— Милорд, от имени всей прислуги и от моего тоже, — начал он торжественно, — поздравляем вас и леди Грейлинг с возвращением домой. Добро пожаловать.

Малколм растерялся, он не ожидал ничего подобного и не нашелся, что ответить. Но Марсия выручила его. Сделав шаг вперед, она протянула руку дворецкому.

— Мы благодарим вас за радушную встречу, — сказала она.

Малколм и Марсия выслушивали поздравления, пожимали руки. Экономка, которую Малколм не мог вспомнить, оказывается, работала в поместье пятнадцать лет. Главная горничная знала его еще мальчиком, когда сама только что поступила в услужение в дом лорда, а кухарка, прослужившая здесь тридцать лет, даже успела рассказать Марсии о любимых блюдах и пирожных Малколма.

Искренняя радость всех, кто встретил его, тронула Малколма, несмотря на не покидавшую его сдержанность. Ему было приятно, что о нем помнят, что все эти люди органичны в этом доме и в той жизни, которую он помнил. По крайней мере они не изменились, их не коснулась нынешняя действительность и то, что произошло с ним.

Он уже видел: жизнь в Грейлинге течет так же ровно и покойно, как в прежние времена, и внешний мир не проникнет сквозь стены и ничего внутри них не изменит.

Эти слуги столь же неотъемлемая часть поместья, как его древние камни, дух этого дома и традиции, позволившие сохранить семейное гнездо нетронутым на многие поколения.

Думая об этом, Малколм вспомнил советы адвоката и представил себе, что было бы, если бы в Грейлинге поселились американцы. Пока же он выбросил из головы эту мысль. Прежде он все осмотрит, спокойно и объективно, помня о прошлом и думая о настоящем.

— Чай в библиотеке, милорд, — доложил дворецкий.

Малколм и Марсия прошли в большую, полную книжных шкафов комнату, которая служила дяде не только кабинетом, но и гостиной. Он, видимо, предпочитал ее всем остальным комнатам в доме.

В детстве эта комната казалась Малколму невероятно большой и внушала священный трепет, а теперь он с удивлением обнаружил, что она совсем не такая большая и мрачная, какой ему помнилась.

Щедрые лучи солнца, лившиеся в окна, оживили поблекшие краски потертого ковра и весело играли на разноцветных корешках старинных книг. У горящего камина их ждал накрытый чайный столик с бутербродами и пирожными. Мелодично пел кипевший серебряный чайник. Сняв перчатки, Марсия смело и как бы по праву прошла к столу и заняла место у большого чайника с заваренным чаем.

— Настоящий английский чай, — промолвила она с неожиданной, почти детской улыбкой. — Как же я соскучилась по нему. Горячие булочки и домашнее печенье! Разве все это купишь в хлебной лавке?

Малколм смущенно улыбнулся ее откровенной радости, хотя тоже оценил по достоинству старания прислуги. Давно он не знал хорошей кухни и сердечного внимания.

После их с Флоренс переезда в деревню Нанне было все труднее находить прислугу, согласную жить в таком захолустье, а если кто и соглашался, то ни Малколм, ни Нанна особенно не вникали в заботы кухарки. Им было достаточно того, что еда сносно приготовлена и съедобна. Флоренс была совершенно равнодушна к еде, а Нанну интересовали только вкусы хозяйки.

Постепенно Малколм тоже стал безразличен к еде, но сейчас он вдруг вспомнил, что ведь в прошлом всегда отличался завидным аппетитом. Вспомнились нежность форели, только что выловленной в озере, вкус хорошо приготовленной дичи и аромат шампиньонов, собранных до восхода солнца.

Когда чаепитие, прошедшее почти в полном молчании, было закончено, Малколм спросил:

— Вы хотите осмотреть дом?

По той поспешности, с какой она вскочила, и ее быстрому согласию, он понял, что Марсия ждала этого приглашения.

Начав с картинной галереи, Малколм провел ее далее через гостиные с обтянутой шелком позолоченной мебелью, показал господскую спальню с высокой пуховой кроватью под балдахином. Затем они прошли через жилые комнаты, которые выходили окнами на лужайку, где повалившийся забор отделял сад от парка.

В каждой комнате картины, мрачно раздумывал Малколм. Их можно оценить и продать, если он послушается советов адвоката.

Однако, войдя в овальную столовую, где потолок и камин были работы известного английского архитектора Роберта Адама, он вдруг понял, что, как бы ни было трудно, с чем бы ни пришлось расстаться, он никогда не тронет ни единого портрета, украшающего стены овальной столовой.

Эта комната была посвящена леди Грейлинг — поколениям красавиц, хозяек старого поместья.

Один портрет был кисти Лоуренса, другой — сэра Джошуа Рейнолдса, третий написал сам Гейнсборо. Глядя на лебединые шеи, гордую посадку головы и кроткий взгляд, Малколм вдруг подумал, что портрет Марсии среди них ни в коей мере не оскорбил бы идеал женской красоты, созданный ее предшественницами.

Это была мимолетная мысль, которая тут же покинула его, и перед ним возник образ другой женщины, тоже красивой и белокурой.

Внезапно, не говоря больше ни слова, он повернулся и вышел из столовой. Марсия молча последовала за ним.

Интерес Марсии к дому удивил его. Он привык к ее молчанию, к печально опущенным уголкам рта и равнодушию в глазах, словно она не находила ничего интересного в том, что происходило вокруг.

Но пребывание в Грейлинге изменило ее, в ней появились живость и интерес, на лице теперь мелькала улыбка, исчезли печальные складки в уголках рта. Она быстрее двигалась, что особенно было заметно, когда они шли по длинным, обшитым деревом коридорам дома, осматривая семейные реликвии, которые оставляли после себя все поколения этого старинного рода.

Спальни Малколма и Марсии были в новом, более современном крыле дома. Здесь их уже ждала экономка в черном шелковом платье, с белым воротником, сколотым старинной брошью. Униформа превратила ее из живого человека в традиционную модель экономки.

— Я приготовила для вашей светлости голубую спальню, — сказала она, обращаясь к Марсии, и провела ее в комнату с панелями из бирюзового в узорах шелка, сотканного в Италии столетие назад.

Мебель была изготовлена во Флоренции и украшена странным цветочным орнаментом и фигурками животных. Большая кровать была покрыта поразительным по красоте флорентийским вышитым покрывалом, представляющим собой музейную редкость.

Марсия не скрывала своего восхищения и высказала его вслух.

— А вы, ваша светлость, предпочитаете гардеробную или приготовить красную спальню? — спросила экономка у Малколма.

— Я воспользуюсь красной спальней, — ответил Малколм.

Он последовал за экономкой, оставив Марсию одну.

Какое-то время она неподвижно стояла, глядя на огонь в камине, а затем печально вздохнула. Казалось, чья-то тень упала на нее.

Спальня была очень велика, чересчур велика для нее одной, дом был прекрасен, но тоже слишком велик. Она снова вздохнула, словно всхлипнула, и почему-то испугалась.

Малколма, уже более или менее пришедшего в себя, тоже пугала огромность старого поместья и необходимость все изучить и обо всем позаботиться. Сидя в кабинете перед планом дома и картой земель, он ломал голову над тем, с чего начать.

Как раз в эту минуту в двери появился дворецкий Барнет.

— Пришел управляющий, мистер Эймс, милорд. Он просит принять его сегодня вечером, или же он придет завтра утром.

— О, если он здесь, — воскликнул Малколм, — проведите его ко мне.

Он попытался вспомнить, знал ли он когда-либо дядиного управляющего, и ему смутно припомнился довольно ворчливый человек, которого они с Джоном побаивались, а арендаторы и лесничие люто ненавидели.

Поэтому Малколм совсем не ожидал увидеть перед собой высокого, улыбающегося молодого человека атлетического сложения, с ярко-голубыми глазами, в хорошо сшитом костюме.

«Слишком молод», — тут же решил он.

— Вы давно служите здесь? — спросил он у Эймса, как только состоялось знакомство и обмен приветствиями.

— Почти пять лет, — ответил тот. — Джон рекомендовал меня. Я учился в Кембридже с братом его жены, и мне всегда хотелось работать управляющим в большом поместье. Мне нравится здесь, хотя последние несколько лет было нелегко, выросли налоги, арендаторы повысили требования.

— Мне еще предстоит как следует вникнуть в дела, — заметил Малколм. — Вам, конечно, известна сумма налога на наследство, она огромна, и эти деньги предстоит найти.

— Я надеюсь, вы не собираетесь продавать земли? — быстро спросил Эймс. — Ваш дядя был решительно против этого при всех обстоятельствах. Он выкупил обратно те акры земли, что в свое время были проданы. Это было еще при вашем дедушке.

— Боюсь, что без этого не обойтись, — холодно остановил его Малколм. — Я буду рад, если вы продолжите выполнять свои обязанности, пока мы сообща во всем не разберемся.

Джеральд Эймс с готовностью согласился, и Малколм понял, молодой человек доволен, что не лишился места при новом хозяине. И еще, что он любит свою работу, любит поместье и не хотел бы покидать его.

Малколм испытал удовлетворение оттого, что сумел поставить молодого управляющего на место, когда речь пошла о продаже земель, но ему понравилось, как Эймс встал на защиту семейных традиций и родовых земель.

Однако Малколм не собирался поддаваться обаянию голубых глаз и жизнерадостной улыбки, и его в какой-то степени раздражала приятная наружность управляющего. Он предпочел бы видеть на его месте старомодного грубовато-добродушного простолюдина.

Молодость и непринужденность Эймса вызывали у Малколма чувство, похожее на зависть. Управляющий был на своем месте, он здоров и крепок и, по всему видно, в ладу с собой и окружающим миром. Человек, который так доволен своей жизнью, должно быть, счастлив. Малколм завидовал его удовлетворенности работой и жизнью вообще. Сам же он, беседуя с Эймсом, чувствовал себя старым и до смешного надменным снобом.

Мысли Малколма постепенно отвлеклись от обсуждаемых проблем — границ поместья, количества фазанов для заповедника, отдаленных ферм и их арендаторов — и вновь вернулись к личности управляющего.

Тот вел себя, беседуя с хозяином, удивительно естественно и просто, без тени смущения или неловкости и вместе с тем с достаточным уважением к собеседнику и интересом к делу, что всегда подкупает. Эймс, без сомнения, хороший управляющий, он знает и любит свою работу, кроме того, он — джентльмен, человек слова и дела, а стало быть, заслуживает доверия и в его преданности можно не сомневаться.

Но откуда это безумное желание рассчитать его, выгнать на все четыре стороны и вместо него иметь рядом таких же неудовлетворенных жизнью личностей, как он сам? — думал Малколм.

Когда управляющий покидал его кабинет, приветливо пожелав ему доброй ночи и пообещав быть в поместье завтра утром, лицо Малколма никак не выдавало его мыслей, хотя привычная хмурость его исчезла.

Оставшись один, Малколм подошел к окну и стал смотреть, как опускаются сумерки. Над озером поднялась легкая дымка вечернего тумана, скрывшая подножия темных стволов деревьев.

После шумного Лондона здесь стояла глубокая тишина, и Малколм поймал себя на том, что вслушивается в нее. От этого еще ощутимее стала знакомая атмосфера дома, сомкнувшаяся вокруг него, словно кольцо.

На его плечи легло бремя наследства многих поколений, и никто еще не мог отказаться от этой ответственности или избежать ее.

Погруженный в раздумья, Малколм услышал донесшийся из темноты парка бой церковных часов.

Били часы на церкви, построенной над фамильным склепом, — дар семьи Грейлингов усопшим. Отец и мать Малколма тоже были похоронены здесь. Как давно он о них не вспоминал, лежащих рядом под тяжелой могильной плитой! Но теперь ему казалось, что и они рады его возвращению.

Когда прозвучал последний удар часов и звук его затих, медленно растворяясь вдали, и наступила ночь, Малколм уже знал, что никогда не покинет Грейлинг, какие бы деньги ему ни предлагали.


Направляясь в поместье, Джеральд Эймс тихонько насвистывал.

У него был велосипед, он мог пользоваться автомобилем, имевшимся в хозяйстве, но прибегал к нему лишь в тех случаях, когда приходилось посещать самые дальние фермы. Сейчас же он предпочитал пройтись пешком, потому что был молод, испытывал желание размяться и к тому же утро было великолепное.

Он размашисто шагал, громко и весело насвистывал, фальшивя при этом, но мысли его были всецело заняты предстоящей встречей.

Его интересовало, что за человек этот новый владелец Грейлинга, он пытался составить собственное непредвзятое мнение о нем, хотя из желания быть лояльным уже дал о нем блестящие отзывы многим жителям деревни и округи. Вчера его телефон звонил, не умолкая.

— Какой он, Джеральд? — подняв трубку, слышал он один и тот же вопрос.