Она чувствовала на себе его серьезный взгляд.

— Спрашивайте.

— Это касается моего будущего, — начала Марсия. — Я хотела бы знать, что вы намерены делать дальше. Когда я попросила вас жениться на мне, то заверила вас в том, что ни в коей мере не хочу связывать вас, что вы в любое время можете развестись со мной. Мне нелегко говорить об этом, — торопливо продолжила она, вертя в руке пустой стакан и не решаясь поднять глаза и взглянуть в лицо Малколму. — Однако я хотела бы знать, что меня ждет. Вернее, я хочу знать, что я буду делать и хотите ли вы, чтобы я чем-нибудь занималась.

Выражение сурового лица Малколма смягчилось, когда он понял, как она смущена. Но голос его не изменился, в нем были по-прежнему холод и ирония. Марсия за время их короткой помолвки и нескольких дней брака уже стала привыкать к такому тону.

— Вы можете делать все, что вам нравится, моя дорогая Марсия, но, как я понимаю, в настоящее время у вас нет конкретных планов, что же касается развода, то это не так просто. Мне кажется, будет разумнее не спеша обдумать решение.

— А пока? — спросила Марсия.

— Пока, — спокойно ответил Малколм, — вы остаетесь моей женой. Устраивайте вашу жизнь, я знаю, вам этого хочется. Как только я улажу свои дела с адвокатами в Лондоне, я тут же уеду в Грейлинг осмотреть поместье и дом. Предстоит масса дел, надо уплатить налог и войти во владение наследством, выполнить прочие юридические формальности. Это займет немало времени, но пусть вас это не беспокоит.

Буду с вами откровенен. После излишне многочисленных, с моей точки зрения, извещений в английской прессе о нашем браке для нас с вами будет лучше, если вы последуете за мной в поместье, пока вы не придумали, что конкретно намерены делать дальше.

— Я бы тоже этого хотела, — быстро откликнулась Марсия и испугалась, что голос ее выдаст, какое облегчение она почувствовала от его слов.

Теперь, когда все сложилось, она с ужасом думала о своей самостоятельности, о процедуре развода, чувствуя полную свою беспомощность.

Конечно, можно сразу же уехать в Сомерсет, в тот единственный дом, который она знала, живя в Англии. Даже если там не поймут ее поступок и едва ли посочувствуют, дверь все же перед нею не захлопнут. Мечтая покинуть Ривьеру и освободиться от гнета отца, Марсия не отдавала себе отчета в том, что все окажется гораздо сложнее, чем она полагала.

Она боялась и совсем не понимала Малколма, тем не менее в его присутствии чувствовала себя в безопасности. Впервые с тех пор, как она стала мечтать о свободе и строить планы независимой жизни, Марсия вдруг засомневалась в том, что способна самостоятельно обеспечить свое будущее и сама заботиться о себе.

Малколм и Марсия с вежливостью людей, мало интересных друг другу, продолжали есть, и оба облегченно вздохнули, когда ленч наконец закончился.

Уже стоя на тротуаре в ожидании такси, Марсия собралась с духом и задала Малколму еще один вопрос. На этот раз от смущения она вся залилась краской и говорила так быстро, словно боялась, что если не скажет сейчас, то никогда больше не отважится:

— Мне очень неловко просить вас, но не могли бы вы дать мне немного денег? У меня нет одежды для жизни в деревне. В этой, наверное, мне неудобно там появляться.

— Простите, — быстро сказал Малколм, — я давно должен был об этом подумать. Я поговорю со своими адвокатами сегодня же и открою на ваше имя счет в банке.

Марсия, поблагодарив его, отвернулась. Она сама взяла такси, ибо Малколм ехал в Сити, а она возвращалась в отель в Вест-Энде.

Вечером, вернувшись, он застал Марсию в их строго обставленной гостиной за чтением романа. Она была настолько поглощена чтением, что даже не подняла голову, когда он вошел, решив, что это кто-то из слуг. Поэтому, когда Малколм заговорил, она вздрогнула и, испуганно вскрикнув, повернулась к нему.

— Простите, что испугал вас, Марсия, — извинился он. — Что за роман вы с таким интересом читаете?

— Новый роман Джасмин Френч, — ответила Марсия, протягивая ему книгу.

Он равнодушно посмотрел на книгу и сел на стул рядом с Марсией.

— Я хочу показать вам эти бумаги, чтобы вы знали свои возможности.

Малколм определил жене довольно скромное содержание, но Марсии оно показалось целым состоянием. Она даже стала горячо протестовать против такой щедрости, но потом успокоилась: это ведь ненадолго. Скоро они разойдутся, и Малколму не надо будет содержать ее. Поэтому Марсия с самым серьезным видом поблагодарила его, а когда вечером выписывала свой первый чек, ей показалось, что это самый значительный момент в ее новой жизни.

Несколько последующих дней прошли без особых событий. Марсия была полностью занята примеркой и покупкой твидовых костюмов для деревни и встречалась с мужем только за ленчем и ужином.

Дважды они побывали в театре, а в остальные вечера сразу после ужина довольно рано расходились по своим комнатам.

Марсия не имела представления о том, что муж думает о ней, и о той новой странной ситуации, которая невольно сложилась после того, как он предложил ей ехать вместе с ним в поместье. Его же, казалось, это мало заботило.

Порой Малколм словно не замечал ее существования и, не видя ее, совсем забывал о ней. Когда же они были вместе и он вынужден был говорить с ней, чувствовалось, что он делает это просто из вежливости, не более того.

Если бы Марсия не привыкла к одиночеству, она, видимо, была бы несчастлива. А так она сама находила себе занятия, не предъявляя особых требований к будущему и не ожидая от него слишком многого. Вполне довольная тем, как проходят дни, она не задавалась вопросами и не проявляла любопытства.

Малколм же пока не пытался анализировать свои поступки. Состояние гнева и протеста, толкнувшее его жениться на Марсии, и намерение бросать вызов своей беспощадной судьбе не покидало его. Так что он не склонен был к самоанализу и к тому, чтобы заставлять себя в чем-то признаваться или каяться.

После многих лет самоконтроля он умел справляться со своими мыслями и чувствами, и теперь ему вполне удавалось жить, пряча в себе горечь против всего мира, и при этом казаться решительным и спокойным.

Собственная сдержанность нравилась и льстила ему. Он даже получал садистское удовольствие от резкости своей речи и от того, как это действует на собеседников, заставляя их быть с ним столь же сдержанными и немногословными.

Он видел, как от его холодного, почти презрительного взгляда исчезает с их лиц приветливая улыбка и появляется уверенность, что перед ними человек, с которым у них не может быть ничего общего.

Холодностью своей он поразил и адвокатов, попытавшихся было поздравить его с женитьбой и полученным наследством.

Малколм никогда не думал, что может стать наследником дяди. Лорду было всего шестьдесят пять, он был здоров и жить бы мог еще долгие годы. Его старший сын Джон, почти сверстник Малколма, недавно женился и вполне мог бы родить наследника. У лорда был еще младший сын, который и вовсе делал нереальной перспективу того, что Малколм может стать наследником. Но младший сын лорда Грейлинга погиб в Африке от лихорадки, оставив вдову и двух маленьких дочерей.

Несчастье с лордом Грейлингом и его старшим сыном произошло, когда они возвращались из Лондона домой, в свое поместье. Первую часть пути машину вел шофер, но в тридцати милях от поместья за руль сел Джон, и все поменялись местами — лорд сел впереди, рядом с сыном, а шофер — на заднее сиденье.

Опускались сумерки, и начался проливной дождь, сделавший дорогу скользкой. Путь пролегал через довольно пустынную местность, и Джон увеличил скорость, объяснив отцу, что, хотя машине уже десять лет, она идет, как новенькая, и он готов проверить, что из нее можно выжать.

Шофер, давая показания, сказал:

— Мистер Джон — опытный водитель, но любил быструю езду.

Казалось, опасность ниоткуда не грозила, шоссе было пусто, поворотов на этом отрезке нет. Джон хорошо знал дорогу, да и любой автомобилист чувствовал бы себя на ней в безопасности и не устоял бы перед искушением дать полный газ.

Но для зверей и животных законы не писаны. Как только Джон увеличил скорость и стрелка спидометра показала девяносто миль в час, овца с двумя ягнятами неторопливо вышла на шоссе. Джон попытался притормозить, и в этот момент машина врезалась в телеграфный столб.

Их подобрал через какое-то время грузовик и доставил в местную больницу. Лорд Грейлинг умер, не приходя в сознание. Джон продержался еще сутки, но врачи, вызванные из Лондона, не смогли спасти его. Если бы он остался жив, то был бы калекой на всю жизнь. Шофер отделался переломом руки.

Лорд Грейлинг считался крупным землевладельцем, хотя был небогат, что же касается Джона, то он жил на деньги, которые определил ему отец.

Когда Малколм вместе с адвокатами разобрался в бумагах, то понял, что получил непростое наследство.

Предстояло позаботиться о жене Джона, уплатить двойной налог на наследство, найти деньги для поддержания хозяйства, не говоря уже о погашении долгов отца и сына.

— Мой вам совет, — предложил Малколму адвокат, — продайте часть земель и сдайте в аренду на несколько лет дом в поместье. Это красивый дом, исторический памятник, и, кроме того, здесь прекрасная охота. Я уверен, вы найдете арендатора, который вам хорошо заплатит и снимет с вас большую часть забот. Сейчас несколько американцев проявляют интерес к дому.

Но Малколм не хотел принимать какие-либо решения, не побывав в поместье и не осмотрев свою собственность.

Он не был здесь много лет, и ему хотелось снова побывать в доме, где он жил еще мальчишкой и где его предки рождались, жили и умирали вот уже пять столетий.

Дядя успел продать поместье в Йоркшире, которое Малколм посетил, уже будучи женатым на Флоренс.

— Разумеется, есть еще картины, которые стоят немало, — энергично подсказывал ему адвокат. — Не думаю, что ваш дядя инвентаризировал их в последние годы. Цены и стоимость, разумеется, изменились. Некоторые из этих картин являются заповедной ценностью и не могут быть проданы, но есть и много других. Если хотите, мы можем послать надежного оценщика, который составит опись и определит стоимость картин.

На все это требовалось время, и лишь потом можно будет принять решение. Малколм попытался вспомнить, какие картины были в поместье. На память пришли прежде всего акварели на спортивные темы, висевшие в коридоре, ведущем в детскую, и цветные гравюры со сценами охоты — лисы, гончие, — украшавшие его маленькую спальню. Как странно, подумал он, что в памяти почти ничего не сохранилось о самом доме. В детстве он казался очень большим и внушал страх, когда же Малколм думал о землях, то перед ним вставали почти идиллические картины: кустарник, где они с Джоном играли в индейцев, высокие стога сена, темный густой лес за домом, где в свои девять лет он убил первого фазана.

На дворе сейчас весна, и в лощине, где они с Джоном охотились с хорьками на зайцев, скоро появятся колокольчики, у живой изгороди расцветет примула, а на лугу, где паслись пони, — первоцвет. Малколма охватило непреодолимое желание снова увидеть все это. Он чувствовал себя старым и усталым и, может, поэтому так радовался возвращению домой. Но это слово немного пугало. Станет ли поместье Грейлинг ему домом? С тех пор как они покинули Лондон, Малколм впервые отчетливо осознал присутствие Марсии рядом.

* * *

Свернув в большие каменные ворота, ведущие в поместье, Малколм увидел вдали дом, окруженный ветвистыми вековыми деревьями.

Сомнения вдруг исчезли, он наконец дома.

До этого момента ему казалось, что он забыл, как выглядит старый дом, но теперь он предстал перед ним, знакомо большой и величественный. Его фасад был лицом друга, приветствующего того, кто наконец вернулся после долгих скитаний.

— Какой красивый! — тихонько шепнула Марсия словно самой себе, и, хотя Малколм не ответил, он был полностью с ней согласен.

Подъездная аллея шла через парк и вывела их к старому каменному мосту и большому озеру, а далее по спуску — к чугунным воротам и подъезду дома.

На лужайке цвели нарциссы, весеннее солнце отражалось в окнах, и казалось, что старый дом улыбается, встречая гостей.

Всего несколько минут ушло, чтобы проехать около двух миль по аллее, и повсюду Малколм видел знакомые приметы.

Едва он успел разобраться в потоке нахлынувших воспоминаний и отделить одно от другого, машина уже подкатила к подъезду.

Высокие двери были распахнуты настежь, а лакей в знакомой ливрее торопливо сбегал по ступеням, чтобы успеть открыть дверцу машины.

Когда они вошли в дом, Малколм с волнением жадно вдохнул знакомые с детства запахи старых стен. Нет, ничего здесь не изменилось. На какое-то мгновение он почувствовал себя мальчиком-школьником, приехавшим домой на каникулы. Даже Барнет, старый дворецкий, мало изменился, лишь поседел и приобрел брюшко, но держался с прежним достоинством.