Рафферти наклонился к ней так близко, что Клементина почувствовала его горячее дыхание. А глаза, пустые и холодные, пронзали ее на протяжении двух долгих и медленных ударов сердца.

– Я тоже живу здесь на полном праве, черт бы тебя побрал.

А затем Зак резко развернулся и вышел за дверь. Но ушел не далеко, а облокотился бедром о коновязь, скрестил длинные ноги в лодыжках, засунул большой палец за оружейный ремень и принялся оглядывать двор, не выпуская из пальцев самокрутку. Поза казалась расслабленной, но во всем его напряженном теле бушевал гнев.

Клементина вышла из дома и приблизилась к коновязи. Постояла, глядя на профиль Зака, на резкий выступ скулы под темной упругой кожей и жесткую, жестокую линию рта.

– Я понимаю, что вы пытаетесь сделать, и вам это никогда не удастся. Я не позволю запугать меня ни вам, ни кому другому.

 Рафферти повернул голову и вперил в Клементину тяжелый взгляд. Между ними дул чинук, сухой и горячий, как ярость.

– Готов поспорить на что угодно: ты побежишь назад к мамочке задолго до первого снегопада.

Клементина специально ласково покосилась на Гаса, чтобы этот человек – этот грубый, неотесанный, невежественный мужлан – понял, что она никогда не уедет отсюда именно из-за его правильного брата.

Гас выводил мышастую кобылу из оглобель повозки. А большой серый мерин в загоне, конь Рафферти, наткнулся головой на столб и отрывисто заржал. Этот конь подходил своему хозяину: был таким же уродливым как крыса и, наверное, таким же гадким.

– На вашего коня, мистер Рафферти, – процедила она. – Поспорите ли вы на вашего коня?

– Что, черт возьми, куколка из Бостона будет делать с конем?

Клементина повернула голову, чтобы встретиться взглядом с его беспокойными глазами, и по её спине внезапно пробежала дрожь. Девушке пришлось дважды сглотнуть, прежде чем удалось выдавить:

– Я, возможно, пока не умею ездить на лошади, но собираюсь научиться. Так мы заключили пари?

– Что ж, Бостон… Полагаю, это зависит, – он медленно произносил слова, растягивая их как ириску и дразня ее, – от того, что готова поставить ты.

Ее рука поднялась к броши с камеей на шее. На мгновение Клементина почувствовала головокружение при мысли о своей смелости и, да, о своем дурном поступке. Разве ее не учили, что любое пари – это грех в глазах Божьих? Она коснулась пальцами изящной оправы из чеканного золота, затем расстегнула застежку и вытащила камею из-под жесткого черного бархатного воротника платья.

Клементина поднесла свое сокровище к лицу наглеца.

– Ставлю свою брошь.

Рафферти снял окурок с нижней губы, бросил на землю и растер носком сапога. Взял брошь, коснувшись руки Клементины мозолистыми шершавыми пальцами. После чего провел большим пальцем по резному агату.

– Это женская вещичка, – сказал он. – На что мне женская безделушка?

– Вы могли бы продать ее, – пересохшими губами ответила Клементина, – или подарить одной из ваших потаскух. Догадываюсь, что у вас дюжины таких женщин, которых постоянно приходится радовать красивыми драгоценностями.

Зак захлебнулся фыркающим смехом.

– Последний раз я насчитал только пять или шесть. Проблема в том, что они разбросаны по всему Западу. Уйма времени на них уходит, это правда, чего только стоит добраться до одной милашки, а потом спешить к следующей, не говоря уж о том, что на каждой приходится поскакать до седьмого пота. Боже, да к тому времени, как я заваливаюсь к последней, то уже настолько вымотан, что едва хватает сил заставить ее кричать.

Клементина замерла и почувствовала, что ее щеки запылали. Она не до конца поняла смысл сказанного Заком, но его глумливый гогот не оставил ни малейших сомнений в том, что речи его неподобающи и непристойны.

Рафферти нагнулся к ней настолько близко, что стали отчетливо видны мимические морщинки у глаз и щетина на подбородке, которую он не потрудился сбрить утром.

– Мне не нужны красивые драгоценности, чтобы удовлетворять своих женщин. Если только ты не толкуешь про мои собственные неотторжимые семейные драгоценности… мои причиндалы.

Рафферти взял Клементину за запястье и бросил камею ей на ладонь. Клементина попыталась совладать с дрожью. Она не позволит наглецу заметить, какое отвращение вызвало у нее это прикосновение. Не доставит ему такого удовольствия.

– Так мы заключили пари, мистер Рафферти? Или вы боитесь, что можете проиграть?

 Что-то яркое и горячее вспыхнуло в его глазах, будто в огонь бросили негашеную известь. Сейчас напряжение между спорщиками до того натянулось, что Клементина удивилась, почему ветер еще не заиграл на нем, как на струнах.

– Когда ты уберешься отсюда с поджатым хвостом, Бо-о-остон… – Его пальцы медленно скользили вверх по тонкому запястью, пока не встретились с жестким манжетом рукава. Затем Зак отпустил ее. Клементина так сильно сжала брошь, что булавка впилась в ладонь и выступила кровь. – Когда побежишь, – мягко протянул деверь, – не забудь оставить здесь свою фигульку. 


* * * * *

Керосиновая лампа с широким колоколообразным бумажным абажуром освещала стол теплым мерцанием. Свежий кофе в горшке на кухонной плите радостно булькал, и Клементина была довольна собой, поскольку смогла приготовить такое же печенье на сковороде как у Энни-пятак. Ну, почти как у Энни-пятак… Самую чуточку подгорело снизу.

Гас сидел в одной рубашке и с неподдельным аппетитом поглощал печенье и консервированную кукурузу. Отец, как помнила Клементина, всегда надевал к столу пиджак. Если задуматься, она никогда не видела отца без пиджака. Но жестяные тарелки и утыканные гвоздями бочонки – не то же самое, что накрахмаленная льняная скатерть, серебряная и фарфоровая посуда и обитые плюшем стулья.

  Клементина вздрогнула при звуке шаркающих шагов у входной двери и повернула голову. На улице заскулила собака, и грубый голос мистера Рафферти приказал псине заткнуться. Выпрямив спину, Клементина прислушивалась, пока шаги не растворились в ночном стрекоте сверчков и завываниях ветра.

Она заметила, что Гас тоже напрягся, а затем, когда его брат не вошел в дом, расслабился.

– Зак предложил пока устроиться в сарае.

– Там ему вряд ли будет удобно, – неискренне озаботилась Клементина. Она-то как раз надеялась, что этому мерзавцу будет плохо.

Гас пожал плечами, а его взгляд вернулся к двери, которая теперь не пускала Зака Рафферти в его собственный дом.

– Он привык спать без удобств.

Гас отсутствовал почти год, и, насколько Клементина могла заметить, с момента встречи братья обменялись лишь парой фраз. И если они не ладили до отъезда Гаса, то ее присутствие без сомнения усугубит их и без того тяжелые отношения.

Клементина надеялась, что так и случиться; и тогда именно Зак Рафферти покинет округ Танец Дождя с поджатым хвостом. Она всмотрелась в разлинованные тенями балки, пытаясь разглядеть выемки в стене. Возможно, от томагавков. А может, от обычного топора, которым кололи дрова. Ей хотелось расспросить Гаса о прежнем хозяине дома, о том, как тот умер. Но больше всего хотелось увериться, что кошмарная история – просто выдумка, что Зак Рафферти все сочинил, чтобы напугать ее и отослать прочь отсюда.

– Клементина…

Она посмотрела через стол на мужа. Его взгляд был странным, сонливым и горящим, а когда он произносил ее имя, в голосе звучала хрипотца.

– Клементина, мы теперь здесь. На ранчо, значит… Настало время, чтобы я… – Кожа на выступающих скулах заалела, и он крепко сжал губы. – Сейчас я хочу сделать тебя своей истинной женой. В… физическом смысле.

  Бочонок царапнул пол, когда Гас поднялся. Обошел стол, встал позади жены. Клементина слегка втянула в себя воздух, когда он начал вытаскивать шпильки из ее волос.

  Муж разгладил ее волосы по плечам, неловко, но нежно. Затем протянул руку, чтобы помочь ей выйти из-за стола. Клементина вложила дрожащую и влажную ладонь в его руку. Гас повел ее в комнату со скошенной крышей. Там едва хватало места для брачного ложа — большой железной кровати с домоткаными одеялами и подушками, облаченными в мешки из-под муки.

Она слышала, как сзади нерешительно топчется Гас, слышала его прерывистое дыхание, но не могла заставить себя взглянуть на мужа.

– Я, ээ, оставлю тебя одну на несколько минут, чтобы ты разде… ну, подготовилась. Ну, ты поняла, – с нервным смешком сказал он. Клементина подождала, пока закроется дверь, а затем вздохнула.

Она никогда не видела себя обнаженной. Даже купалась в сорочке. Но на сей раз не стала набрасывать на голову неглиже, как накидку, прежде чем снять одежду. Клементина стянула нижние юбки, кофточку, корсет и сорочку. Заколебалась, но потом дернула за завязки и спустила с бедер муслиновые панталоны.

Быстро двигаясь, вытащила из чемодана чистое белье и расческу, затем надела ночную рубашку через голову. Тонкий батист нежно окутал разгоряченное тело.

Дверь открылась. Клементина почувствовала стыд, представ перед Гасом в одной только ночной рубашке. Стыд и странное ощущение собственного тела: наготы ног под тонким батистом, тяжести грудей и колючести сосков. Пульс под высоким кружевным воротником забился сильно и быстро. Неосознанно Клементина поднесла руку к горлу.

Гас пристально смотрел на ее рот. Его глаза светились, а лицо было напряжено.

– Клементина, – позвал муж, со стоном наклонился и поцеловал ее.

Клементина подалась ему навстречу, чувствуя под пальцами крепкие мышцы широкой спины. Ощутила жар мужского тела под мягкой фланелью. Гас вздрогнул и оторвал от нее губы.

– Ложись в постель.

  Матрас зашуршал, и сыромятная кожа заскрипела, когда Клементина легла. Она натянула одеяло до подбородка. Простынь была холодной и колола ее голые ноги.

Клементина наблюдала, как Гас распускает боковую шнуровку на сапогах и сбрасывает обувь. Она слышала, что мужчины отличаются от женщин в сокровенных местах, но никогда не видела обнаженного мужчину и не имела возможности узнать, в чем заключается различие. Однако Гас разделся только до белого шерстяного белья, а потом отогнул одеяло и лег рядом с ней.

– Не обману тебя, малышка. Будет немного больно.

Она улыбнулась, чтобы показать, что верит в лучшее.

– Я слышала, Гас, что в первый раз всегда больно. Но не понимаю, почему. Что именно ты собираешься делать со мной?

– Только то, что делают все мужья. Ничего плохого.

Сейчас он полулежал на ней, давя массивным торсом. Ей нравилось чувствовать на себе его вес. В этом было что-то такое… такое интимное, будто выдерживая его тяжесть, она становилась настоящей женой.

Гас оглаживал ее, словно пытался утихомирить норовистую кобылку, и Клементина чуть было не рассмеялась. Она дотронулась пальцем до уголка его рта и провела по нижней губе. Мужской рот выглядел жестче, чем был на самом деле.

– Тебе тоже будет больно?

Румянец на его щеках вспыхнул ярче, и Гас потупился.

– Значит, тебе уже все известно, – заключила она. – У тебя это не впервые.

Его голова так сильно опустилась, что Клементина больше не видела лица. Гас шумно выдохнул.

– Клементина… это не та вещь, которую мужчине легко обсуждать со своей безупречно воспитанной, милой и невинной женой.

Ей хотелось, чтобы он перестал говорить так, думать так. Клементина, вне всяких сомнений, не была безупречно воспитанной и больше не хотела быть милой и невинной. И ей не терпелось узнать, что же произойдет дальше. Она не могла выбросить из памяти материнские слезы облегчения, когда доктор заявил, что та не должна больше пытаться заводить детей. К тому же Гас предупредил, что будет больно. И она не раз слышала разговоры о том, что супружескую обязанность приходится терпеть. У Клементины сложилось впечатление, что это вроде наказания палкой.

Девушка вытянула руки по швам и зажмурилась.

– Теперь можешь сделать это со мной. Я готова.

Гас рассмеялся, уткнувшись носом в мягкое местечко между ее плечом и шеей.

– Я люблю тебя, Клементина. Ты такая красивая, такая чистая и непорочная.

– Я вовсе не чистая и непорочная, Гас. Не совсем.

– Значит, ты признаешь, что красива?

Краска залила ее щеки. Муж чмокнул ее в губы, и его смех, низкий и хриплый, окутал ее. Она глубоко вдохнула мужской запах.

Гас провел рукой по груди Клементины, разминая ладонью, потом приподнял, будто оценивая спелость. Слегка зажал сосок между большим и указательным пальцами, смяв шелковистый батист, и Клементину опалило жаром. Муж играл сосками, а ее мышцы дергались все сильнее и сильнее, пока спазмы не сделались невыносимыми. Клементина схватила его за запястье, думая, что умрет, если он не прекратит, умрет, если он остановится.