Слова Брэма, его обещания, его прикосновения давали ей ощущение своей значимости и защищенности. Однако она полагала, что он не заслужил бы своей репутации распутника, если бы не умел очаровывать всех понравившихся женщин. Она смахнула катившуюся по щеке слезу.

Роуз хотела верить, что Брэм переродился, стал человеком, которому она верила, а не тем, кем был раньше: распутником и шалопаем. Но она не могла позволить себе ждать, когда он в очередной раз приедет к ней, снова поможет и окажется ее героем или тем ужасным негодяем, которым она его считала до того, как познакомилась с ним.

Да, слава Богу, у нее еще есть время, даже если больше нет союзника. Смахнув еще одну слезу, Роуз продолжала писать.

Брэм давно пришел к выводу, что быть бесполезным — настоящее искусство. Он в совершенстве овладел им. И только теперь начал понимать, что этот талант не приносил ему никакой пользы.

— Проклятие! — выругался он, сложив газету и швырнув ее на столик для завтрака, которым редко пользовались.

— Плохие новости, милорд? — осведомился Хиббл, наливая Брэму кофе.

— Никаких новостей. С какой стати я должен что-то узнавать, если никто ни с кем не разговаривает? Эти чертовы сплетники не занимаются своим прямым делом.

— Не могу знать, милорд.

— Да уж, от тебя никакого толка.

— Никакого, милорд.

Брэм оглянулся на дворецкого, но вид у того был совершенно серьезный.

— Сколько времени ты у меня уже служишь, Хиббл?

— Милорд?

— Ты слышал. Сколько лет?

— Девять, милорд.

— Да, девять лет. — Брэм немного повернул стул, чтобы посмотреть в лицо дворецкому. — И как по-твоему, что я делаю полезного?

Дворецкий побледнел.

— Мне надо чистить серебро, милорд.

— Да ладно, не будь трусом. За годы службы ты наверняка что-то заметил. И как ты считаешь, в какой деятельности или мастерстве я преуспел?

— Я бы предпочел не говорить об этом, милорд. Брэм со вздохом опустил руку в карман и извлек десятифунтовую банкноту.

— Говори, я тебя не уволю.

— Вы хорошо ездите верхом, — помолчав, ответил Хиббл.

Да, это правда.

— Что еще?

— Думаю, ваше умение играть в карты стало легендой.

— Ты прав. Еще?

— Леди, милорд. Вы очень популярны среди дам.

Гм… Он ожидал услышать что-то новое. О каком-то искусстве, которое он постиг, или о достижениях в области науки, математики, например.

— Что-нибудь еще, Хиббл?

— Вы очень красиво пишете. Я слышал, как восхищались вашим почерком. О, и я думаю, вы меткий стрелок и прилично управляете упряжкой лошадей. И вы всегда одеты безу…

— Довольно, Хиббл. — Он протянул ему деньги. Дворецкий спрятал их в карман.

— Благодарю вас, милорд. Надеюсь, я вам немного помог.

— Нисколько.

— Я…

— Назови мне настоящего джентльмена, — снова заговорил Брэм, — умного, утонченного, обладающего истинно джентльменской натурой и осанкой. Всеми уважаемого.

— Ваш брат, милорд, — не задумываясь ответил дворецкий. — Лорд Хейт.

— Несмотря на то что ты глубоко оскорбил меня, не назвав мое имя, я с тобой согласен. Вели седлать Титана.

Облегченно вздохнув, Хиббл буквально вылетел из комнаты. Брэм сел и занялся едой, остававшейся на тарелке. Ему нужен был совет. Если бы несколько недель назад одна из его любовниц начала угрожать ему — скрытно или открыто, — как это сделала прошлым вечером Миранда, он бы знал, как поступить. Он бы вел себя жестоко и грубо, совершенно не думая, какие последствия это будет иметь.

Для нее и для него.

Прошлым вечером он сбежал, задержавшись лишь на минуту, чтобы убедиться, что объект нападения исчез и Миранда тоже ушла. Косгроув явно нашел способ добраться до него — угрожая скандалом или физической расправой не ему, а тем, кто был ему дорог. Любой из них мог стать следующим. Фин или Салливан, их жены, особенно Элайза Бромли, уже получившая свою долю неприятностей. Брат Фина, Уильям, прикованный к инвалидному креслу, или его молоденькая сестра, Бет, достаточно наивная, чтобы увлечься им. Косгроув мог уничтожить ее.

Да, Косгроув был изобретателем по части организации подлых выходок. А вот Брэм чаще становился объектом скандалов. Настала пора покончить со всем этим, привести в порядок свою жизнь. Стать лучше. И не только ради Розамунды, но и ради самого себя. Потребовалось лишь знакомство с хорошей, попавшей в беду девушкой, чтобы он, наконец, понял это. Он только боялся, не слишком ли поздно. Всего лишь одиннадцать дней и восемь тысяч фунтов отделяли ее от гибели, и он обнаружил, что готов сделать все, чтобы защитить ее. Даже обратиться за помощью к брату, который зарекся давать ему советы.

Как только оседлали Титана, он направился в Марстен-Хаус. Брэм не удосужился посмотреть в распорядок дня, но, к счастью, заседание палаты лордов было назначено на вторую половину дня и его брат был дома.

Дворецкий провел его в библиотеку, где в большом кресле сидел Огаст с примостившимся у его ног Оскаром, который читал вслух «Робинзона Крузо». Это выглядело так по-домашнему, что Брэм остановился на пороге, очарованный этой картиной. Сидел ли он когда-нибудь у колен отца? Он не мог вспомнить ни одного такого случая, хотя хорошо помнил другое — как его перегибали через это колено и секли розгами.

— Дядя Брэм!

— Привет, Оскар, — улыбнулся Брэм. Мальчик вскочил на ноги и, подбежав, прижался к нему. Брэм взъерошил темные волосы мальчика. — Мне приятно видеть, что кто-то наконец читает твоему отцу.

— О, у меня совсем неплохо получается. Хотите, я почитаю вам?

Судя по тому, как Оскар предложил ему это, было очевидно, что мальчик мало что знал о своем дяде. И это, определенно, было к лучшему.

— Мне очень нужно поговорить с твоим папой, если ты не возражаешь.

— Нисколько. Миссис Эдмондс печет пироги. Она всегда хочет, чтобы я попробовал их первым! — Радостно улыбаясь, Оскар выбежал за дверь.

Брэм закрыл ее за ним.

— У тебя найдется минутка? Огаст посмотрел на него:

— Кому на этот раз от тебя досталось?

— Не спеши. Ты знаешь, что я никогда ничего не рассказываю заранее, пока не распространятся сплетни. А то не получится сюрприза.

— Так в чем дело?

Более теплый прием был бы приятнее, но много повидавший в жизни Огаст никому не торопился раскрывать объятия, включая собственного брата. Брэму не в чем было его упрекнуть. Ведь ему доводилось и огорчать его.

Что касалось его самого, то он даже не знал, чего ему просить и делать ли это вообще. И зачем он вообще сюда приперся?

— Я просто подумал, что мы могли бы поговорить, — произнес он, подойдя к окну и глядя на улицу.

— О чем?

Брэм нахмурился, натянутые нервы начинали сдавать.

— Я и сам не знаю.

— Тогда подай мне виски, пожалуйста.

— Не рановато ли?

Он услышал, как Огаст встал.

— Да, но ты приехал сюда поговорить… и не знаешь о чем. Как же тут обойтись без виски?

Это было разумное предложение. Брэм взял графин и налил каждому по бокалу. Повернувшись, он увидел, что Огаст уставился на его одежду.

— Что? — с вызовом спросил Брэм. — Синие брюки, И это не преступление.

— С тех пор как ты снял военную форму, я видел тебя только в черном.

— Может быть, я пытаюсь стать другим человеком. Брат вздохнул.

— А как же маркиз Косгроув?

— Какого черта ты спрашиваешь меня о нем? Ты ведь его терпеть не можешь. — Он умолк. — Наверное, ты видел, как я ссорился с ним. Но не стесняйся. Если хочешь меня о чем-то спросить, спрашивай.

— Ваш разговор с ним не казался дружеским. Это не тот человек, с которым безопасно спорить.

Брэм фыркнул:

— Кому же это неизвестно?

— Так ты порвал с ним?

— Окончательно и бесповоротно. Если не считать мер предосторожности, которые я предпринял, чтобы держать его подальше от себя и моих близких. Как ты видел, мы расстались не слишком мирно.

— Это как-то связано с леди Розамундой? Мне известно о соглашении, заключенном ее семьей с Косгроувом.

Конечно, он не мог не знать; Левонзи был в курсе, а герцог и его другой сын были закадычными друзьями. Брэм подавил свое раздражение, сейчас не время злословить.

— Девушку поставили в безвыходное положение. Я пытаюсь помочь ей. И это причина нашей ссоры. — Он пожал плечами. — Но если твой следующий вопрос будет о том, не надоест ли мне эта игра и через какое-то время, не примирюсь ли я с Косгроувом, то мой ответ: «Нет».

— И почему же?

— Ради Бога, Огаст! — рассердился Брэм. — Если ты собираешься и дальше терзать меня сомнениями нравственного порядка, то я укроюсь в каком-нибудь месте, где меня никто не найдет.

— Я пытаюсь докопаться, почему ты приехал сюда, если тебе нечего сказать.

Замечание было справедливым. И у него не было времени в избытке, чтобы подумать и решить, что его гордость позволит ему сказать, а о чем умолчать. На мгновение Брэм закрыл глаза.

— Я нахожу, — медленно заговорил он с таким ощущением, будто пробирается сквозь заросли шиповника, — что ошибался в некоторых делах.

Брат по-медвежьи неуклюже хотел встать, но передумал и снова сел.

— Продолжай.

Брэм оглянулся на Огаста:

— А этого разве недостаточно?

— Сказав «А», порядочные люди обычно говорят «Б».

— Черт побери. Ладно. Я совершал некоторые поступки, главным образом с целью посмеяться над герцогом. Ранить его гордость, как я полагал. Но делать все время одно и то же скучно, поэтому я начал валять дурака иным способом и даже перешел к тяжким проступкам. — Он перевел дух, пытаясь привести мысли в порядок и высказать их вслух. — Полагаю, суть в том, что я настолько сбился с пути, что временами не знаю, что я, черт меня побери, делаю или как мне снова выйти на верную дорогу. Если я захочу вернуться обратно… в общество порядочных людей.

— Сядь, Брэм. Он обернулся:

— Ты ведь в состоянии дать мне добрый совет? — Брэм подошел и опустился в кресло напротив брата.

— Что же тебе сказать? — заговорил Огаст, медленно помешивая виски в своем бокале. — Довольно долго я воспринимал тебя как Гэла.

Брэм удивленно посмотрел на него:

— Гэл… Ты считал, что мать с герцогом дали мне не то имя? А кто такой этот Гэл?

— Гэл — это будущий Генрих. Генрих Пятый. — Когда Брэм попытался снова перебить его, Огаст указал на него пальцем: — Так его называли, пока король не сел на трон. До этого его ближайшим советником и доверенным лицом был Фальстаф.

— Косгроув.

Огаст кивнул:

— Ты разгадал мою историческую параллель.

Действительно, это была неплохая аналогия, по крайней мере на первый взгляд. Согласно Шекспиру, Фальстаф был старше будущего монарха, имел пагубное влияние на молодого принца, навязывая ему сомнительные образцы поведения. Гэл понял это и восстал против своего ментора. И стал более мудрым, более человечным королем, чем мог бы сделаться, продолжая общаться с Фальстафом.

— Есть одно различие: это ты будешь следующим королем или обладателем еще какого-нибудь титула, подходящего для сказки, — возразил Брэм. — Я — запасной. Даже теперь второй запасной, когда у тебя есть Оскар, твой наследник.

— Я говорю о развитии характера, а не о наследовании.

— Истинный характер Косгроува никогда не был тайной. Я знал, куда шел. — Мрачно сведя брови, Брэм промочил горло глотком виски, остававшегося в бокале. — И я не заблуждался насчет маркиза и даже искал его общества.

Огаст усмехнулся:

— Может быть, со стороны виднее. Я просто рассказал, каким видел тебя.

— Но от этого мало толку.

— Почему же? — Брат подался вперед, упершись локтями в колени. — Ты умен, хорош собой, знаешь, чего хочешь. В общем, я всем сердцем надеюсь, что ты уберешь со своей дороги Фальстафа и станешь Генрихом.

Отставив бокал, Брэм снова встал.

— Ты сентиментальный глупец, Огаст.

— Я оптимистичный глупец. Ведь это ты пришел навестить меня, брат. А не наоборот.

На полпути к двери Брэм остановился. Что бы он ни думал о словах брата, он знал единственное, что ему действительно было нужно. И это было не из духовной, а из материальной сферы.

— Ты не одолжишь мне восемь тысяч фунтов?

— Не могу.

Брэм, прищурившись, посмотрел на него:

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу. Мне строго приказано. Если ты когда-нибудь обратишься ко мне за деньгами, я должен отослать тебя к отцу.

Выругавшись, Брэм снова отошел от двери.

— Я могу быть молодым Гэлом, но я, по крайней мере, не комнатная собачка герцога.