У Коли же, наоборот, с переездом к любимой началась просто-таки полоса везения и небывалого фарта. Ну, первое понятно – он все же дождался свою Миру и осуществления своей любви, но и дела поперли.

Коля за последние три года уже несколько раз участвовал в проходных, эпизодических ролях в кино, а тут прошел кастинг и пробы, и его утвердили в сериал, который снимал весьма достойный режиссер, на одну из ведущих ролей второго плана. На весьма объемную, интересную и крепкую роль.

Это вполне можно было назвать качественным прорывом.

Мира служила в театре и работала на студиях звукозаписи, занималась еще и своим увлечением, которое постепенно перерастало в один из источников дохода и грозило отнимать все больше времени. И ей все чаще приходилось подумывать о переформатировании своего рабочего и жизненного графика с большим упором именно на это увлечение. Которое, к слову сказать, было сейчас для нее хоть малой, но единственной отдушиной.

Но театр бросать ей пока не хотелось.

С другой стороны – ловила она себя на мысли – это хорошо, что она постоянно занята службой, работой и делами, да так, что теперь и выходных-то практически не стало. Хорошо.

Коля был счастлив, доволен, полон оптимизма и любви, он словно летал, а Мира… Мира работала. И на этом все.

Как-то, глубокой ночью, после секса Коля вдруг настолько расчувствовался, что его пробило на признания и откровения и понесло делиться с ней своими чувствами и мыслями.

– Ты такая нежная, добрая, чистая, – поглаживая ее, произносил он особым тихим восторженным тоном. – У тебя есть поразительное, уникальное качество, которого нет в наше время ни у кого: это какая-то беззащитность и непорочность, что ли. Когда я на тебя смотрю, я понимаю, что весь цинизм и вся грязь нашего мира не пристают к тебе. В тебе сохранилась такая искренняя, неизжитая детскость.

– Да, есть такой момент, – иронично хмыкнула Мира. – Внешность у меня – мечта криминала. Идеальная для воровки на доверии и крутой мошенницы.

– А еще почему-то ты любишь на себя наговаривать, критиковать и вообще относишься к себе с иронией, – не сдавался Коля, мягко пожурив ее интонацией.

– Нет, ты вот это все сейчас всерьез излагаешь? – повернулась и посмотрела на него с большим сомнением Мира.

– Разумеется, – убежденно стоял на своем влюбленный мужчина. – Вот смотри, в нашем театре, хоть сто раз детском и кукольном, интриги как в любом взрослом и академическом. Все друг друга подставляют, интригуют, сплетничают, и только ты одна существуешь вне всего этого. Ты как из другого мира. Ни к каким группировкам, дружащим друг против друга, ты не примыкаешь, сплетни игнорируешь напрочь, даже на всякое дерьмо в Сетях не реагируешь, перед начальством не прогибаешься и не лебезишь. И ни про одного человека никогда не сказала ни одного плохого слова. Народ наш актерский чего только про тебя не выдумывал и не предполагал, а уж нес такое и всякое. Но когда поняли, что тебе все это глубоко пофиг и тебя весь этот бред и наговоры даже не задевают – отстали. Решили, что блаженная какая-то или у нее крутой покровитель имеется, вот и по фигу ей все: работает и ничего не боится. А я сразу понял, что это просто твоя истинная суть – к тебе грязь не прилипает, потому что ты чистая внутри.

– Серьезно? – саркастически переспросила Мира. – Вот взял и такое про меня понял? – и рассмеялась. – Да мне на самом деле по фиг, понимаешь? – и раздосадованно убрала от себя его руку. – Я не настолько держусь за место в театре и вообще за работу. Это трудно понять актерам, которые стремятся куда-то прорваться, выстрелить, стать известным и ведущим. А я не рвусь, меня вполне устраивает то, что есть. Разве ты этого не понимаешь? С моей внешностью можно прекрасно играть в ТЮЗе, но у меня боязнь зрительного зала, с которой я, откровенно говоря, не собираюсь бороться, хотя мне настойчиво это предлагают. В кино я снялась несколько раз, ты знаешь. Мне понравились такая работа и такой формат, но прямо вот убиваться и давиться за роли, таскаться по всем возможным кастингам и из себя выпрыгивать, чтобы засветиться, я не собираюсь, мне это не интересно и даже стыдно как-то так унижаться. Может, я какая-то странная актриса, а может, и вовсе не актриса.

– Вот все, что ты сейчас сказала, лишь характеризует и подчеркивает твою душевную и духовную чистоту, – уперто стоял на своем Николай.

– О господи! – Вздохнув тяжко, Мира поднялась повыше, оперлась спиной об изголовье, села на кровати, посмотрела с большой иронией на Колю и начала повествовать: – Когда мне было тринадцать лет, я курила, пила крепкий алкоголь, баловалась травкой, материлась, слушала тяжелый рок, принимала участие в драках и избиениях, вполне реально могла и убить, входила в детскую криминальную группировку и была совершенно безбашенной девицей.

Она не рассказала ему про смерть той наркоманки и нападение бомжей, про потерю голоса и как восстанавливалась после того чудовищного разрушения. Лишь дала ему немного информации про свой детский разрушительный нигилизм в самом его реактивном проявлении.

– Это только подтверждает мои слова, – выслушав ее, твердо произнес Ростошин. – Ты смогла преодолеть тяжелый этап своей жизни и вышла из него такой же чистой.

– Коля, Коля, – тяжко вздохнула Мира, наклонилась поближе, положила ладошку ему на щеку и заглянула в глаза. – Ты находишься в каких-то иллюзиях и фантазиях и зачем-то выдумал себе меня такой чистенькой, беззащитной няшечкой, какой я никогда не была. – Она всмотрелась ему в глаза и довольно холодно объяснила: – Я злая, кусачая и язвительная комариха, а не миленькая кукла в кудряшках. Ты что-то перепутал, Коля.

– Мне нравятся мои иллюзии и фантазии, – не отведя глаз от ее цепкого взгляда, шепотом ответил он, улыбнувшись.

– Тогда не плачь, когда придется с ними расстаться, – предупредила она его со всей серьезностью.

– Я тебя люблю, – ответил он ей.

Такая теперь у Миры выстраивалась жизнь.

Как ни поразительно, но Барташов не запретил встречи сына с Мирой.

Она не могла быть ни благодарна за это, ни удивляться, ни пытаться понять, чем он руководствовался, разрешая их с малышом общение – Мира теперь все принимала таким, как выпадало и складывалось, и жила в предлагаемых обстоятельствах. И все. Ничего более.

Ни на что другое ее душевных сил не хватало. А о Барташове она старалась совсем не думать.

Иногда у нее даже получалось.

То, что они могли встречаться и видеться с Петькой, Мира воспринимала как дарованное чудо, и каждый раз, когда она подхватывала малыша и прижимала к себе, необыкновенная, мощная волна уже знакомого чувства захлестывала ее.

Три раза его приводили на спектакли, дважды Ия Константиновна, один раз Лариса Максимовна, а потом они шли втроем куда-нибудь гулять в парк на аттракционы, в тот же детский центр, но уже не поддавались на Петькины провокации и участие принимали в его играх избирательно и понемногу. Обязательно заходили в какое-нибудь кафе перекусить.

Однажды Мира с Петькой и Костатиной ходили втроем в цирк, а после традиционно гуляли. Пару раз в свои выходные Мира, по договоренности с Ларисой Максимовной, забирала Петьку на день и проводила с ним время.

Но никогда ни Мира, ни обе женщины не упоминали в разговоре Барташова. Лишь Петька иногда в своей чистой детской непосредственности принимался что-то рассказывать о любимом папе. Мира не останавливала, но и втягивать себя в обсуждение и разговоры про героического отца не давала, переключая ребенка на иные темы.

Коля этой ее привязанности к чужому и весьма благополучному мальчику не понимал, но свои мысли, недоумения и комментарии держал при себе, не вмешиваясь в эти странные отношения.

Их быт с Ростошиным довольно быстро устоялся и вошел в определенные рамки и привычки. Коля понравился маме с дядь Мишей, и они с удовольствием общались с ним. И с Никитой, младшим братом Миры, Коля тоже сразу поладил и нашел точки взаимного интереса.

Как-то незаметно и исподволь накатил декабрь с его суетливой подготовкой к Новому году. Самая жаркая пора для артистов, особенно артистов детских театров – елки, концерты, корпоративы, новогодние спектакли – кутерьма, прорва работы и беготня.

Мире хотелось куда-нибудь уехать от этой суеты и авральных переработок, кормящих потом артистов полгода, и она подумывала рвануть в Италию, и лучше всего в одиночестве. Да толку от этих мечтаний, все равно никуда не уедет – обязательства, контракты, договоры. Только звукозаписей стало в два раза больше, не говоря о дополнительных выступлениях труппы и концертах.

А про первое января думать не хотелось – хоть беги! Как представишь!

Так повелось, что несколько лет подряд Миру, как человека непьющего и ответственного, ставили на утренний спектакль первого января – все остальные актеры, занятые в этом спектакле, были почти святыми мучениками.

Вы себе реально можете представить мужчин-актеров, играющих спектакль первого января в десять – десять! – часов утра по детской сказке «Зайка-зазнайка»? Зайка, блин, зазнайка!

Справляясь с действительностью и происходящим весьма условно, мужики-страдальцы, распределенные на этот спектакль руководством, самое большее, на что были способны, – это тупо держать своих кукол над ширмой.

Так вот встали, как вросли в землю, куклу наверх и стоим, как герои!!

Куклы никаких движений руками-ногами-головами не производят и за ширму не уходят, когда полагается по сценарию, лишь покачиваются в разных направлениях, в зависимости от устойчивости держащих их актеров.

А Мира, управляя своей куклой, играет спектакль за всех персонажей сразу, и одновременно изо всех сил старается не засмеяться в полный голос, наблюдая, как мужики стоя задремывают, болтая своими куклами из сторону в сторону, и резко вскидываются, когда она их пинает, не давая упасть, и ошарашенно выпучивают глаза, наблюдая за тем, как Мира носится между ними и читает текст на разные голоса.

Еще то удовольствие. Но картинка зашибись!

«Зайка-зазнайка», одним словом.

И Мире, разучившейся в последнее время веселиться и иронизировать, всего этого так не хотелось, до тошноты и спазма в горле!

Вообще ничего не хотелось.

Но дни шли, приближая главный праздник в году, работы все прибавлялось и прибавлялось с каждым днем, и деваться от нее было некуда, и убежать никакой возможности.

В середине декабря она как-то пришла домой часам к одиннадцати вечера, еле переставляя гудящие от усталости ноги, зашла в квартиру и плюхнулась на банкетку в прихожей.

– Устала? – посочувствовал Коля заботливым тоном.

Он сегодня освободился раньше и что-то готовил для Миры вкусное, возился в кухне и вышел встречать в веселеньком хозяйственном фартучке, одетом поверх домашней одежды.

Его так расстроило ее состояние, что он прижал ее голову к груди, погладил по волосам, присел перед ней на корточки и принялся снимать с нее сапоги.

Мира смотрела на его опущенную голову, на то, как он, стянув с одной ноги сапог, отставил его в сторону и взялся за второй, приговаривая что-то успокоительное и сочувствующее:

– Ты моя маленькая, устала совсем. Заработалась. – Он стянул с нее второй сапог. – Сейчас мы тебя разденем, усадим на диван и вкусно…

– Ничего у нас не получится, Коля, – глядя в его макушку с небольшим, торчащим, непослушным вихром в центре закручивающейся спирали, перебила Мира, произнеся свое постановление глухим, тяжелым тоном.

Он замер, держась двумя руками за ее голень.

– Я тебя не люблю, – закончила она оглашать приговор.

Коля медленно опустился на пол, вытянул одну ногу, вторую согнул в колене и посмотрел ей в глаза.

Прямым, серьезным взглядом без самообмана.

– Тебе надо было тогда уйти, – устало покачала головой Мира.

Поднялась, переступила через его ноги и прошла в кухню.

Коля ушел. Почти сразу. Он не предпринимал попыток с ней поговорить и что-то выяснять – все было понятно без ненужного сотрясения воздуха. Покидал какие-то вещи в сумку, бросил ключи на тумбочку в прихожей и ушел.

А Мира, сидя в гостиной на диване, ела приготовленную Колей в духовке рыбу под каким-то особенным соусом, запивала лимонадом и смотрела старую новогоднюю кинокомедию.

И громко, от души хохотала над шутками и хохмами в фильме.

Новый год Мира встречала с родными, притащившись к маме с дядь Мишей домой часам к одиннадцати вечера после отыгранных трех спектаклей и небольшого корпоративчика в гримерных. Дома было хорошо – тепло, уютно, вкусно, и Никита привел девушку знакомить с родней. С девушкой Мира познакомилась, поела и завалилась спать через полчаса после того, как пробили куранты, оповещая о пришествии в страну Нового года.

Утром первого января ровно в десять она играла спектакль.

Не «Зайку-зазнайку», а «Морозко», но тоже не рахат-лукум.

Мире нестерпимо мечталось уехать из Москвы куда-нибудь подальше, лучше всего в любимую ею Италию.