— Мало приходится петь. Я перестала выступать публично.

— Это жаль. У тебя был такой прелестный голосок. Я так скучал по нем, когда мы разъехались. Раза два-три я даже из-за этого готов был вернуться к тебе: foi d'artiste[25].

— Ну, мне пора идти, — помолчав, выговорила Ивонна. — Завтра я уезжаю из Остендэ, и мы с тобой больше не увидимся. Ведь ты не думаешь, что я с тобой дурно поступаю, Амедей?

Он опять иронически засмеялся и закурил папироску.

— Наоборот, cher ange[26]. Ты очень милостива, что беседуешь с бедным привидением. И у тебя такое трогательное лицо, словно у бедной маленькой святой, у которой арфа звучит не в тон.

Она встала, спеша покинуть его и уйти куда-нибудь в укромное местечко, чтоб подумать. Она и сейчас еще вся дрожала от волнения. Там внизу, в прохладном парке, по ту сторону сквера, почти нет гуляющих, — там ей не помешают. Надо прийти в себя. Как она взглянет в глаза канонику? Она до смерти боялась встречи с ним.

— Брось ты пить этот гадкий абсент! — ласково сказала она на прощанье.

— Это единственное утешение, которое остается мне — печальному вдовцу.

— Ну, как знаешь. Прощай, Амедей.

— Нет, постой. Куда ты так торопишься? С тех пор, как я узнал, что ты — жена другого, я умираю от любви к тебе.

Он смеялся, не выпуская ее руки. Но в это мгновение Ивонна увидала издали каноника и м-с Уинстэнлей, входящих на террасу. И вырвала руку.

— Вот мой муж.

— Nom de Dieu! — вскричал Базуж, чуть громко не ахнув, при виде этой строгой и чинной фигуры английского священника. — О, моя бедная Ивонна!

Она торопливо пожала ему руку и отошла. Базуж грациозно поклонился, включив в свой поклон и вошедших. Каноник ответил сухим и чопорным кивком головы. М-с Уинстенлей разглядывала его в свой черепаховый лорнет.

— А мы всюду искали тебя и не могли найти, — говорил каноник, входя через большое окно в игорный зал и оставив Базужа на веранде.

— Мне так жаль! — сокрушенно сказала Ивонна.

— Кто этот развязный маленький французик, с которым ты беседовала?

— Старый друг, давнишний знакомый. — Ивонна напрягала все усилия, чтобы придать твердость своему голосу. — Приятель моего первого мужа, неловко было не поговорить с ним — мы ушли на веранду, потому что там спокойнее. Я не могла не сделать этого, Эверард, право же, не могла.

— Милое дитя мое, — успокоительно сказал каноник. — Я не браню тебя — хотя внешность у него не особенно симпатичная.

— Должно быть, в те времена, когда вы были профессиональной певицей, вам приходилось вращаться в смешанном обществе, среди всякого рода богемы, — вставила м-с Уинстэнлей.

— Конечно, — запинаясь, выговорила Ивонна.

В огромном холле они простились с м-с Уинстэнлей, которая осталась ждать Вильмингтонов. — Мы зайдем за вами по пути в концерт сегодня вечером, — сказал каноник.

— Спасибо. — М-с Уинстэнлей взглянула на Ивонну и вдруг воскликнула:

— Боже мой! Что с вами, дорогая? Вы так бледны.

— Со мной? Ничего. — Ивонна силилась улыбнуться.

— Мы пропустили наш обычный час завтрака, — успокоительно сказал каноник. — Должно быть, она просто проголодалась.

— Может быть, — сказала Ивонна.

Они шли опять по диге, в тени белых отелей, мимо веселых террас, на которых завтракали нарядные веселые люди. Но весь блеск и веселье потускнели для Ивонны. За один час все изменилось. Словно черная бездна легла между нею и ее счастьем.

Всего час тому назад она считала своим мужем этого ласкового, серьезного человека, который шел с нею рядом. А теперь — что он ей? Она испуганно вздрогнула при этой мысли и невольно прижалась к нему ближе, словно в надежде позаимствовать у него силу.

Они вошли в переполненную столовую, где метрдотель оставил им столик, заказанный заранее. Ивонна заставляла себя есть, силясь вести разговор. Но эти усилия были слишком тягостны для нее.

Она чувствовала, что сейчас забьется в истерике. Встала и, извинившись перед каноником, ушла в свою комнату.

И здесь бросилась на свою кровать и зарылась лицом в прохладные подушки. Наконец-то ей удалось остаться одной со своим горем и со своим страхом. Она пыталась думать, но все мысли ее путались. Она вздрагивала от ужаса и отвращения, припоминая только что пережитую встречу. Грубая рука схватила мотылька и смяла его, и смела всю пыль с его крыльев.

Немного погодя к ней пришел каноник, озабоченный и ласковый. Что с ней такое? Она больна? Не позвать ли доктора? Хочет она, чтоб он посидел возле нее? — Ивонна порывисто схватила его руку и поцеловала.

— Ты слишком добр ко мне. Я не стою этого. Я не больна. Должно быть, я слишком много ходила по солнцу. Дай мне полежать одной, и я оправлюсь. — Удивленный и растроганный, он нагнулся и поцеловал ее.

— Бедная моя маленькая женушка.

Он подошел к окну и опустил занавеси, чтобы солнце не светило ей в глаза, потом обещал попозже прислать ей чай и вышел.

Этот поцелуй и вся его заботливость немного успокоили Ивонну — она почувствовала себя под охраной любящей руки. И теперь ей было уже не так страшно. Теперь она могла рассуждать. Как же быть? Сказать Эверарду? Но тут она опять уткнулась в подушки и заплакала беззвучно — ей было страшно жаль себя.

— Это только сделает несчастным и его! — простонала она. — Зачем же говорить ему?

Постепенно она успокоилась. Если Амедей сдержит свое обещание и оставит ее в покое, в сущности, ей нечего бояться. Она уговаривала себя, стараясь ободриться. При всех его недостатках, он, действительно, был всего bon enfant. И никакой опасности ей не грозит.

Неожиданная мысль сразу подняла ее с постели. Этот концерт! — Она и забыла, что Амедей приглашен петь в курзале. Эверард пойдет в концерт. Он прочтет его фамилию на афише: «Амедей Базуж». Двух таких теноров с одной фамилией не может быть в Европе. Во что бы то ни стало Эверарда надо удержать дома.

Она выбежала из комнаты и стремительно сбежала вниз по лестнице, в страшной тревоге. А вдруг он уже ушел! К великому своему облегчению, она увидела мужа сидящим в одном из плетеных кресел в вестибюле, с сигарой в зубах. Увидав, что на лестнице, совсем запыхавшаяся, стоит Ивонна, придерживаясь рукой за перила, он бросил сигару и поспешил к ней навстречу.

— Бедная моя детка! Что случилось?

— О, Эверард! — не оставляй меня одну. Мне так страшно. Не считай меня глупышкой и трусихой! Но я сегодня всего боюсь.

— Ну, разумеется, я приду и посижу с тобой, — ласково ответил он.

Они вместе вернулись в комнату Ивонны. Она снова легла. Голова ее готова была треснуть от жестокой нервной боли. Каноник, как всегда серьезный и ласковый, дал ей цитрованили, положил компресс и с книгой сел у окна. Ивонна чувствовала себя виноватой, но все же с ним ей было легче. Через час он посмотрел на часы и поднялся с кресла.

— Ну, как? Легче тебе теперь?

— Неужели ты пойдешь в курзал, Эверард?

— Боюсь, что Эммелина ждет меня. Я обещал зайти за ней.

Ивонна знаком подозвала к себе мужа и обвила руками его шею.

— Не уходи от меня. Пошли ей записку — извинись — и поедем кататься. Мне будет легче на воздухе. И мне так хочется побыть с тобой вдвоем.

В первый раз в жизни Ивонна по собственной инициативе приласкала мужчину, чтоб задобрить его. Лицо ее пылало от стыда и дурных предчувствий. И, несмотря на стыд, она все же возликовала, когда услышала его ответ:

— Все, что ты хочешь, дорогая. Твой праздник еще не кончился.

XIII

Но и самые обдуманные планы иной раз разбивает случай. В то время, как Ивонна, катаясь по пляжу, придумывала, как устроить так, чтобы провести мирный и безопасный вечер в отеле, м-с Уинстэнлей одиноко и величественно восседала в концертной зале, питая свой гнев «Естественным Законом в мире Духовном» профессора Друммонда — книгой, которой она нередко пользовалась, когда хотела усугубить свою обычную суровость.

Ивонна не приняла в расчет м-с Уинстэнлей, иначе она предложила бы ей место в экипаже. Но она не подумала об этом, и м-с Уинстэнлей склонна была относиться к ней более обыкновенного недоброжелательно. В уверенности, что каноник зайдет за ней в концерт, она отпустила Софию и Ивэна, которые отправились смотреть велосипедные гонки на велодроме, и теперь попала впросак. Люди вообще не любят этого. При таких условиях человеческой природе свойственно облекаться в оскорбленное достоинство, а в груди м-с Уинстэнлей таилось гораздо больше человеческих чувств, чем она сама это подозревала. Сегодня утром она заметила то, что ускользнуло от глаз каноника, — что незнакомец держал за руку Ивонну и бесцеремонно смотрел на нее восхищенным взглядом. Этот факт, в связи с волнением Ивонны, которого та не умела скрыть, навел ее на след. Она учуяла, что тут пахло скандалом, и в результате в концерте сделала интересное открытие. А затем, сопоставив все подмеченное, сделала вывод и только выжидала удобного момента, чтоб использовать его.

Разумеется, исключительно в интересах каноника. Такие женщины, как м-с Уинстэнлей, во всех своих поступках бескорыстны. Она никогда не делала того, чего не одобрила бы ее совесть. Но она была так безупречна, что и совесть ее немного трепетала перед нею, как все ее знакомые и подопечные. Долго ждать ей не пришлось. Вскоре после возвращения ее домой, каноник зашел к ней, чтобы пригласить ее и Вильмингтонов на обед. Это последний их вечер в Остэнде, но Ивонна не совсем здорова, и ей не хочется идти, как всегда, в курзал.

— Ивонна все еще нехорошо чувствует себя, Эверард? — конфиденциально осведомилась м-с Уинстэнлей.

— Немножко. Она эти последние дни слишком много гуляла, танцевала и переутомилась.

— А вы не думаете, что это сегодняшняя встреча так подействовала на нее?

— Конечно, нет. Это было бы смешно. Что же могло тут взволновать ее?

— Я имею основание думать иначе, Эверард. Этот самый француз сегодня пел в курзале. Вот его фамилия — в программе. Она протянула ему листок бумаги. Он прочел в списках артистов: «Г. Базуж». И повернулся к ней.

— Так что же?

— Вам это не кажется странным?

— Ничуть. Очевидно, родственник ее первого мужа. Да впрочем, Ивонна ведь так и сказала.

— А меня так поразила эта фамилия, Эверард. Она не совсем обычная. Мне она врезалась в память еще тогда, когда оглашали вашу помолвку.

— Очень рад, что у вас такая хорошая память, Эммелина, — сухо сказал каноник.

М-с Уинстэнлей обиженно выпрямилась. И от окна, возле которого они стояли, перешла к столу и взяла с него газету.

— Вы помните имя первого мужа Ивонны?

Каноник, в свою очередь, выпрямился и нахмурился.

— Что все это значит, Эммелина? На что вы намекаете?

— Если бы я могла предвидеть, что вы заговорите со мной таким тоном, Эверард, я бы оставила свои подозрения при себе.

— И напрасно вы не сделали этого. — Он начинал сердиться. — Вы оскорбляете Ивонну, а этого я не могу позволить. Моя жена выше подозрений.

— Как жена Цезаря? — М-с Уинстэнлей насмешливо скривила губы. — А знаете ли вы, что мы начинаем ссориться, Эверард. Это нам не пристало. Не забывайте, что я — ваш самый старый друг и, предостерегая вас, только выполняю тяжелый долг.

— Извините, но я должен сказать вам, что этим орудием частенько пользуется дьявол.

— Ах, вот как! Ну так хорошо же. Если вам хочется, чтоб вас дурачили, — сделайте милость. Это ваше дело. Сегодня утром я своими глазами видела, как ваша жена вырвалась из объятий этого человека — почти что из объятий. И еще было два — три странных совпадения, на которые я не могла не обратить внимание. И я встревожилась за вас. Совесть моя говорит мне, что я обязана была поделиться с вами тем, что узнала. Вот вам список приезжих, посмотрите сами, как зовут этого Базужа, и затем поступайте, как вам заблагорассудится. Я же умываю руки. В сущности, мне-то какое дело? Вот уж два года, как вы совершенно перестали считаться со мной, — ну и живите, как знаете.

Каноник не слушал ее. Он стоял, комкая в руке газету и строго глядя на свою кузину. Она невольно попятилась назад — ей казалось, что душа ее обнажена перед ним.

— Вы умышленно старались выудить все это, потому что ненавидите Ивонну. Не знаю, правда или нет, тот ужас, который вы мне подсказываете, но простить вам мне будет трудно.

М-с Уинстэнлей пожала плечами.

— Правда или нет, надеюсь, со временем вы образумитесь. А пока, принимая в расчет наши теперешние отношения, нам, пожалуй, лучше сегодня не обедать вместе.

— К сожалению, я не могу не согласиться с вами, Эммелина.

Она церемонно поклонилась ему и направилась к двери, но он позвал ее.