Йонг. – Господин майор! Госпожа де Йонг!

Майор лишь молча гладил плечо жены, а та накрыла ладонью его руку. Никто из них не удостоил Якобину взглядом.

– По этому делу надлежит провести расследование, – заявил Бейеринк и убрал блокнот в карман. Когда майор попытался возразить, он кивнул и добавил: – Естественно, со всей необходимой конфиденциальностью. Тем не менее я вынужден вас просить отправиться со мной, фройляйн ван дер Беек. – Сквозь пелену слез Якобина увидела, как он встал, протянул к ней руку и тихо, почти ласково добавил: – Сделайте одолжение мне и самой себе и не оказывайте сопротивления.


Оглушенная горем, почти машинально Якобина собрала в присутствии солдата маленький саквояж, выложив из него какие-то вещи и достав из чемоданов другие, которые понадобятся ей в ближайшие несколько дней. Потом села вместе с Бейеринком в экипаж.

Джунгли расплывались перед ее глазами в зеленые полосы, когда они ехали в Кетимбанг. Ей непрестанно казалось, будто она видит кошмарный сон и просто никак не может проснуться, поэтому она даже не чувствовала угнетенности, как обычно, когда ездила по этой лесной дороге. Лишь свист, резкие крики и шорохи в кронах деревьев и буйном подлеске громко звучали в ее ушах, как хор демонов, насмехавшихся над ней.

Невидящим взором она смотрела на Кетимбанг, на хижины на сваях, между которыми расхаживали куры и лежали кучки дров. На скромные домики с крышей из пальмовых листьев и на дома побогаче, с черепичными крышами, затейливыми ставнями и резными, пестрыми перилами. Между домами росли высокие, могучие пальмы и раскидистые, тенистые бананы, под ними бегали голые детишки, а их матери группами сидели на корточках и готовили овощи для ужина. Другие женщины шли по улице с плетеной корзиной на голове; их блузы с длинным рукавом и запашные юбки, короткая пола на длинной, до щиколоток, сверкали яркими расцветками – зеленой, как бамбук, красной, как канна, фиолетовой, как орхидея, и бананово-желтой. Ремесленники трудились над домами и лодками, пилили, стучали молотками.

Дорога пошла на подъем. Среди домов, построенных на склоне, среди рисовых полей и джунглей на отрогах вулкана Раджабаса показался белый каменный дом под низко нахлобученной крышей, на коньке которой трепетал на морском ветру нидерландский триколор; дом окружали другие постройки. Узкая дорога вела от него к плато, где стоял большой, двухэтажный каменный особняк с верандой, обращенной к берегу моря. Вокруг дома были посажены кустарники и деревья.

Якобина выбралась из экипажа под надзором Бейеринка и солдата. Ей показалось, что туземные мужчины, праздно сидевшие возле хозяйственных построек, смотрели на нее как на опасную преступницу.

Бейеринк провел ее в дом. Через открытую дверь Якобина увидела в одной из комнат массивный письменный стол из темного дерева с расстеленной на нем картой и шкаф со стеклянной дверцей, полный фолиантов; комната выглядела как рабочий кабинет чиновника.

Пройдя по коридору, Бейеринк остановился перед последней дверью и распахнул ее.

– Прошу, фройляйн ван дер Беек.

С тревожно бьющимся сердцем Якобина шагнула за порог и оказалась в тесной каморке. Там стояла узкая кровать, грубо сколоченный стол, стул, еще один столик с принадлежностями для умывания, керосиновая лампа и ночной горшок.

За ее спиной звучал тихий голос Бейеринка.

– Конечно, вы понимаете, что в сложившихся обстоятельствах я не видел другой возможности, кроме как увезти вас с собой и посадить под арест.

Якобина вяло кивнула и повернулась к нему.

– Что теперь со мной будет?

Бейеринк надул щеки и погладил светлую жилетку под пиджаком.

– Ну, сначала мы дождемся результатов вскрытия умершей служанки и исследования порошка; то и другое выполнит доктор Деккер в Телукбетунге. Если подтвердится версия отравления, я сообщу о случившемся резиденту, и тогда он, возможно, распорядится о вскрытии мальчика. Возможно, он направит улики в Батавию на перепроверку. Если вы и тогда не очиститесь от подозрений, вас доставят туда и предъявят вам обвинение.

Якобина еще раз кивнула.

Чиновник ободряюще улыбнулся.

– Конечно, вы попали в неприятную ситуацию. Но вам нечего опасаться, если вы невиновны.

Якобина нахмурилась. Разумеется, она ни в чем не виновата. Но ничего хорошего впереди она не видела; в лучшем случае, доказательства дадут двоякую картину, которую можно истолковать по-разному.

– Но если… – Она с трудом сглотнула. – Если я все же предстану перед судом и буду признана виновной, какое наказание меня ждет?

Бейеринк уклонился от ее взгляда.

– Ну, это зависит от многого. – Он беспокойно погладил усы. – У вас есть право на помощь адвоката.

Якобина снова кивнула, хотя ей казалось, что кровь застыла в жилах. Женщина, признанная виновной в убийстве ребенка, разумеется, не могла рассчитывать на мягкий приговор. Вероятно, это будет смерть через повешение. Стены каморки закружились вокруг нее, ей даже показалось, что у нее подгибаются колени, как вдруг все встало на свои места. «Ян. Ян мне поможет».

– Я могу написать письмо, господин Бейеринк? Это возможно?

Он кивнул.

– Разумеется. У меня есть сейчас другие дела, но потом я зайду к вам и принесу письменные принадлежности.

– Спасибо, – прошептала Якобина и снова отвернулась.

– Я уверен, что все прояснится, – услышала она голос Бейеринка. – И, несомненно, в вашу пользу.

Она вздрогнула, когда дверь была заперта на замок, потом еще раз, когда со скрежетом задвинулся засов.

Ее глаза беспокойно осмотрели камеру и остановились на зарешеченном окне высоко под крышей. «Я в тюрьме. Я, Якобина ван дер Беек, никогда не желавшая чужого, всегда делавшая все, что требовали от меня другие». Она могла бы даже рассмеяться, если бы ей не было так горько.

Вдруг она обнаружила, что ее камера немного похожа на пароходную каюту, и это неприятно кольнуло. С такими большими надеждами она явилась на Яву чуть больше года назад и иногда была даже так счастлива, как никогда в своей жизни. И вот теперь угодила в темный водоворот, который захватил ее и утягивал все глубже на дно.

Саквояж выскользнул из ее пальцев и упал на пол; тяжелыми шагами она подошла к койке, присела на краешек и закрыла лицо руками.

40

Флортье повернулась на бок, ощущая голой кожей прохладный шелк простыни, и стала смотреть на язычки света и теней, которые догоняли друг друга на стенке ниши, – дикий танец, устроенный канделябром, стоявшим на комоде.

За ее спиной Киан Джай погасил спичку и бросил в фарфоровую плошку, потом лег рядом с ней. Он погладил ее волосы, зарылся в них лицом, вдыхая аромат, стал целовать ее спину между лопатками, провел пальцем по позвоночнику. Прижался горячим телом к ее спине, накрыл ладонью грудь. Его жесткий член уперся в ее ягодицу.

– Тебе хорошо со мной? – шепнул он ей на ухо и ласково поцеловал.

– Да, – не раздумывая, ответила она; это был единственно правильный ответ на такой вопрос Киан Джая.

– Поэтому я вчера и показал тебе это, – пробормотал Киан Джай и легонько укусил ее ушную раковину, а рукой в это время гладил бедро. – Чтобы ты ценила то, что я тебе даю.

– Да, – послушно повторила Флортье, хотя с трудом подавляла отвращение, и зажмурила глаза, когда его рука скользнула между ее ног.

Вчера они впервые после того вечера в цирке снова вышли из дома; Киан Джай с гордостью показывал ей свои богатства. Чего только у него не было. Флортье видела роскошные комнаты, обтянутые красным и синим шелком с золотыми нитями, освещенные приглушенным светом и наполненные тяжелыми, оглушительно сладкими ароматами, которые наполняли легкие и одурманивали голову; с потолка там свисали почти прозрачные шелковые полотна, они чуть колыхались, создавая атмосферу интимности. Богатые европейцы и китайцы возлежали на квадратных кроватях с короткими, изогнутыми ножками между расшитых золотом подушек и курили опиум из длинных трубок, покрытых затейливой резьбой, или играли на деньги в карты, почти всегда в обществе одной или нескольких изящных и красивых китаянок. В нежных нарядах небесно-голубого, бледно-зеленого или фиалкового цвета, богато вышитых и украшенных металлической нитью, узкоглазые, с тонкими, искусно накрашенными лицами и блестящими черными волосами эти девушки выглядели, словно редкостные цветы. Такие нежные и юные, что Флортье почувствовала себя рядом с ними толстой и старой. А когда несколько девушек, воркуя и щебеча, приветствовали Киан Джая, льнули к нему и гладили его плечи, она даже испытала нечто наподобие ревности.

Но она видела и другие помещения, полутемные, отделенные дешевыми хлопковыми занавесками, с простыми деревянными нарами. Там курили опиум местные мужчины, они были в рубашках и саронгах, некоторые – лишь в набедренных повязках. Многие выглядели ужасающе истощенными – ребра и лопатки, лучевые кости и локти торчали под кожей, больше похожей на пергамент, щеки ввалились, глаза потускнели. Они больше походили на мумий, еще кое-как способных дышать и двигаться. Девушки в этих домах тоже выглядели пугающе, несмотря на красивые наряды: они шаркали, сгорбив плечи, или лежали на шатких нарах. Все девушки были не старше, чем Флортье, но выглядели, как старухи с унылыми, пустыми лицами и красными глазами. Некоторые из них были на последних месяцах беременности, но все равно шли с мужчинами. Флортье была готова провалиться сквозь землю, так ей было стыдно, что она под руку с Киан Джаем шла по этому притону в дорогом платье цвета зеленого яблока, вышитом белым шелком, в изящной шляпке. Ее потрясло, что есть такие дома с такими несчастными существами и что они принадлежали Киан Джаю. Но еще противнее для нее оказалась мысль о том, что сюда приходило много мужчин, чтобы переспать с этими девушками.

– Ты даже не понимаешь, как тебе повезло, что ты живешь у меня, – бормотал он, и его пальцы раздвигали ее гладко выбритые половые губы. – Тебе лучше, чем той гувернантке на Суматре. – Флортье открыла глаза. – Та сейчас в тюрьме, потому что вроде бы отравила ребенка.

Ей тут же вспомнилась Якобина, и ее сердце дрогнуло. Теперь она все реже думала о Якобине; ее жизнь до того, как она попала к Киан Джаю, постепенно тонула в густом, непроницаемом тумане. А когда вспоминала, к мыслям всегда примешивались стыд и сознание вины. Как хорошо, что Якобина не видела ее теперешнюю.

Но потом до ее сознания дошло значение слов Киан Джая; сердце на миг замерло и болезненно сжалось. Сколько гувернанток могло быть на Суматре?

– Так что же она сделала? – поинтересовалась она, изобразив равнодушие.

– Это ты мне скажи, что она сделала, – шепнул Киан Джай. – Ведь ты знаешь ее лучше, чем я.

Флортье оттолкнула его руку и резко села. На миг она онемела и робко вглядывалась в лицо Киан Джая, в надежде, что это всего лишь одна из очередных его игр. Его губы растянулись в насмешливой ухмылке. Встав на колени, он выдвинул ящик комода и торжественным жестом достал из него пожелтевший и мятый прямоугольник. Письмо, последнее, которое она получила от Якобины; Флортье сразу его узнала. Давно она не брала его в руки; слишком больно было вспоминать о том, что она все потеряла.

– Значит, на самом деле ты Флортье, – с удовольствием продолжал он. – Мило. Очень мило. По-голландски.

– Ты не имеешь права, – зашипела Флортье. Она могла лишь надеяться, что он не обнаружил красный тканевый цветок, который подарил ей Джон Холтум. Днем она прятала его в дальнем уголке ящика под зеркалом, а вечером доставала и клала на ночь под подушку.

Он прищурил глаза, но в них не было гнева.